Екатерина II и философия просвещения

Императрица сама поначалу способствовала притоку французской мысли. Больше того: она даже пыталась использовать философию французского Просвещения как инструмент своей внутренней и внешней политики¹. Она надеялась стимулировать умственное движение таким образом, чтобы управлять им сверху, сохраняя тем самым инициативу в своих руках. Екатерину еще и сегодня называют иногда одним из «философов на троне», хотя, пожалуй, это чересчур лестная характеристика. Вольтер писал в письме к Даламберу, что «такие ученики, как наша прекрасная Като, делают мало чести фило­софии». Тем не менее, в истории русской философии Екатерина не должна остаться без внимания. Можно даже сказать, что ее роль была очень живой, но не потому, что она внесла какой-либо собственный вклад в философию, а потому что все сколько-нибудь выдающиеся русские мыслители ее эпохи не могли не учитывать ее взгляды и вели с ней открытые или замаскированные дискуссии.

Честолюбивой натуре Екатерины импонировало представление о «просвещенном монархе», который использует свою власть для того, чтобы изменить прежде «неразумный» ход истории. Ею двигало без­граничное стремление к славе и желание поразить мир; в то же время у нее, казалось, было даже больше возможностей, чем у других вла­стителей, воплотить свои честолюбивые замыслы в жизнь. Она была иностранкой (из правящего дома крохотного немецкого княжества Анхальт-Цербс), и у нее не было предубеждений ни в пользу, ни про­тив ее новой родины. По крайней мере формально она имела абсо-

ГЛАВА 1. Тенденции просветительской мысли

лютную власть; более того, она владела страной, где древние тради­ции, которые могли бы оказаться препятствием разумной воле про­свещенного властителя, были ниспровергнуты либо подорваны на­сильственными реформами Петра Великого. Дидро особенно подчер­кивал именно это последнее обстоятельство. В своей записке Екате­рине, озаглавленной Essai historique sur la Police, он заявил, что во франции реформировать существующее законодательство невозмож­но, поскольку оно слишком ограничено традиционными отношения­ми собственности, тогда как в России «к счастью, Ваше Император­ское Величество все может и, к еще большему счастью, оно ничего не хочет, кроме хорошего». В России Петра Великого Дидро видел стра­ну, в которой возникает общество, свободное от окаменелостей древ­них традиций; такая страна представляет собой особенно податливый материал для творческой воли мудрого законодателя: «Как счастлив народ, у которого ничего не сделано!»¹

Придя к власти, Екатерина вступила в оживленную переписку с французскими энциклопедистами (Вольтером, Дидро и Гриммом). Она называла себя их ученицей и обещала осуществить их планы. Ввиду трудностей, возникших при издании «Энциклопедии» во Фран­ции, она даже предложила печатать последующие тома в России. В «Республике философов» к этому отнеслись с энтузиазмом. В пись­ме к Дидро Вольтер писал: «В какое удивительное время мы живем! Франция философию преследует, а скифы предлагают ей свою защи­ту». Екатерина старалась создать впечатление, что она по существу -республиканка и имеет своей целью постепенную отмену деспотизма. Она даже пыталась завязать отношения с таким радикальным мысли­телем, как Руссо, и пригласила его в Россию. Руссо не принял ни при­глашения, ни предложенных ему ста тысяч рублей: он назвал это попыткой «русского тирана» очернить его имя в глазах потомства. Од­нако на других философов-просветителей жесты Екатерины произвели ожидаемое впечатление. Дидро писал Вольтеру, что Екатерина соединя­ет в себе «душу Брута с чарами Клеопатры», а в письме к самой Екате­рине он заявил: «Великая царица, простираюсь у ваших ног, протягиваю вам мои руки; хотел бы говорить с вами, но мое сердце сжимается, кру­жится голова, путаются мысли, я тронут, как ребенок».

' См. подробное обсуждение этого в кн.: Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. СПб., 1901. См. также: Макогоненко Г. Новиков и русское Просвещение XVIII века. М.; Л., 1951. Глава 4.

