Определение символа: переформулировка

Всем аппрезентативным соотнесениям, как мы подчеркивали, свойственна специфическая трансцендентность аппрезентиру-емого объекта по отношению к актуальному «Здесь и Сейчас» интерпретатора. Однако во всех случаях, за исключением сим­волической аппрезентации, все три члена аппрезентативного отношения – аппрезентирующий и аппрезентируемый члены пары и интерпретатор – принадлежат одному и тому же уров­ню реальности, а именно, верховной реальности повседневной жизни. Символическое же соотнесение характеризуется тем, что выходит за пределы конечной области значения повсед­невной жизни таким образом, что к ней относится только ап-презентирующий член соответствующей пары, тогда как ап-презентируемый член имеет свою реальность в другой конечной области значения, или, по терминологии Джемса, в другом подуниверсуме. Следовательно, мы можем переопределить символическое отношение как аппрезентативное отношение между сущностями, принадлежащими, по крайней мере, к двум конечным областям значения, в котором аппрезентиру-ющий символ является элементом верховной реальности по­вседневной жизни. (Мы говорим «по крайней мере к двум», поскольку существует множество комбинаций, таких, как ре­лигиозное искусство и проч., которые мы не можем подверг­нуть исследованию в рамках настоящей статьи.)

4. Переход из верховной реальности в другие конечные области значения, переживаемый посредством шока⁶⁵

Мир повседневной жизни принимается нашим обыденным мышлением как данность, и тем самым обретает характер ре­альности до тех пор, пока наши практические переживания

 

512

513

подтверждают единство и согласованность этого мира как до­стоверные. Более того, эта реальность кажется нам естествен­ной, и мы не готовы отказаться от нашей установки по отно­шению к ней, не пережив при этом специфического шока, заставляющего нас вырваться из этой «конечной» области зна­чения и придать характер реальности другой области.

Разумеется, эти шоковые переживания часто настигают нас в самой гуще нашей повседневной жизни; они сами при­надлежат к ее реальности. В течение дня или даже часа я могу пройти через целый ряд таких шоковых переживаний разно­го рода. Вот несколько примеров: внутреннее изменение, происходящее в нас, когда в театре поднимается занавес, обо­значая переход в мир театрального представления; ради­кальное изменение, происходящее в нашей установке, ког­да мы, прежде чем приступить к рисованию, позволяем своему визуальному полю ограничиться тем, что находится внутри рамки, переходя тем самым в изобразительный мир; засыпа­ние как прыжок в мир сновидений. Кроме того, таким шо­ком является религиозный опыт во всех его разновидностях (например, кьеркегоровское переживание «мгновения» как скачка в религиозную сферу) и решение ученого заменить страстное участие в делах «этого мира» беспристрастной со­зерцательной установкой.

С другой стороны, необходимо подчеркнуть, что согласо­ванность и совместимость переживаний с точки зрения их особого когнитивного стиля существует лишь в границах конкретной области значения, к которой эти переживания принадлежат и которую я наделил акцентом реальности. То, что совместимо в области значения Р, ни в коем случае не будет совместимо в области значения Q. Напротив, из обла­сти Р, предположенной в качестве реальной, область Q и все принадлежащие ей переживания будут казаться фиктивны­ми, внутренне не согласованными и не совместимыми друг с другом и vice versa. Здесь мы вновь сталкиваемся с прило­жением бергсоновской проблемы нескольких сосуществую­щих порядков.

Нам хотелось бы проиллюстрировать этот момент, коротко обсудив «фиктивность» мира повседневной жизни, усматрива­емую из символической системы других областей значения, наделенными характером реальности. В первом примере мы возьмем в качестве системы соотнесения мир физической те­ории, во втором – мир поэзии.

5. Понятие конечных областей значения: пояснение на примере символов науки и поэзии

Относительно конечной области значения, именуемой наукой, напомним утверждение Уайтхеда, что необходимой предпо­сылкой развития современных естественных наук было созда­ние «идеально изолированной системы». Царство природы, которым занимается физическая теория, являет собой такую идеально изолированную систему; благодаря процессу созда­ния абстракций, генерализаций и идеализаций феномены при­роды, данные в обыденном опыте повседневной жизни, были полностью преобразованы в такую систему. «Каждую физичес­кую теорию, – говорит Филипп Г. Франк в работе «Основания физики»⁶⁶, – образуют три типа утверждений: уравнения, связы­вающие физические величины (отношения между символами), правила логики и семантические правила (операциональные определения)». И завершает он свою монографию несколько ироническим замечанием: «Такие слова, как “материя” и “дух”, он (а именно, физик-теоретик) оставляет языку повседневной жизни, в котором они занимают свое законное место и недвус­мысленно понимаются пресловутым “человеком с улицы”»⁶⁷.

