Г. Интерпретативная релевантность

В приведенном ранее примере мы последовали за человеком лишь до того момента, когда он обнаружил среди знакомого, во всяком случае, предвосхищаемого, типически знакомого окружения незнакомый объект. Нечто, лежащее в углу, стало для него тематически релевантным. Оно возбудило его любо­пытство и привлекло внимание. Этот предмет как таковой, или, лучше сказать, предмет, каким он ему является в его окружении, предмет как явление, воспринятое во всех ноэтико-ноэматичес-ких импликациях, теперь тематически представлен его интерпре­тации. Чем он может быть? Ответ на этот вопрос представляет собой новую задачу, которую нужно решить для того, чтобы по­стичь смысл в пределах тематического ядра его концептуально-го³⁸ поля. Он должен его интерпретировать, и это означает, что он должен включить его в какую-то категорию, отнести к какой-то группе в соответствии с его типичными признаками, на основе своего предшествующего опыта, конституированного в запас его наличного знания. Но не все содержание такого запаса ис­пользуется как схема интерпретации. Его знание того, что все человеческие существа моральны, что солнце ежедневно всхо­дит на востоке, что конституирование других демонстрирует

 

262

263

такие-то и такие-то характеристики, никак не связано с интер­претацией находящегося перед ним предмета.

Однако с помощью того, что Э. Гуссерль назвал пассивным синтезом узнавания, он накладывает реальное восприятие теле­сного объекта такой-то и такой-то формы, цвета и размера на воспоминания собственных предыдущих восприятий, типи­чески сходных с этим телесным объектом по форме, цвету и размеру. В контексте предыдущего опыта (подобного типа), сохраненного в памяти и организованного предыдущими ин­терпретациями в запас наличного знания, есть много того, что не имеет никакого отношения к интерпретации данного пред­мета, т.е. того, что полностью нерелевантно его интерпретации. С другой стороны, предыдущий опыт содержит несколько вза­имосвязанных типов, с которыми данный объект может быть сравним, т.е. сходен или взаимосвязан. Такие элементы налич­ного запаса знания мы можем назвать релевантными для ин­терпретации новых восприятий; но совершенно очевидно, что этот тип релевантности совсем другой, чем ранее рассмотрен­ная тематическая релевантность. Мы предлагаем назвать ее интерпретативной релевантностью.

Этот тип релевантности удивительным образом обнаружива­ет двойную функцию. Он не только интерпретативно релевантен той части нашего запаса знания, который относится к интер­претируемому объекту; но фактически определенные моменты воспринимаемого объекта становятся более или менее интерпре-тативно релевантными для понимания и интерпретации реаль­но воспринимаемого сегмента мира.

Возвращаясь к нашему примеру, можно добавить, что для того, чтобы идентифицировать моток веревки, достаточно ее гештальта (размер, форма, цвет), не задаваясь вопросом, из какого материала она сделана и каков ее вес. Даже цвет может быть нерелевантным. Предположив, что я ранее ощущал мо­ток веревки коричневого и черного цвета, я могу распознать данный объект (имеющий, скажем, серый цвет) как «моток веревки», хотя я никогда не видел ранее мотка веревки серого цвета. В таком случае он будет «подобен» веревке, которую я ранее ощущал, но серого цвета. Более того, я могу иметь очень хорошее представление о веревке, но не о веревке, смотанной в моток; а с другой стороны, о мотках, но не веревки; и тем не менее, я распознаю в этом объекте моток веревки – «веревки», случайным образом оказавшейся в форме мотка; мотка, слу­чайно оказавшегося из веревки, причем, вдобавок, опять же

совершенно случайно, серого цвета. Интерпретируемый объект появляется в целом наборе обстоятельств – места, времени, и, как мы увидим далее, личной биографии, которые определя­ют, с одной стороны, характеристики этого объекта (как фено­мена восприятия), а с другой – элементы моего собственного запаса знания, интерпретативно релевантные друг другу. Эту сложность мы поясним в дальнейшем анализе.

