Б. Знание-знакомство и понятие осведомленности

В своей работе «Принципы психологии»¹⁵⁸ У. Джемс различает два типа знания, которые он назвал «знание-знакомство» («knowledge of acquaintance»), или знание чего-то («knowledge of») и знание о чем-то («knowledge about»). Существует много вещей и отношений, о которых мы имеем более или менее смутное и непроясненное знание, но относительно немного таких, с которыми мы знакомы, так сказать, вдоль и поперек. Мы можем распространить это высказывание на области ве­щей, событий и отношений, о которых мы обладаем знанием в той мере, что просто осведомлены, те, что мы осознаем, и те, о которых мы информированы. Но нельзя ли интерпретировать все типы знания как различные степени осведомленности? Мы уже отмечали, что термин «осведомленность» всегда имеет смысл «знакомства, достаточного для наличных целей». Достаточно ознакомиться с вещами, событиями и отношениями означает, следовательно, обрести объем знания, необходимый для осу­ществления наших дальнейших подручных целей. Эта цель может быть как теоретической, так и практической, и если термину «прагматический» мы придаем достаточно широкий смысл, чтобы покрыть оба эти значения, то, похоже, мы мо­жем согласиться с М. Шелером в том, что наше знание всегда ко-детерминировано прагматическим мотивом. Тогда, исполь­зуя эти термины, можно сказать, что ошибка радикального прагматизма состоит в интерпретации деятельности сознания, в узком смысле, как деятельности во внешнем мире, преследу­ющей исключительно практические цели, в особенности удов­летворение биологических потребностей.

Мы уже указывали, что, как только объекты нашего опыта мыслятся как достаточно познанные для наших подручных

целей, никакое дальнейшее исследование не является необхо­димым. Проблема, заключенная в предыдущей теме, решена, обретенное знание может быть «отложено впрок» и сохранено как привычное обладание моего запаса – нейтрализованное и «дремлющее», но всегда готовое к реактивации и использова­нию в любое время, если возникнут типично сходные проблемы. Мы уже исследовали особенности взаимоотношения между осведомленностью и системами релевантности, между осве­домленностью и типизацией и между ожиданиями, присущи­ми типично знакомому знанию, и идеализациями «и так далее, и тому подобное», а также «я могу сделать это снова». Так что в этом анализе мы также достигли удовлетворительного объ­яснения различных категорий знания, которые имел в виду У. Джемс, различая «знание-знакомство» и «знание-о».

Однако такая интерпретация наших результатов содержит опасное упрощение. Существуют и другие измерения запаса наличного знания, которые мы теперь должны изучить.

1. Начнем с того, что не все элементы нашего запаса знания просто отложены про запас до будущего использования. Неко­торые из них «не дремлют», хотя и можно сказать, что они ней­трализованы особым образом. Некоторые из этих элементов постоянно присутствуют, всегда схвачены, хотя и не присут­ствуют в ядре тематического поля сознания, но всегда присут­ствуют в его маргинальной области. В следующем разделе мы проанализируем многие из них¹⁵⁹.

Несколько примеров помогут удовлетворительным образом прояснить сказанное. На первом месте здесь знание нашего тела, и не только его положения в пространстве, напряженно­сти и расслабленности мускулов в расслабленном состоянии и в движении, но – что еще более важно – знание пределов мо­его тела, которое одно лишь определяет и обуславливает, что не принадлежит моему телу, а также и того, что в пределах, а что за пределами моей досягаемости. Другое постоянное дос­тояние, всегда присутствующее в маргинальной области наше­го знания, – представление о том, что внешний мир существу­ет; в нем есть объекты, воздействующие на нас, оказывающие сопротивление, требующие наших усилий, если мы хотим из­менять или манипулировать ими в своих действиях. Более того, это знание объектов мира включает и знание того, что мы не одиноки в этом мире, в нем существуют наши товари­щи, социальные институты, общество и т.д. Все это нам изве­стно не просто «понаслышке», но как постоянное содержание,

 

350

351

если не предпосылка, нашей сознательной жизни. Это знание не «под рукой», а «в руках», поскольку невозможно представить себе состояние разума, в котором не присутствовали бы эти восприятия, – хотя бы и маргинально, как «связанные» эле­менты.