Герман Вейль в книге «Философия математики и естествен­ная наука» резюмирует свою критику «идеализма» Брауэра в математическом мышлении следующими словами: «Нельзя отрицать того, что в нас живет непостижимая с чисто феноме­нальной точки зрения теоретическая страсть и что именно она влечет нас к тотальности. Математика показывает это с особой ясностью; но она также учит нас и тому, что эта страсть может быть удовлетворена лишь при одном условии, а именно, что мы удовольствуемся символом и отвергнем мистическую ошибку ожидания того, что трансцендентное когда-либо попа­дет в освещенный круг нашей интуиции»⁶⁸.

И, объясняя методологические принципы физики как «квинтэссенцию объективного мира, представимого лишь в символах, выделенную из того, что непосредственно дано в интуиции», Вейль приводит такую иллюстрацию: «Если для Гюйгенса цвета «в действительности» были колебаниями эфи­ра, то теперь они представляются просто математическими функциями циклического характера, зависящими от четырех переменных, которые как координаты репрезентируют среду пространства-времени. Что остается в конечном счете, так это

 

514

515

точно такое же символическое конструирование, какое осуще­ствляет в математике Гильберт»⁶⁹.

Эти утверждения ясно показывают, что научная теория есть конечная область значения, использующая символы, аппре-зентирующие реалии этого царства, и оперирующая ими – разу­меется, с полным на то основанием – исходя из того, что их до­стоверность и полезность не зависят ни от какого соотнесения с обыденным мышлением повседневной жизни и его реалиями.

За второй иллюстрацией обратимся к краткому обсуждению символов поэзии. Т.С. Элиот говорит в своем знаменитом очерке о Данте: «Подлинная поэзия может вещать еще до того, как будет понята… Слова имеют свои ассоциации, и группа связанных ассоциациями слов тоже имеет ассоциации, кото­рые представляют собой своего рода локальное самосознание, ибо они порождение особой цивилизации… При первом чте­нии первой песни Книги Ада я не советую тревожиться по по­воду идентичности Леопарда, Льва или Волчицы. На самом деле лучше вовсе не знать поначалу, что они означают, вооб­ще об этом не заботиться. Мы должны сосредоточиться не столько на значении образов, сколько на обратных процессах, на том, что заставляет человека, обладающего идеей, выражать ее в образах… У Данте зрительное воображение… Он жил в эпоху, когда людей еще посещали видения… У нас из видений остались только сны, и мы забыли, что созерцание видений – а ныне эта практика отдана на откуп ненормальным и необра­зованным – было когда-то более важным, интересным и дис­циплинированным родом погружения в грезы»⁷⁰.

А Гёте, комментируя свою «Maerchen» о золотой змее (Unter- haltungen deutscher Ausgewanderter), сочетающую в себе в высо­кой степени символичные элементы⁷¹, которые уже в годы его жизни получили у разных авторов самые разноречивые толко­вания, писал 27 мая 1796 г. Вильгельму фон Гумбольдту: «Er was freilich schwer, zugleich bedeutend und deutungslos zu sein» («Правда, тяжело было быть одновременно значимым [значи­тельным, важным – все три значения заключены в немецком «bedeutend «], но неистолкованным [или не поддающимся тол­кованию – оба значения заключены в «deutungslos «]).

Оба высказывания, Т.С. Элиота и Гёте, показывают интуи­тивное понимание поэтом того, что в конечной смысловой области произведения искусства взаимосвязь символов как таковых составляет самую суть поэтического содержания и что не нужно – а, может быть, даже и вредно – искать референциаль-

ную схему, которую бы аппрезентирующие элементы символи­ческого отношения символизировали, если бы были объектами мира повседневной жизни. Однако их связь с этими объектами была отсечена; использование аппрезентирующих элементов стало всего лишь средством коммуникации; и хотя поэзия вещает с помощью обычного языка, идеи, этим языком символизиру­емые, являются реальными сущностями, которые принадлежат к конечной области поэтического значения. Они преврати­лись, по словам Ясперса, в «шифры» трансцендентных пере­живаний, понимаемых теми, кто имеет к ним экзистенциаль­ный ключ. В этом – и только в этом – смысле Ясперс говорит: «Символ устанавливает общность без общения»⁷².

VII. Символ и общество

Теперь мы готовы ответить, по крайней мере, на два вопроса из тех, которые мы с самого начала перед собой поставили: в какой степени зависят знаковые и символические аппрезента-ции от социокультурной среды? Как переживаются посред­ством знаковых и символических аппрезентаций интерсубъек­тивность как таковая и социальные группы?