Предположим, что рассматриваемый нами человек так или иначе преуспел в идентификации находящегося перед ним пред­мета как, возможно, являющегося мотком веревки. На языке У. Джемса мы можем сказать, что мы воспринимаем «объект-в-углу-комнаты, – возможно-являющийся – мотком-серой-верев-ки»³⁹. Здесь используется интерпретативная релевантность, соответствующая характеристикам формы, размера, гешталь-та, цвета и т.д., и именно они делают возможным распознава­ние этого объекта как принадлежащего к ранее воспринятому типу «моток веревки» возможным, но еще не вероятным. Сте­пень сходства, устанавливаемая первой интерпретативной до­гадкой, во многом зависит ото всей ситуации, в которой пре­бывает догадавшийся.

Теперь предположим, что объект, подобный нашему, вос­принимается на борту корабля. Мой опыт восприятия кораб­лей заставляет меня ожидать, что моток веревки может и, ве­роятно, находится на борту. Это ожидание может быть столь велико, что никакая тематическая релевантность не сможет быть навязана тому, кто видит данный объект. Он может ос­таться «естественным», т.е. непроблематизированным фраг­ментом окружения. Соответственно, восприятие такого объек­та всегда останется в области горизонта, он может так и не быть тематизированным, если, к примеру, вопрос ребенка («Что это там в темном углу?») не приведет в действие темати­ческую релевантность, в результате чего последует точный от­вет: «Это моток веревки». И хотя всегда существует возмож­ность, что более скрупулезное изучение – как в том, что касается изменений в восприятии, так и реинтерпретации этих измене­ний, – обнаружит, что исследуемый объект – вовсе не моток веревки, а змея, первоначальная догадка («Это моток веревки») имеет для говорящего высокую степень вероятности. Иными словами, налицо великолепный шанс, что будущие проверки подтвердят это утверждение. Человек, следовательно, «санкци­онирует» первое предположение и ведет себя так, так будто бы оно уже получило подтверждение. Он ведет себя так до тех пор,

 

264

265

пока новый элемент тематической релевантности (например, сдвиг тематического поля ко внутреннему или внешнему гори­зонту: «давайте приглядимся к нему получше») или вновь возник­ший неожиданный элемент интерпретативной релевантности не отвергнет или не вступит в противоречие с первоначальным оп­ределением. Тогда смысл первоначальной догадки и присущая ей система интерпретативных релевантностей лишатся своей последовательности и совместимости. Они будут, используя гуссерлевский термин, «подорваны», аннигилированы, отбро­шены как недействительные. Но пока не доказано обратное, достоверность первоначальной догадки полагается само собой разумеющейся: разве не правдоподобно встретить моток ве­ревки на корабле?

Теперь давайте слегка изменим пример⁴⁰ и предположим, что рассматриваемый предмет находится не на борту корабля, а в углу комнаты моего друга, который, как я знаю, моряк. Ве­роятность («субъективный шанс») того, что моя первоначаль­ная интерпретация окажется правильной, значительно умень­шилась: можно ли ожидать, что кто-либо будет держать в доме моток веревки? Конечно, наличие такого предмета в доме мо­ряка вовсе не необычно; по крайней мере, ни одна из целого набора интерпретативных релевантностей не свидетельствует об обратном. Точнее, даже если предположить, что я никогда не видел веревки такого цвета и форма мотка не соответству­ет тем, что я видел прежде, тем не менее, первоначальная до­гадка («Это моток веревки») вполне правдоподобна с учетом того, что мой друг – моряк. Она имеет свою весомость, и в на­стоящее время ничто не противоречит выводам интерпрета-тивной релевантности. Я начну сомневаться в своей интерпре­тации, если предполагаемый моток веревки начнет «вести себя» иначе, чем ожидалось, например, начнет двигаться. Тог­да я могу спросить себя: «Верна ли моя первоначальная догад­ка? Может ли интерпретативная релевантность формы, цвета и т.д. оставаться действительной, если этот предмет является чем-то другим, например змеей?»