О других элементах нашего знания тоже может быть сказа­но, что они скорее в руках, чем под рукой, хотя и в несколько ином смысле. Такие элементы не являются составной частью любого воображаемого состояния разума или опыта; они не обязательно присутствуют и в маргинальной области, тем не менее, жизненный процесс не позволяет нам выпустить его из области схваченного. Здесь мы имеем в виду рутинную дея­тельность, проанализированную в предыдущем разделе. Она демонстрирует удивительно парадоксальную структуру реле­вантности. Однако, пока она беспрепятственно осуществляет­ся, она не воспринимается как находящаяся в тематическом поле, иными словами, она не воспринимается в качестве темы как таковой, и мы рискнем сказать, что она утратила свою тема­тическую релевантность. Именно с тех пор и тогда она транс­формируется из элементов знания под рукой в элементы зна­ния в руках, произвольно изолированные от своих внутренних и внешних горизонтов. Будучи в высшей степени знакомыми, они не нуждаются в дальнейших интерпретациях и определе­ниях их функционального характера. Имея свое фиксирован­ное (т.е. «рутинное») место в привычной цепи целе-средствен-ных отношений, и – что очень важно – функционируя как специфические средства для хорошо определенных специфи­ческих целей, они более чем типизированы: они стандартизи­рованы и автоматизированы. Соответствующие им мотиваци-онные релевантности погребены под пластами навязанных релевантных систем, в отношении которых они функциониру­ют как специфические средства для достижения специфичес­ких целей более высокого порядка. Таким образом, эти эле­менты нашего знания-в-руках характеризуются тем, что соответствующая им система тематических, интерпретативных и мотивационных релевантностей является урезанной. Рутин­ное знание – термин, который мы будем использовать для обо­значения знания-в-руках, для того чтобы отличить его от уже упоминавшегося экзистенциального знания ¹⁶⁰, – является зна­нием во имя другого знания, релевантной системой более вы­сокого уровня, присущей последнему и обеспечивающей все остальные, усеченной релевантной системой, соответственно,

присущей первому. Таким образом, элементы рутинного зна­ния более не воспринимаются как тематические; они пред­ставляются объектами, присущими самому жизненному миру, в пределах которого имеют хорошо определенное место и фун­кцию. Их привычное использование для специфических целей придает им характер инструментов, утвари, приспособлений. Следовательно, мы будем говорить о прикладном характере ру­тинного наличного знания¹⁶¹.

Было бы полезно проиллюстрировать трансформацию под­ручного знания (knowledge at hand) в рутинное сподручное знание (knowledge in hand). Любой изучающий иностранный язык может определить тот момент, когда идиома чужого язы­ка перестает быть привычным подручным достоянием и может свободно использоваться как инструмент для передачи соб­ственных идей. Это именно тот момент, когда так называемый пассивный язык чтения становится активным разговорным языком; когда слова чужого языка не просто распознаются, но, так сказать, предлагают свои услуги по мере необходимости, они готовы к активному использованию, они становятся инст­рументами в руке. Экзистенциальное и рутинное знание явля­ется элементом нашего запаса подручного знания, которое нельзя объяснить лишь как осведомленность.

2. Термин «осведомленность» как таковой используется во множестве разнородных ситуаций, и проводимое У. Джемсом различие между «знанием чего-то» и «знанием о чем-то», по-видимому, имеет целью различить, по меньшей мере, две из них. Мы знакомы с вещами, событиями и наиболее важными отношениями между ними, мы знаем о причинах, продуциру­ющих определенные следствия, об определенных средствах для достижения тех или иных целей. Но часто мы знакомы (в смысле «знания-знакомства») лишь с «теми» («That») из этих дел и располагаем, в лучшем случае, «знанием-об» их «как» и «почему» или просто полностью игнорируем последнее. Не­сколько примеров из повседневной жизни достаточно хорошо иллюстрируют эти два измерения осведомленности и знания.

Каждый повар знает, что яйцо, кипевшее в воде три-четы­ре минуты, сваривается «всмятку», и если процесс варки продол­жается, яйцо сваривается, как принято говорить, «вкрутую». Однако в высшей степени сложные процессы, происходящие в химической структуре белка, приводящие к подобному со­стоянию, вовсе не известны повару и не вполне ясны даже хи­мической науке.

