Плеханов и «разумная действительность»

Как отмечалось выше, в конце 1870-х гг. основной заботой Плеха­нова было то, чтобы установить, можно ли (и в какой степени) счи­тать капитализм «естественной» тенденцией в экономике России. По­этому он с некоторым волнением изучал собранную Орловым стати­стику о развитии капиталистических отношений в русской деревне.

Однако не одни только наблюдения над ростом капитализма в России объясняют тот факт, что Плеханов отверг народническую концепцию обходного по отношению к капитализму пути. Разрыв его с народничеством в не меньшей мере был обусловлен уроками рево­люционной пропаганды народников: оказалось, что социалистическая пропаганда может иметь больше шансов на успех среди городского рабочего класса, чем среди крестьян деревенской общины, и, следова­тельно, первой задачей русских социалистов должно быть свержение царизма как системы. Члены «Народной воли» первыми пришли к таким выводам - и это, конечно, означало отказ от характерного для народничества пренебрежения классовой борьбой; но в отношении

целей, которых следовало достичь, мнения разделились. Одни хотели взять власть (фракция Тихомирова), тогда как другие (под руковод­ством Желябова) хотели ввести конституцию, гарантирующую демокра­тические свободы. Плеханов, который меньше кого бы то ни было тяго­тел к «аполитичному» народничеству, отверг программу Тихомирова как «бланкистскую», но он критиковал и программу Желябова за то, что она граничила со сдачей идеи социализма. Плеханов считал, что решение дилеммы найдено немецкой социал-демократической партией, которая участвует в легальной политической деятельности, не отказываясь при этом от своей социалистической направленности.

Значение поворота Плеханова к социальной демократии станет еще яснее, если вспомнить мнение о немецких социал-демократах, распространенное среди русских революционеров того времени. Л. Дейч, основавший вместе с Плехановым группу «Освобождение тру­да», дал следующее определение этому: «Во всем цивилизованном мире понятие "социальная демократия" ассоциировалось с некоей мирной парламентской партией и ее деятельностью, особенностью которой было почти полное отсутствие определенных, революционных методов борь­бы»¹. По этой самой причине Дейч и Вера Засулич не пожелали принять это название. Зато Плеханову оно нравилось как раз потому, что предпо­лагало умеренность; он надеялся разработать такую политическую про­грамму, которая станет приемлемой также и для либералов: «Не пугая никого далеким пока "красным призраком", такая политическая про­грамма вызывала бы к нашей революционной партии сочувствие всех, не принадлежащих к систематическим противникам демократии»². В ко­нечном итоге был достигнут компромисс: последователи Плеханова со­здали марксистскую организацию под нейтральным названием «Осво­бождение труда» (1883), но в то же время они всячески подчеркивали свои симпатии к немецким социал-демократам.

На взгляд Плеханова, социал-демократия давала шанс спасти то, что он называл «практической» стороной классического народниче­ства. В предисловии к первой своей марксистской брошюре «Социа­лизм и политическая борьба» Плеханов писал: «Стремление работать в народе и для народа, уверенность в том, что "освобождение рабоче­го класса" - это практическая тенденция нашего народничества доро­га мне по-прежнему»³.

Программа, намеченная в «Социализме и политической борьбе» (1883) и в книге «Наши разногласия» (1885), состояла, коротко гово-

¹ Цит. по: Полевой Я.Н. Зарождение марксизма в России. С. 315.

² Крупская Н.К. Воспоминания о Ленине. М, 1989. С. 14.

¹ Цит. по: Ваганян В. Г.В. Плеханов. Опыт характеристики социально-политических воззрений. М., 1924. С. 94-95.

² Плеханов Г.В. Сочинения. 2-е изд. М.; Пг., 1920-1927. Т. 2. С. 83.

³ Там же. С. 27.