Но предположим, что я вернулся к себе домой. Не будучи ни моряком, ни рыбаком и не нуждаясь в веревке, должен ли я обнаружить в плохо освещенном углу собственного дома странный предмет, которого раньше здесь не было и наличие которого не согласуется с моими ожиданиями? Я рассматри­ваю этот предмет без какой-либо предзаданной схемы интер-претативных релевантностей. Если здесь налицо, как мудро

предположил в своем примере Карнеад, дополнительные си­туативные элементы (например, на улице зима и я труслив), я могу сразу же сделать вывод из тех же присущих объекту ин-терпретативно релевантных моментов. «Это змея». Конечно же, этот вывод столь же весом, как и догадка, что это моток веревки. Ни присутствия змеи, ни наличия веревки мною не ожидалось. Гештальт (форма, цвет) внутренне присущ обоим: типичному мотку веревки и типично свернувшейся змее в том виде, в каком эти типы содержатся в моем наличном запасе знания. Обе мои догадки равноправдоподобны (piqanТn), и ни одна из них не является более весомой по сравнению с другой. У меня немедленно возникают сомнения по поводу коррект­ности моей интерпретации (неважно, каков хронологический порядок моих догадок), и я должен, по крайней мере, приос­тановить мою «санкцию», пока я не смогу установить допол­нительные интерпретативные релевантности.

Мне кажется, что это та самая ситуация, которую Карнеад обозначил греческим словом «отклоняемое» (per…spastoj). Две интерпретации одного и того же объекта равновероятны, при­чем обе равно весомы, но не совместимы друг с другом. Как это так? Тематических релевантностей недостаточно, чтобы дать недвусмысленное определение. Неопределенность лишь возрастет, если я, к примеру, предположу, что никогда не ви­дел веревки, свитой в моток, или веревки серого цвета, или змеи такого цвета, свернувшейся таким образом. Из обеих ин­терпретаций следует утверждение о наличии неизвестных предметов в моей комнате – предположение о том, что кто-то в мое отсутствие положил моток веревки в мою комнату, столь же неправдоподобно, сколь и то, что змея избрала это место для своей зимней спячки. Тем не менее, мне важно принять решение⁴¹. Я могу сделать это, лишь дополнив интерпретатив-ные релевантности; но чтобы сделать это, я должен сравнить типичные моменты моего восприятия с собственным опытом прошлых восприятий типичных мотков веревки или типичных змей. Например, предмет не двигается, и это увеличивает ве­роятность того, что он не живой, но впавшие в зимнюю спячку змеи также неподвижны. Повышение весомости первоначаль­ной гипотезы уравновешивается увеличением веса второй. На языке Карнеада это означает, что я не достиг успеха в том, что­бы «склонить» чашу весов в пользу одной из репрезентаций, поскольку каждый интерпретативно релевантный момент ос­тается отклоняемым (per…spastoj), и даже если я продолжу

 

266

267

свои рассмотрения, т.е. наполню интерпретативные релевант­ности тематическим материалом, я не достигну удовлетвори­тельной завершенности, – удовлетворительной для того, что­бы признать одну из двух возможных интерпретаций более вероятной, чем другую. И именно в этот момент я решаю про­извести эксперимент с палкой в надежде обнаружить, как ин­терпретируемый предмет отреагирует, и получить новый, ин-терпретативно релевантный материал из наблюдения за его непосредственной реакцией.