 

352

353

Другой пример. Я знаю, что вишневое дерево в моем саду зацветет весной, затем оно покроется листьями, а затем прине­сет плоды; наконец, после этого оно сбросит листья и зимой ста­нет голым. Я знаю об этом как о неоспоримой данности, и если я исполнен религиозных или поэтических чувств, эти метамор­фозы вызывают мое восхищение и благоговение перед повторя­ющимся чудом. Но не будучи биологом, я не знаю, что в самом организме вызывает это циклическое изменение; и объяснения, которые давали мне биологи до сих пор, казались мне довольно скудными и не отвечающими на поставленный вопрос¹⁶².

Живя в современной культуре, мы окружены миром ма­шин, где доминируют социальные и технические институты, о котором мы имеем знание, достаточное для достижения жела­емых эффектов, однако без серьезного понимания (если оно есть вообще) того, как продуцируются эти эффекты. Мы пово­рачиваем выключатели, нажимаем на кнопки, оперируем руч­ками и знаем по опыту, что лампа над моим письменным сто­лом загорится, лифт поднимется на нужный этаж и что у меня есть возможность услышать по телефону голос того, с кем я хочу говорить. Не будучи электротехником или физиком, я не знаю, что происходит, когда я манипулирую этими приспособ­лениями, да и, конечно же, я этим вовсе не интересуюсь. Од­нако я весьма заинтересован в том, чтобы путем манипуляций этими приспособлениями достичь того состояния дел, посред­ством которого (я знаю это, будучи знаком с этим явлением) у меня появляется прекрасный шанс достичь желаемой цели. Однако я остаюсь весьма несведущ в отношении того, как осу­ществляются эти эффекты. Я лишь знаю, что мой набор теле­фонного номера «как-то» приводит в движение различные ме­ханизмы того или иного рода (я имею весьма смутное знание о том, что существует подземная телефонная сеть, о телефон­ных станциях, возможно, об электрических импульсах вооб­ще) и что с помощью всех этих неизвестных или слабо извес­тных мне явлений я могу говорить со своим находящимся на расстоянии другом.

Если я опускаю письмо в почтовый ящик, я хорошо осве­домлен о том, сколь велик шанс, что через определенный про­межуток времени мое письмо попадет к адресату. Конечно, я также знаю о существовании почты и что письма перевозят с одного места на другое по железной дороге, по воздуху и на кораблях. Но я не знаком, да и не имею желания знакомить­ся с тем, как работает вся эта организация.

Я получаю деньги за свою работу и могу тратить их на то­вары и услуги, но, поскольку я не экономист, я не имею точно­го знания того, что в действительности представляют собою деньги, зависят ли и каким образом цены от курса валюты и т.д. И слушая рассуждения или читая статьи высокообразо­ванных экономистов, я даже не уверен, обладают ли они зна­ниями об этих явлениях или просто знакомы с ними.

Наконец, говоря с другом, я считаю само собой разумею­щимся, что он понимает мою мысль, если я выбрал подходя­щие слова общего нам родного языка, но я не знаю, благода­ря чему определенные звуковые волны, продуцируемые моей гортанью и достигающие барабанной перепонки моего друга, обладают чудесной способностью передавать ему мою мысль.

Можно было бы сказать, что различие между этими двумя уровнями знания все еще можно объяснить его достаточнос­тью для наших подручных целей, детерминированных систе­мой мотивационных релевантностей, преобладающих в данное время в определенной ситуации. Отправляя письмо, я мотиви­рован передать содержащееся в нем сообщение адресату, и со­вершенно не имеет значения, отправил ли я это письмо обыч­ной почтой или послал гонца для его доставки. Результатом этих процедур должна стать доставка письма в руки адресата в опре­деленное время, и именно этот результат является для меня мотивационно релевантным, не считая того случая, когда мо­тивом может быть доставка самого сообщения, содержащего­ся в письме, чего можно достичь, позвонив по телефону и т.д.