Анджеи Валщкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

ГЛАВА 18. От народничества к марксизму

ря, в горячем призыве к политической борьбе и решительном отвер­жении «бланкизма». Диктатура революционного класса (т.е. пролета­риата) писал Плеханов в статье, посвященной критике «бланкист­ских» тенденций среди членов «Народной воли», не имеет ничего общего с диктатурой группы революционеров: «...никакой Комитет -Исполнительный, Распорядительный, или как бы там его ни называли, -не может представлять рабочего класса в истории»¹. Великая миссия ра­бочего класса, продолжает Плеханов, состоит в том, чтобы завершить вестернизацию России, начатую Петром Великим; захват власти рево­люционными социалистами только помешает этому и в действительно­сти будет даже катастрофой, которая станет, в конечном счете, громад­ным шагом назад. Подлинный социализм удастся установить лишь то­гда, когда экономическое развитие и пролетарское классовое сознание достигнут сколько-нибудь высокого уровня. Политическая власть, кото­рая попытается организовать социалистическое производство в отсталой стране сверху, будет вынуждена прибегнуть к идеям патриархального и авторитарного коммунизма; единственное изменение будет состоять в том, что перуанских «сынов солнца» и их чиновников заменит социали­стическая каста. Несомненно, добавляет Плеханов, что при таком вос­питании народ не только не будет образован для социализма, но он либо потеряет способность к прогрессу, либо сохранит эту способность, но ценой того, что снова появится экономическое неравенство, которое ре­волюционное правительство хотело отменить³.

Логический вывод из этой аргументации был тот, что русские должны выбрать долгий и трудный путь капиталистического разви­тия. Между политической революцией (т.е. свержением царизма) и будущей социалистической революцией должно пройти достаточно длительное время для того, чтобы могли полностью установиться ка­питалистические производственные отношения, а русский пролетари­ат получил политическую подготовку в соблюдающем законы, проч­ном парламентском государстве. Промежуток между этими двумя ре­волюциями может быть короче, чем на Западе, потому что в России в силу западного влияния социалистическое движение очень рано при­обрело организованные формы, в то время как капитализм еще только зарождался. Благодаря тому, что русские социалисты рано освоили марксизм, они способны ускорить развитие пролетарского классового сознания среди русских рабочих. С другой стороны, капиталистиче­ский этап не должен быть слишком кратковременным: возможно со-

кратить «естественный» процесс, но всякая попытка чересчур сокра­тить или заменить его «искусственным» процессом чревата опасно­стью нежелательных «химических изменений»¹.

Интересно отметить, что Плеханов никогда не отказывался от этих своих взглядов: он не преувеличивал, когда писал четверть века спу­стя, что по вопросам тактики его позиция не изменилась ни в одной важной детали, и в спорах между большевиками и меньшевиками он остается твердо приверженным идеям, разработанным группой «Освобождение труда»². До конца жизни Плеханов боролся против двух противостоящих друг другу тенденций, которые, как он считал, заключают в себе величайшую опасность для русского рабочего дви­жения: одна тенденция - тред-юнионистское мышление рабочих, впо­следствии доведенное до крайности в «экономизме» социал-демокра­тического правого крыла (на взгляд Плеханова, это была лишь другая версия старого «аполитичного» народничества); другая тенденция -«бланкизм», преувеличивающая «субъективный фактор» в истории и обнаруживающая опасное тяготение «укоротить» естественные эта­пы развития. В поздние годы Плеханов обвинял большевиков в том, что они являются наследниками этой последней тенденции.