Прежде чем перейти к новому этапу анализа, мы должны завершить наше рассмотрение интерпретативных релевантно-стей. Многие авторы, включая и Э. Гуссерля, похоже, склон­ны колебаться между сомнительными интерпретациями как колебаниями между двумя темами (или, по крайней мере, ос­тавляют этот пункт в состоянии неопределенности). В проти­воположность этому, мы полагаем, что лишь одна тема прева­лирует в течение всего процесса как главенствующая. То, что является тематическим, всегда воспринимается как этот стран­ный предмет в углу моей комнаты – объект такой-то и такой-то формы, цвета, размера и т.д. Во всяком случае, мы можем сказать, что ноэма восприятия остается неизменной, несмот­ря на все ноэтические вариации⁴². Но, с другой стороны, для того чтобы собрать присущие рассматриваемому предмету но­вые интерпретативно релевантные моменты, я должен так сдвинуть фокус моего внимания, чтобы данные, находящиеся в области горизонта, переместились в тематическое ядро – процедура, которая уже описана. Выполняя это, я должен более тщательно «исследовать» предмет и его характеристики, кото­рые, таким образом, перемещаются во внутренний тематичес­кий горизонт. Принимая во внимание его ситуационную детер­минацию (чуждость по отношению к ближайшему окружению и т.д.), я должен также расширить тематическое ядро до его внешнего горизонта. Тем не менее, несмотря на все эти вари­ации, восприятие этого предмета остается моей основной, главной темой, которая никогда не бывает не схваченной. И должны ли мы в таком случае говорить о субтематизации, это, похоже, вопрос терминологии.

Следует ли интерпретативные релевантности квалифициро­вать как навязанные, или же они являются внутренними? На описанных выше различных этапах они могут быть и тем, и дру­гим. Первая догадка, возникающая из пассивного синтеза осоз­нания, конечно же, не является произвольной. Так сказать, ав-

томатически (т.е. путем пассивного синтеза) предмет восприни­мается как «сходный», «похожий», «того же типа, что и…», т.е. как уже типизированный. Он, как уже указывалось, воспринят не просто как «нечто» или «нечто-в-углу-комнаты» или даже «физи-ческий-объект-в-углу-комнаты», но скорее как «объект-в-углу-комнаты, – возможно, – являющийся-мотком-серой-веревки» или как «объект-в-углу-комнаты, – возможно, – являющийся-змеей». Но как только я узнаю, что моя первая интерпретация спорна (per…spastoj), поскольку интерпретативные релевант­ности, лежащие в основе этой догадки, точно не определены, они могут быть подвергнуты дальнейшей интерпретации, не совместимой с первой. Иными словами, как только проблема­тичные возможности, в строгом смысле слова альтернативы, установлены как равновероятные интерпретации одного и того же «состояния дел», дополнительные интерпретативные релевантности появляются путем сознательного обращения к подлинным моментам главной темы. Соответственно, интерпре-тативная релевантность моей первоначальной догадки восприни­мается как навязанная; исследование возможности такой интер­претации, ее подтверждаемость, сомнение в ее правильности, определение ее «весомости», принятие или отвержение берут начало в возвратной деятельности. Именно она преобразует моменты навязанной релевантности, присущие данной схеме восприятия, во внутренние интерпретативные релевантности.

Рассмотрение процесса интерпретации может породить ил­люзию, что акт интерпретации осуществляется в предикатив­ной области и является звеном логической цепи рассуждений от посылок к заключению. Это вовсе не обязательно так. В ра­боте «Опыт и суждение» (Erfahrung und Urteil) Э. Гуссерль ясно показал, что то, что мы называем интерпретацией и интерпрета-тивными релевантностями, возникает в допредикативной сфере и как таковое не является продуктом логического вывода⁴³. В са­мом деле, определенные категории логического вывода, равно как и формы силллогизма, основаны на таком допредикативном опыте. Это, однако, не означает, что в последующей процедуре установления внутренних интерпретативных релевантностей не могут быть использованы процедуры чисто логического вывода.