Цитирую по: Плеханов Г. В. История русской общественной мысли // Указ. соч. Т- 1.С. 145. Плеханов также ссылается на письмо Фонвизина (см. о нем ниже) из Монпелье: «Если здесь прежде нас жить начали, то по крайней мере мы, начиная жить, можем дать себе такую форму, какую хотим, и избегнуть тех неудобств и зол, которые здесь вкоренились. Nous commerifons el Us finissent («Мы начинаем, а они кончают». — Прим, перев.). Идея «привилегии отсталости» позднее была подхвачена Чаадаевым, а также Герценом, Чернышевским и народниками.

Анджен Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

Следующим шагом, сделанным Екатериной с целью приобрести репутацию «просвещенного монарха», были важные законодательные изменения. В 1767 году она созвала «Комиссию об Уложении» для составления новых законов и сама написала для Комиссии «Наказ», весьма вольно используя в нем формулировки, заимствованные из сочи­нений Монтескье и Беккариа. Она утверждала, что верит в теорию есте­ственного права, и обещала превратить Россию в процветающее госу­дарство, в котором будут уважать естественные права людей. «Боже со­храни, - торжественно заявила она, - чтобы после окончания сего зако-законодательства был какой народ больше справедлив и, следовательно, больше процветающ на земле; намерение законов наших было бы не ис­полнено: несчастье, до которого я дожить не желаю».

Одно примечательное обстоятельство заставляет усомниться в ис­кренности этой радикальной декларации: роскошное издание «Нака­за» было опубликовано на нескольких языках для иностранных чита­телей, но Екатерина запретила широко распространять его в пределах самой России.

Комиссия об Уложении состояла из 564 представителей различ­ных уездов, включая более 100 делегатов от государственных кресть­ян. Однако крепостные, которые составляли более половины русско­го крестьянства, не имели своего представительства. Их судьба была решена еще до того, как Комиссия была сформирована. Дело в том, что вскоре после своего вступления на престол Екатерина соверши­ла множество путешествий по всей России и получила за это вре­мя более 500 различных прошений от крестьян. В результате уже в 1765 году был издан закон, запрещавший крестьянам подавать жа­лобы на своих хозяев. Одновременно с этим помещики получило пра­во наказывать своих крепостных высылкой в Сибирь.

По словам Пушкина, Комиссия Екатерины была только «непри­стойно разыгранной фарсой». Заседания превратились в торжествен­ные славословия императрице. Однако некоторые делегаты осмели­лись высказывать соображения, которые выходили за пределы того, что предлагалось в «Наказе»: Ю. Козельский, например, жестко кри­тиковал привилегированное положение родового дворянства; купцы потребовали расширения своих прав; Г.С. Коробьин и представитель государственных крестьян И. Чупров решились даже просить смягче­ния крепостного права «разумным и гуманным» законодательством. Споры начали выходить из-под контроля, и не приходится особенно удивляться тому, что Екатерина воспользовалась началом войны с Турцией (1768) как предлогом для того, чтобы распустить Комиссию, которая впоследствии больше не собиралась.

Эпизод с «Комиссией об Уложении» имел и другую сторону. Не­удачный эксперимент знаменовал собою провал не только лицемер-

ГЛАВА 1. Тенденции просветительской мысли

ного деспота, но и «просвещенного монарха». Отношение общества к выборам в Комиссию не могло не породить печальных размышлений: большинство электората, явным образом, считали свои функции представительства бременем, которого каждый стремился избежать. Бывали случаи, когда выбирались самые непопулярные люди, и такие делегаты комически жаловались, что их выбрали «по злобе». Прения в Комиссии и подробные наказы, которыми снабдили делегатов, дали Екатерине представление о неприкрашенной реальности русской жизни. Она, несомненно, убедилась в том, что осчастливить челове­чество вовсе не легко; что могущественные частные интересы зорко охраняют status quo; и что попытки осуществить гуманные рецепты философии Просвещения - крайне уязвимый способ обрести попу­лярность в таком обществе, в котором даже предложение отменить пытки при допросах преступников вызывало упорное сопротивление.