В революционном крыле народников программу Плеханова сочли граничащей на практике с предательством социализма. Настроение тех, кто остался в «Народной воле», отчетливо выражено в статье «Чего нам ждать от революции?»³, написанной Львом Тихомировым, ведущим теоретиком партии, впоследствии ставшим рьяным сторон­ником царизма. Поистине странным должен быть социалист, писал Тихомиров, если он провозглашает неизбежность и прогрессивную природу капитализма, зная при этом, какие страдания капитализм приносит миллионам людей, и принимая эти страдания ради какой-то далекой цели. Будучи последовательными, социалисты такого рода должны превратиться в капиталистов, потому что капиталисты по-настоящему способны продвигать развитие капитализма. Теория Пле­ханова, утверждал Тихомиров, психологически неприемлема для настоящего революционера; подлинный источник этой теории - бла­гоговение перед Западом и следование примеру западных стран, хотя их развитие совершенно иное, чем развитие России.

Сам Плеханов, разумеется, сознавал трагическую дилемму, в ко­торой он оказался как социалист, выступающий за капиталистическое

Там же. С. 166.

² Там же. Т. 3. С. 81.

³ Там же.

⁴ Там же. С. 325.

' Плеханов Г.В. Избранные философские произведения. М., 1956-1958. Т. 4. С. 140. В этой связи Плеханов приводит аргумент Чернышевского, что хотя и можно сократить процесс высушивания сигар, но сигары при этом теряют свой аромат.

² Плеханов Г.В. Сочинения. Т. 19. С. 283.

³ Вестник народной воли. Женева, 1884. № 2.

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

развитие своей страны. Это одна из причин его страстных нападок на «субъективизм» и его акцента на сознательном принятии необходи­мости. Едва ли будет преувеличением, если сказать, что «необхо­димость» - центральное понятие в плехановской модели марксизма. В его сочинениях можно различить две линии рассуждений, которые основываются на различных теоретических допущениях: иногда Пле­ханов утверждает, что капиталистическое развитие по европейскому образцу - самая желательная альтернатива (имея в виду, что есть и другие, менее желательные возможности, как, например, «перуан­ский» авторитарный коммунизм); в других случаях Плеханов безого­ворочно отвергает всякую возможность выбора, заявляя, что его полити­ческая программа основывается на понимании «объективных законов развития», что основательность прогноза в этой программе можно дока­зать «с математической точностью» и что цели программы будут осу­ществлены с такой же непреложностью, как то, что завтра взойдет солн­це. В своих ранних марксистских работах - «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия» - первый ход мысли более очевиден, то­гда как позднее возобладал второй тип аргументации - особенно в фило­софских работах Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1894) и «К вопросу о роли личности в истории» (1898). «Субъективной социологии» народничества Плеханов противо­поставляет жесткий объективизм, элиминируя и высмеивая все попытки даже мыслить в категориях «того, что должно быть». Научные социали­сты, подчеркивал он, стремятся к социализму не потому, что он желате­лен, а потому что социализм - это следующий этап в ряду «побед эконо­мии Труда над экономией Капитала» в неумолимом, объективном дви­жении истории; «социал-демократ плывет по течению истории», следуя действию причин исторического развития, «не имеющих ничего общего с сознанием и волей человека»¹.

Эту смену акцента - от желаемого к необходимому - нетрудно объяснить. В основе обращения Плеханова к марксизму - акт выбора, определивший его систему ценностей, в соответствии с которой «естественные» процессы считаются превосходящими «искусствен­ные» процессы. Для того чтобы преодолеть возражения социалистов-революционеров, Плеханов, разумеется, пытался убедить и себя само­го, и их в том, что его выбор единственно научный, и что, строго го­воря, он просто следует тем путем, который начертала сама история, -путем, который не сможет изменить никакой «субъективный» про­тест. В свете своего убеждения, что капитализм необходимым обра­зом приносит с собою страдания масс, Плеханов не мог всячески не подчеркивать неизбежность этого процесса; абсолютная необходи-

ГЛАВА 18. От народничества к марксизму

мость (и, больше того, такая необходимость, которую можно принять в качестве «разумной») была, в конце концов, единственным оправ­данием того, чтобы принять человеческие страдания.