То, что было сказано по поводу тематических релевантно-стей, так или иначе справедливо и в отношении их интерпре-тативного типа: не существует изолированных релевантностей. Какого бы типа они ни были, они всегда взаимосвязаны и сгруппированы в системы, равно как и различные системы ре-

 

268

269

левантностей, принадлежащих к одной и той же категории, как, например, две только что рассмотренные. Интерпретатив-но релевантный момент обеих – подлежащий интерпретации опыт и схема его интерпретации (т.е. прошлый опыт, исполь­зуемый как запас наличного знания) – интегрирован в систе­мы, и эти системы, по крайней мере в отношении их типа, равно как и типичных путей их использования, принадлежат к сфере уже обретенного опыта. Этот опыт имеет биографичес­ки детерминированную историю и как таковой является отло­жением (sedimentation) привычной практики. Не только те­матические, но и интерпретативные релевантности (и акты интерпретации, подтверждения, вопрошания, сомнения, ре­шения и т.д.) являются ситуативно обусловленными. Мы дол­жны изучить, что является интерпретативно релевантным, мы должны учиться на опыте распознавать интерпретативно реле­вантные моменты или аспекты объектов, уже воспринятых как типизированные. Более того, мы должны учиться «взвешивать» результат нашей интерпретации, влияние модифицирующих об­стоятельств ситуации, в которой осуществляется интерпрета­ция, то, как пополнить и скоординировать интерпретативно релевантные материалы и т.д. Взрослый, бодрствующий чело­век будет воспринимать видимое в темном углу не просто как «нечто», но, по меньшей мере, как физическое тело, имеющее размер, цвет, форму и т.п. Более того, хотя он и может спро­сить, является ли этот объект мотком веревки, змеей или клоч­ком одежды, он никогда не станет интерпретировать его как, скажем, стол или собаку, несмотря на то, что эти объекты тоже могут быть серыми. Короче говоря, система интерпретатив-ных релевантностей основана на принципе совместимости, – как бы назвал ее Лейбниц, или совместной возможности – всех со­существующих моментов. Именно по этой причине последую­щие акты установления дополнительных интерпретативных релевантностей, ограничены так же, как и акты установления внутренних тематических релевантностей.

Возвращаясь к дискуссии о внутренних тематических реле-вантностях, заметим, что, изучая их, мы затронули вопрос о том, как далеко они простираются. Мы отмечали, что уровень исследования, за пределами которого все представляется не­проблематичным и само собой разумеющимся и до которого мы должны проблематизировать, зависит от того, что мы на­звали «насущным интересом». Этот интерес как таковой про-изводен от ситуативных обстоятельств. Теперь мы можем по-

ставить вопрос, нельзя ли найти сходного критерия и по отно­шению к пределам внутренних интерпретативных релевантно-стей. Без сомнения, эти пределы простираются до того, что мы можем «санкционировать» нашей интерпретацией; но сама эта санкция может иметь различные степени достоверности, как показал Карнеад в своей теории piqan Т n (правдоподобие, веро­ятность, возможность). На самом деле степени уверенности определяются нашим «насущным интересом» (значение этого термина должно быть определено, но пока мы оставим вопрос открытым). Если, как в нашем примере, я колеблюсь в интер­претации находящегося в углу моей комнаты объекта как мот­ка веревки или как змеи, мой насущный интерес требует боль­шей степени уверенности, нежели сомнения по поводу того, моток ли это веревки или куски одежды.

Кроме того, видоизменение этого примера, т.е. рассмотре­ние одного и того же объекта на борту судна, в доме моряка или в моем собственном доме, отчетливо показывает, в какой мере удовлетворяющая меня степень уверенности зависит от обстоятельств, в свою очередь, определяющих мой насущный интерес. С другой стороны, именно степень таким образом ус­тановленного правдоподобия определяет число и весомость интерпретативных релевантностей, достаточных для того, что­бы гарантировать успех моей интерпретации. (Этот факт де­монстрирует как действенность, так и пределы применимости операционального аргумента, положенного Дж. Дьюи и его последователями в основу их эпистемологической теории.) Моя интерпретация, однако, остается предположительной, являясь предметом верификации или фальсификации после­дующим интерпретативно релевантным материалом.