Пределы нашей превалирующей мотивационной релевант­ности выражаются такими словами, как «нам не интересны» детали механизма. Именно из-за отсутствия интереса эти де­тали не могут стать тематически релевантными и, следователь­но, породить систему интерпретативных релевантностей, чтобы решить тематическую проблему. В данном случае мы можем ут­верждать, что знание этих деталей в принципе доступно мне, если я сочту нужным позаботиться о необходимой информа­ции (например, изучая учебник почтовой службы, посещая почту, разговаривая с экспертами и т.д.) Но в данном случае ничто не принуждает меня делать это. Для моих подручных целей такой информации не требуется; мне достаточно знать (с помощью исчерпывающего ознакомления с предметом), что институт почтовой службы существует и что обычно он предо­ставляет такие-то и такие-то услуги каждому, кто ведет себя особым стандартизированным образом (указывает точный ад-

 

354

355

рес на конверте, приклеивает должное количество марок на конверт, опускает письмо в специальное место и т.д.).

Это объяснение, несомненно, корректно, но оно скорее скрывает, чем обнаруживает более важную проблему. Оно сви­детельствует, что наше любопытство удовлетворено, и наше исследование заканчивается, если знание, достаточное для на­ших подручных целей, достигнуто. Но этот прерыв нашего воп-рошания основан на экзистенциальном элементе всего чело­веческого знания, а именно, на убеждении в существенной непрозрачности нашего жизненного мира. Мы не можем проник­нуть светом нашего знания во все его измерения; мы можем достичь успеха в том, чтобы сделать некоторые из них полупроз­рачными и лишь отдельные части – прозрачными. Выражаясь парадоксально, мы осведомлены (в смысле знания-знаком­ства), что значительное число измерений нашего жизненного мира нам не известно. Это не что иное, как другая формули­ровка опыта тренсцендентного, необходимо присущего нашей жизни.

Но что конкретно мы имеем в виду, говоря, что определен­ные измерения нашего жизненного мира нам не известны? Этот термин более чем двусмысленен.

а. Нечто может быть неизвестным мне, поскольку я никог­да не пытался это исследовать. Если бы я попытался, я мог бы достичь знания; я мог бы иметь шанс сделать этот особый слой непрозрачности прозрачным. Именно так обстоит дело в на­шем последнем примере. Но в данном случае было бы лучше использовать термин «непроблематизированный», чем «не­прозрачный». Непроблематизированные измерения нашего жизненного мира неизвестны лишь потому, что я их не иссле­довал. Я не заботился об этом, поскольку у меня не было по­будительного мотива, мотивационнной релевантности сделать эту область темой моего исследования. Выражаясь языком по­вседневной жизни, я рассматриваю непроблематизированные, но проблематизируемые области жизненного мира как в прин­ципе познаваемые, но не заслуживающие этого, по крайней мере, «в настоящее время», «в данном контексте» или «с нашей точки зрения». И пока что-либо, чем я озабочен сейчас, не ворвется в эту область, я воспринимаю ее индифферентно, как непроблематизированную данность. Однако я могу начать ее исследовать в любой момент, сделать тематическим ранее не-проблематизированное; и с другой стороны, я знаю, что в лю­бой момент обстоятельства могут навязать мне такое исследо-

вание. И я могу оказаться вынужденным прояснить до сих пор не проясненные характеристики моего жизненного мира.

Непроблематизированная область моего жизненного мира, следовательно, является неизвестной лишь «до последующего уведомления». Это иное выражение того обстоятельства, что то, что мы называем запасом подручного знания, не является закрытой областью. Наше актуальное знание относится к потен­циальному знанию так же, как и сектор мира в нашей реальной досягаемости относится к региону нашей потенциальной досяга­емости. Мы, следовательно, можем говорить о непроблематизи-рованном мире как области достижимого знания – и это первое значение термина «неизвестный» («unknown»).

б. Мы знаем, что мир моей потенциальной досягаемости также содержит область, ранее бывшую реально досягаемой, и которая потенциально может вновь стать таковой. Мы называ­ем это сектором восстанавливаемой досягаемости. Таким же образом мое потенциальное знание относится к элементам, в отношении которых я уже располагал актуальным знанием, сей­час это знание не актуально, но может стать таковым вновь. Эта область восстанавливаемого знания является вторым значени­ем термина «неизвестный мир» (unknown world»).