Ясно поэтому, что акцент Плеханова на «необходимости» невоз­можно объяснить лишь ссылками на преобладавший в его эпоху дух научного детерминизма и позитивистского эволюционизма. «Необхо­димость», к которой апеллировал Плеханов, не могла быть просто де­лом объективных «фактов»: приспособление к одним лишь фактам было бы чистым оппортунизмом. Поэтому «необходимость» нужно было помыслить как онтологическую необходимость, внутренне при­сущую самой структуре вселенной. Можно сказать, что Плеханов нуждался в теодицее и нашел ее в гегельянской идее необходимого и разумного развития истории.

С этой точки зрения, особый свет проливают статьи Плеханова о Белинском: они помогают точнее определить место Плеханова в рус­ской интеллектуальной истории. Самая значительная из этих статей -«Белинский и разумная действительность» - была написана в 1897 г. и в некотором смысле была ответом Михайловскому, который в по­лемике со Струве проводил сравнение между «объективизмом» рус­ских марксистов и взглядами Белинского в период его «примирения с действительностью». В обоих случаях, утверждал Михайловский, конфликт между «личностью» и исторической действительностью разрешился в пользу последней; в обоих случаях индивид якобы под­чинялся разумной и благодетельной необходимости. Однако Белин­ский осознал свою ошибку, взбунтовался против «разумной действи­тельности» и отказался продолжать принимать мнимую неизбежность человеческого страдания.

Плеханов не отрицаЦ, что между Белинским и русскими маркси­стами есть сходные черты; напротив, он это всячески подчеркивает. Однако в отличие от Михайловского его вдохновляет не бунт Белин­ского против действительности, но предшествовавшее этому бунту примирение с действительностью. В его интерпретации «примирение с действительностью» самый продуктивный этап во всем идейном раз­витии Белинского'. Плеханов называет Белинского предшественником русского марксизма, который показал неадекватность «отвлеченного идеала» и осознал необходимость оправдать революционное отрицание как составную часть нормального хода исторического процесса.

Плеханов выделяет три этапа в интеллектуальной эволюции Бе­линского - до, в течение и после «примирения». На первом этапе Белинский принес действительность в жертву идеалу, а на втором, наоборот, пожертвовал идеалом ради действительности; на третьем

Плеханов Г.В. Сочинения. Т. 1. С. 392; Т. 4. С. 86, 113-114.

'Там же. С. 542,271.

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...

же этапе Белинский пытался примирить оба предшествовавших этапа, преобразовать отвлеченный идеал в конкретный посредством понятия «становления», то есть подчеркивая динамический аспект общества. Согласно интерпретации Плеханова, эта схема отражает три основные стадии в процессе эволюции европейской мысли.

Первая стадия - период «отвлеченного идеала» - нашла свое вопло­щение в рационализме Просвещения, которое использовало субъектив­ный критерий индивидуального человеческого разума для оценки дей­ствительности. Плеханов утверждает: «субъективная социология» рус­ских народников - реликт этого отвлеченного, внеисторического рационализма. Но когда просветительский разум всерьез столкнулся с реальностью, он потерпел поражение: события, последовавшие за Фран­цузской революцией, воочию показали, что общественными процессами управляют объективные законы, независимые от человеческой воли и сводящие на нет все человеческие планы. Выражением нового этапа в эволюции сознания была антипросветительская философия немецкого идеализма: в ее идее всеобщего Разума Истории, противоположного ин­дивидуальному разуму, можно видеть метафору, указывающую на объ­ективный порядок и ход вещей, на имманентную необходимость и внут­реннюю логику исторического процесса. Это тоже была специфическая версия «примирения с действительностью», и основывалась она на до­пущении, что то, что действительно, должно быть и разумно, поскольку в истории господствуют необходимые и разумные законы. В консерва­тивной философии Гегеля «примирение» оказалось оправданием прус­ского государства; но этот вывод противоречит диалектике самого Геге­ля, которая продемонстрировала, что всякая сторона действительности управляется законом, причем все формы бытия, пережившие свою по­лезность, подлежат отрицанию и преобразованию в свою противопо­ложность. Поэтому диалектика Гегеля предоставляет орудие для выхода за пределы гегелевской системы, и эта диалектика поставила перед мышлением человека новую проблему, а именно: каким образом открыть объективные законы исторического развития и создать такую идеологию, которая одновременно сочеталась бы с этими законами и выходила бы за пределы революционного отрицания эмпирической действительности, не впадая в утопизм. Эту проблему решил Маркс: он открыл законы, управ­ляющие экономическим развитием, превратив социализм из утопическо­го учения в науку, и тем самым подготовил почву для преодоления тра­гического конфликта между идеалом и действительностью.