Заигрывание Екатерины с французскими philosophes тоже ни к че­му не привело; по существу, только Гримм стал своего рода агентом императрицы. Дидро, Даламбер и Вольтер (который во время работы Комиссии сравнивал Екатерину с Солоном и Ликургом) скоро разоча­ровались в своей самозваной ученице. Правда, они продолжали вос­хвалять ее, но лишь затем, чтобы сохранить хоть какое-то на нее вли­яние. То, что Екатерину не обманули эти уловки, показывает одно из ее писем Гримму, в котором она пишет, что «эти люди часто говорят одно, а думают совсем другое». Ее отношение к энциклопедистам то­же становилось все более неопределенным. Несмотря на упорные напоминания Дидро и торжественные заверения самой Екатерины, новое отредактированное издание Encyclopedic так никогда и не было опубликовано в России. В 1773 году Дидро сам посетил Россию. Его записи долгих разговоров, которые он вел с Екатериной во время пятимесячного пребывания в Санкт-Петербурге, - захватывающее чтение¹.

¹ Опубликованы в кн.: Tourneux J.M. Diderot jet Catherine II. Paris, 1899.

17 Петербург произвел на Дидро удручающее впечатление: в этом городе огромных дворцов и правительственных зданий все говорило о неограниченной власти самодержавия; не было видно обычных улиц, никаких признаков активной и независимой общественной жизни. «Долгая привычка к гнету, - записал Дидро, - создала общую сдер­жанность и недоверие - какой-то осадок панического страха в умах -полный контраст той благородной и честной прямоте, которая харак­теризует свободный, возвышенный и уверенный в себе склад ума француза или англичанина». На вопрос «Почему Россия управляется хуже Франции?» - Дидро отвечал: «Потому что свобода личности сведена здесь к нулю, верховная власть еще слишком сильна, а есте-

 

ственные права слишком еще урезаны...». Он пытался убедить Екате­рину в том, что «справедливый и просвещенный» деспотизм пред­ставляет собой такую же большую опасность, как и всякий другой деспотизм, поскольку он побуждает народ впасть в «сладкий, но мертвый сон». «Три таких государя, как Елизавета, и англичане были бы нечувствительно порабощены надолго», - сказал Дидро Екате­рине, которая ответила неопределенным согласием.

На вопрос Дидро, существуют ли законы или указы, регулирую­щие отношения между помещиками и их крестьянами, Екатерина могла ответить только, что гарантии закона не являются необходимо­стью, поскольку «каждый деревенский труженик заботиться о своей корове, которая дает ему молоко».

Дидро старался напомнить Екатерине о данном ею обещании со­звать Комиссию об Уложении и даже побуждал ее превратить Комис­сию в постоянный представительный орган. «Вы, значит, советуете мне устроить парламент на английский образец?», - спросила она его. Он ответил: «Если бы Ваше Величество могли создать его по манове­нию волшебного жезла, то я думаю, завтра он уже существовал бы». Дидро старался произвести на Екатерину впечатление, описывая раз­нообразные блага, которые принесет учреждение в России парламен­та: «Словом, если даже это учреждение будет одним только призра­ком свободы, оно все-таки будет иметь влияние на национальный дух. Нужно, чтобы народ или был свободен, - что, конечно, самое луч­шее, - или, по крайней мере, чтобы он считал себя свободным, так как такая уверенность влечет за собой самые ценные результаты».

Возвращаясь из России на родину, Дидро перечитал «Наказ» Ека­терины и сделал свои комментарии. Среди прочего, он предположил, что если бы Екатерина на самом деле желала отказаться быть деспо­том, она официально сложила бы с себя абсолютную власть. Затем он еще раз отметил, что народ имеет право свергнуть монарха, нару­шившего закон, и даже приговорить его к смерти. Екатерина получи­ла возможность прочитать эти комментарии только после смерти Ди­дро, и вполне понятно, что ее реакция была далеко не восторжен­ной. В письме к Гримму она пренебрежительно отозвалась о них так: «Это - сущий вздор, в котором нет ни знания обстоятельств, ни бла­горазумия, ни предусмотрительности».

Позднее Екатерина пыталась дискредитировать Дидро: она пред­ставляла его как наивного, далекого от жизненной практики мечтате­ля. Она любила повторять свой ответ на его проекты: «Вы, философ, работаете на все терпящей бумаге, а я, бедная императрица, работаю на щекотливой человеческой шкуре». В этих словах, говоря вообще, была немалая доля истины, хотя в данном конкретном случае совер­шенно очевидно, что наивны были не столько проекты Дидро (он был