Когда мы говорим о неизвестном, следует различать два случая, а именно: знание утраченное и нейтрализованное, ко­торое может быть восстановлено:

1. Знание, ранее бывшее актуальным, утрачено и долж­но быть реконструировано. Эта потеря может относиться к отдельным элементам единого значащего контекста, кото­рый сохранен в моем актуальном знании; или же утраченным может оказаться значащий контекст как таковой, в то время как сохранились его отдельные конститутивные элементы. Первое происходит в том случае, когда знание, достигнутое политетически, может быть схвачено единым взглядом (монотетически), тогда как политетические шаги его отло­жения (sedimentation) позабыты¹⁶³. Второе может произой­ти в том случае, если один из объединяющих факторов организации значащего контекста исчез. Это, к примеру, тот случай, когда функциональное единство нашего орга­низма патологически нарушено; или видимая согласован­ность объектов внешнего мира оказывается разрушенной, или если аура символической системы утратила свою свя­зующую силу и т.д. В первом случае возобновленное иссле­дование должно восстановить утраченный внутренний го-

 

356

357

ризонт сохраненного значащего контекста; во втором – должен быть восстановлен утраченный внешний горизонт сохраненных элементов для реставрации забытого значаще­го контекста.

2. Однако возможно и такое, когда ранее актуальное зна­ние полностью не утрачено, оно лишь поглощено последу­ющим знанием, но не уничтожено полностью. Оно скорее трансформировано, модифицировано, нейтрализовано, но при определенных условиях может быть вновь восста­новлено. Этот тип восстанавливаемого знания, лишь скрытого нашим нынешним знанием, заслуживает особого внимания; третий параграф и будет посвящен такому ана­лизу.

в. Сфера достижимого и восстанавливаемого знания пред­ставляет две области неизвестного, но потенциально познава­емого. Третье значение термина «неизвестный», которое мы сейчас должны обсудить, – совершенно иного характера. Предположим, мы крайне заинтересованы в решении темати­чески релевантной проблемы. Система интерпретативных ре-левантностей приводится в действие; посредством ее отноше­ния к актуальному запасу подручного знания мы добиваемся успеха в определении отдельных аспектов данной проблемы. Но есть и другие аспекты, которые не поддаются никакой ин­терпретации, никак не соотносящиеся с моим запасом подруч­ного знания. Иными словами, некоторые элементы, присущие наличной теме, мне неизвестны и никогда не были извест-ны¹⁶⁴. Это именно атипичные, незнакомые аспекты проблемы, знакомство с которой, однако, высокорелевантно для нас. Наш интерес к познанию этого неизвестного – главное отли­чие данного примера от приведенного в пункте (а). В после­днем случае неизвестное просто-напросто не проблематизиро-вано, но, как предполагается, познаваемо. Оно оставалось непроблематизированным, поскольку в настоящее время нас не интересовало. В данном случае, однако, мы можем быть жизненно заинтересованы в обретении знания о неизвестных аспектах наличной темы, исчерпывающем знакомстве с нею. Но объект остается, по крайней мере, частично, непрозрач­ным, и у нас нет оснований полагать, что искомое знание до­стижимо, а проблема вообще может быть удовлетворительным образом решена. Однако следует уточнить: как мы предполо­жили, мы знаем об этой теме многое, но не можем достичь ис­черпывающего ознакомления (knowledge of acquaintance) со

всеми ее аспектами. Наше знание об объекте не равномерно, существуют зазоры, анклавы неизвестного в массиве познан­ного (или, как мы будем их называть, «пробелы» («vacancies», Leerstellen) в нашем знании). Неужели мы совсем не в состо­янии сформулировать вероятные ожидания того, как могут быть заполнены эти пробелы? Является ли неизвестное, т.е. про­белы, сокрытым от нас навсегда? И тут возникает новая про­блема, а именно, проблема апоретической функции пробелов в нашем познании, которая будет рассмотрена отдельно¹⁶⁵.

Подведем итоги: структурную организацию нашего запаса подручного знания – независимо от того, в каких событиях оно отлагалось – нельзя объяснить лишь с помощью осведомленности, достаточной для достижения лишь подручной цели. Причиной этого является существенная непрозрачность нашего жиз­ненного мира, не позволяющая достичь исчерпывающего знания-знакомства. В нем необходимо присутствуют регионы неизвестного. Но термин «неизвестное» может относиться к непроблематизированному, т.е. в принципе достижимому зна­нию, утраченному или поглощенному другим, которое в прин­ципе восстановимо, или к собственно пробелам или анклавам нашего знания, из которых возникла апоретическая проблема.