Значение «примирения с действительностью» у Белинского для Плеханова проясняется в свете этой схемы. В целом ряде своих про­изведений, написанных на ту или иную тему, Плеханов ссылается на случай Белинского как пример бесстрашной идейной честности, глу­бокого понимания бессилия «отвлеченных идеалов» и бессмысленно-

ГЛАВА 18. От народничества к марксизму

сти «субъективизма». В период своего «примирения» Белинский -«социологический гений», который инстинктивно понял, что гегелев­ское учение о разумности всего действительного предоставляет един­ственно возможное основание для общественных наук. Ошибка Бе­линского не в его общем подходе к действительности, а только в чрезмерно статичном понимании действительности: Белинский отож­дествил динамический Разум действительности (т.е. присущие ей прогрессивные тенденции) с существующей «эмпирической» дей­ствительностью. Поэтому, утверждает Плеханов, не прав был Михай­ловский, полагавший, что Белинский исправил свою ошибку, восстав против авторитета Гегеля; напротив, бунт против Гегеля был «теоре­тическим грехопадением», понижением строгих интеллектуальных критериев под влиянием вспышки подавленных страстей'. Вернув­шись к своему первоначальному утопизму, Белинский забыл свой собственный аргумент, что «философия примирения» основывается на здравом постулате, в соответствии с которым все периоды обще­ственного развития имеют свою собственную значимость, - идея, ко­торую нужно только соединить с «понятием отрицания»².

Плеханов особенно старался показать, что в период «примирения» Белинский не воспринял реакционных идей, что отказ от «отвлечен­ных идеалов» возник у него из признания необходимости и должен рассматриваться как акт самоотрицания, а не как конформизм. Ком­петентные читатели статьи Плеханова неизбежно приходили к выво­ду, что существует тесная связь между отрицанием Белинским «от­влеченного героизма» и отрицанием «отвлеченного» народнического идеала о непосредственном переходе к социализму самого Плеханова. Марксизм, воспринятый Плехановым и его единомышленниками, можно также назвать особой разновидностью «примирения с действи­тельностью» (действительностью русского капитализма) во имя исто­рической необходимости; этот марксизм, разумеется, был очищен от ошибки Белинского и представлял собой принятие динамической действительности как процесса становления, в соединении с «поняти­ем отрицания». Интересно отметить, что в своей незавершенной «Ис­тории русской общественной мысли» Плеханов и сам намеревался провести параллель между «примирением с действительностью» Бе­линского и русским марксизмом³.

'Там же. Т. 1.С. 458.

Плеханов здесь имеет в виду следующее место из письма Белинского к Бот­кину (от 10.12.1840): «Конечно, идеи, которые я силился развить в статье по слу­чаю книги Глинки о Бородинском сражении, верны в своих основаниях, но должно было бы развить и идею отрицания, как исторического права <...> без которого история человечества превратилась бы в стоячее и вонючее болото...». - Белинский В.Г. Поли. собр. соч. М., 1953-1959. Т. 11. С. 576.

³ Плеханов Г.В. Сочинения. Т. 20. М.; Л, 1925. С. XXVIII.

Анджей Валицкий. ИСТОРИЯ РУССКОЙ МЫСЛИ...