3. До сих пор мы использовали термины «мир как неоспо­римая данность» («world taken for granted»), непроблематизиро-ванный мир («world beyond question»), осведомленность («famili-arity»), удовлетворительное знание («sufficient knowledgе») без должного уточнения их значений. Мы также говорили о нейтра­лизации и актуализации, воздерживаясь от исследования того, что они означают. Является ли наше знание мира просто осве­домленностью (awareness) или постулированием (positing)¹⁶⁶ мира, в котором мы живем? Является ли наша вера в него лишь молчаливым признанием или хорошо обоснованной верой, убеждением в том, что мир как таковой нам известен? Являет­ся ли наше привычное достояние отложением (sedimentation) прошлой деятельности, «привычек» в том смысле, в котором этот термин использовал Д. Юм, или утверждением о досто­верности нашего знания (в терминах Э. Гуссерля, Stellungneh-mende Akte¹⁶⁷ – акт принятия установки) того или иного типа? И если так, как можно объяснить эти «удостоверяющие» акты?

В попытке ответить на эти вопросы мы, по-видимому, об­наруживаем новое измерение в организации подручного зна­ния. Мы говорим «по-видимому», поскольку наш анализ про­цесса отложения (sedimentation) частично предвосхитил ответ.

 

358

359

Из обсуждения проблемы Карнеада мы уже знакомы с жиз­ненно важным понятием вероятности (pithanon), различными степенями правдоподобия, возникающими в ситуации сомне­ния, или, в его собственных терминах, в различных формах пол­ноты или неполноты разбора (diexodos) и обзора (periodeusis). Наш анализ процесса построения запаса подручного знания свидетельствует, что результат его отложения (sedimentation) не­избежно является неоднородным вследствие тех модификаций, которые возникают в самом процессе его конституирования. Знание, используемое в этом исследовании, следует понимать в предельно широком смысле; не как результат логических раз­мышлений, не в смысле ясного и отчетливого знания, а также и не в смысле осознанного восприятия истины. Этот термин скорее означает все виды верований: от необоснованной, сле­пой веры до хорошо обоснованного убеждения, от допущения возможности или вероятности до уверенности в эмпирической достоверности. Таким образом, знание может относиться к возможному, постигаемому, воображаемому, к тому, что выпол­нимо или практически осуществимо, к тому, что можно сделать или чего достичь, допустимому или досягаемому, к тому, на что надеются или чего опасаются. Этому множеству типов знания соответствуют степени знакомства. Как это зависит от систем релевантностей, а вместе с ними – и от наличной проблемы, частично рассматривалось в предыдущих главах, и в дальней­шем мы продолжим рассмотрение этого вопроса в последую­щем анализе биографической ситуации человека в мире.

Сейчас же нас интересует иной аспект проблемы: быть зна­комым с объектом нашего восприятия означает не только до­статочно хорошо знать для наличной цели, что он собой пред­ставляет, но и то, чем он не является. Это также включает в себя знание того, что определенные объекты не существуют, что определенные средства не годятся или неудобны, что оп­ределенные действия не могут быть выполнены с помощью имеющегося знания и что знание может иметь различные, ра­нее перечисленные степени вероятности (pithanon). И в этом смысле мы можем сказать, что мы также осведомлены и о не­гативном, мы не только знаем, что S есть P, но также что оно не- P. Наше верование в то, каков этот мир, включает в себя и отрицание веры в то, чем он не является. Именно колебание меж­ду верой и неверием, между знанием того, что является темой наших интересов, а что не является, создает ситуацию сомнения, неуверенности, с которой начинается обзор (periodeusis). Ко-

нечно, мы можем и ситуацию сомнения считать само собой разумеющейся, в которой данное состояние дел, каким оно нам представляется, остается неисследованным, в сумеречном свете его типичных и атипичных аспектов. Тогда мы считаем само собой разумеющимся, что эта непроясненная ситуация может оставаться в состоянии неопределенности до последу­ющего уведомления.

Чтобы избежать непонимания, мы хотели бы вновь под­черкнуть, что до сих пор наше исследование относилось к так на­зываемой допредикативной сфере естественной установки, к не­посредственным восприятиям человека в жизненном мире, с которым человек должен поладить. Все проблемы предикации (predication), особенно проблемы апофатической (apophantic) формальной логики, возникают из нее и укоренены в этом философски наивном восприятии мира посредством релеван-тностей. Э. Гуссерль был очень озабочен доказательством того, что наша концептуальная предикативная логика относится к жизненному миру в том виде, в каком он воспринимается в допредикативной сфере¹⁶⁸. Процесс формализации, ведущий к концептуальной, логической предикации, к суждениям, выво­дам и т.д., специфичен по отношению к различным формам знания, даже по отношению к определенным культурным об­разованиям. Уровень, на котором мы до сих пор обсуждали эту проблему, и продолжим в этой части настоящего исследования, равно как и во второй части и первой половине третьей части, в равной мере относится как к восприятиям первобытного чело­века, толкующего мир с помощью магии, так и к современно­му ученому нашего времени. Позвольте лишь принять во вни­мание, что любой процесс размышления предполагает язык и вместе с ним не только общество и социальное наследие, но и пред-заданную организацию жизненного мира с помощью оп­ределенных социально одобренных и распределенных типов, сокровищницей которых является словарь естественного языка.

Но что означает негативное знание, или знакомство с тем, чем жизненный мир не является, с точки зрения организации нашего запаса подручного знания? Как возможна ситуация сомнения? Как возможно, что наши ожидания и предвосхище­ния могут быть подорваны?

Мы полагаем, что ответ на эти вопросы может быть найден в той области неизвестного, которую мы описали как катего­рию восстанавливаемого (реставрируемого) знания в ситуа­ции, когда прежде актуальное знание не утрачено полностью,

 

360

361

но продолжает жить, хотя и в нейтрализованной, модифици­рованной и поглощенной последующим знанием форме. Все формы отрицания (включая сомнение) относятся к ранее акту­альному знанию (любой степени правдоподобия), с помощью которого то, что в данный момент отрицается, рассматрива­ется как приемлемое или само собой разумеющееся. С точки зре­ния этого ранее актуального знания, здесь возникает ожида­ние, которое не наполнено последующими восприятиями, но скорее подорвано, не будучи полностью уничтоженным. Оно продолжает жить как ранее актуальное, а ныне «приглушенное» знание; это знание, которое «вычеркнуто» или взято в скобки (bracketed). Однако все сомнения и отрицания относятся к предшествующему состоянию знания, т.е. типично сходному объекту, в котором то, что ныне отрицается или поставлено под сомнение, полагается достоверным или, по меньшей мере, само собой разумеющимся. Противоположное тому, что уста­навливается последующим знанием, было, по меньшей мере, предвосхищено как нечто достаточно правдоподобное, по меньшей мере, как вероятное (pithanon)¹⁶⁹.

Иными словами, прежде актуальное, а ныне «приглушен­ное» знание мотивационно релевантно отрицанию, которое само, таким образом, становится элементом изначальной систе­мы интерпретативных релевантностей, относящейся к восста­навливаемой теме. Любое отрицание или ситуация сомнения может возникнуть лишь в рамках такой структуры релевантно-стей. Суждение «Кит не рыба» относится к моему предыдуще­му состоянию, или, предвосхищая воздействие интерсубъек­тивности, к чьему-то верованию, что кит, возможно, вероятно, правдоподобно, желательно, является рыбой. Он имеет форму рыбы, живет в воде и т.д. Я должен узнать или обнаружить, что кит дышит легкими, а не жабрами, что он является теплокров­ным, млекопитающим и т.д. для того, чтобы отменить мое предшествующее верование, что кит является рыбой, и таким образом сделать заявление, что «кит не является рыбой». Од­нако это высказывание осмыслено лишь в отношении преды­дущего, противоположного утверждения. С точки зрения фор­мальной логики высказывание «Кит не является минералом» эквивалентно утверждению «Кит не является рыбой» – и оба они истинны с точки зрения как аристотелевской, так и сим­волической логики. Но если последнее мотивировано ре­левантностью в отношении его предыдущего верования, то первое – нет.

Чтобы разнообразить наш пример, мы могли бы заметить, что представление о том, что «Все рыбы дышат жабрами» при­водит к эквивалентному утверждению: «Ни одна рыба не ды­шит легкими»; и утверждая, что кит дышит легкими, я могу прийти к заключению, что кит не является рыбой. Но я также могу заключить, что кит является «атипичной» рыбой, и по­этому он не дышит жабрами, и это может привести к верова­нию, что существуют рыбы, которые не дышат жабрами, и, следовательно, высказывание «Ни одна рыба не дышит легки­ми» ложно. Это верование, взятое само по себе, не является столь невероятным, как представляется, если я сопоставляю его с тем фактом, что существуют млекопитающие, которые являются яйцеродными, и следовательно, в этом отношении «атипичные» млекопитающие. Однако в каждом случае мы должны сослаться на «критерий» типичности, который явля­ется не чем иным, как интерпретативной структурой релевант­ности, присущей данной теме, которая кажется непроблема-тизированной и принимаемой как сама собой разумеющаяся. Что типично, а что нет в мире как неоспоримой данности, что должно считаться правилом, а что исключением, можно объяс­нить только с помощью лежащих в его основании структур ре­левантности.

Это, прежде всего, система интерпретативных релевантно-стей, присущих теме, достаточно знакомой для наличных це­лей, которая выдержала тест на согласованность с последующи­ми восприятиями и которая позволяет прервать исследование и «отложить впрок» это знание как находящееся в руках и не являющееся предметом дальнейшей проблематизации. Если, однако, ранее последовательная система интерпретативных релевантностей не выдерживает проверки последующим опы­том, то «неактуальное», «заключенное в скобки», но «восста­навливаемое» знание может породить новые мотивационные релевантности и заставить нас пересмотреть правдоподобность этого верования, до сих пор считавшегося само собой разуме­ющимся. Однако именно значащий контекст само собой разуме­ющегося знания всегда (1) конституирует рамки всех возможных будущих вопросов, которые могут быть интерпретативно реле­вантны наличной теме; (2) становится мотивационно релеван­тным для рассмотрения ситуации, до сих пор считавшейся само собой разумеющейся, в качестве непроясненной и проблематизи-руемой, которая должна быть восстановлена и пересмотрена. Таким образом, непроблематизированное знание, «отложен-

 

362

363

ное впрок», является локусом всех возможных будущих утвер­ждений, релевантных уже конституированной теме, которая может войти с ним в значащий контекст. В терминах нашего примера «Кит не минерал», ни одна из двух предпосылок, по-видимому, не дана. Тем не менее, высказывание имеет смысл, однако, не с точки зрения тематического определения того, что такое кит. Другая тема позволяет сделать это высказывание тематически релевантным. В данном случае это тема научно­го исследования значащего контекста отрицательных высказы­ваний, которые являются предметом нашего изучения в дан­ном параграфе.

Выражаясь более обобщенно, отрицание и все формы мо­дальности, которые мы обнаруживаем в нашем актуальном за­пасе подручного знания, относятся к ныне потенциальному, а ранее актуальному знанию, которое сокрыто и поглощено эле­ментами, присущими актуальному подручному знанию. Важно то, что прежде актуальное знание продолжает жить в нейтра­лизованной форме, как (навсегда или временно) отброшенное, как списанное из моего актуального запаса подручного знания. Именно в этом смысле, и только в этом смысле сокрытого и ней­трализованного, оно является одной из форм неизвестного. Но я могу вернуться к нему, реактивировать его; и именно это я де­лаю в ситуации сомнения. «Прав ли я, отрицая то, что ранее считал истинным? Не является ли теперь ранее отвергнутое предположение более предпочтительным? Давайте пересмотрим всю ситуацию!» Как возобновляется прерванный процесс отло­жения (sedimentation) знания, было описано в предыдущей главе. Сейчас лишь важно понять отрицание и модализацию как особые формы, в которых ранее актуальное знание про­должает жить как потенциальное и восстанавливаемое.

Существуют и другие формы такого взаимоотношения, ко­торые должны быть, по меньшей мере, кратко перечислены. Существуют различные формы патологии знания, изученные Э. Кассирером в его «Философии символических форм»¹⁷⁰, и особенно языковые расстройства, относящиеся к ранее акту­альному и в принципе восстанавливаемому знанию. То, что Голдштейн назвал потерей «абстрактной установки»¹⁷¹, может быть объяснено в этих терминах. Актуальное знание пациен­та позволяет ему думать лишь, по выражению Голдштейна, в «конкретной установке». Те абстрактные термины, которые ра­нее были в его распоряжении, принадлежат к актуальному запасу его подручного знания. Теперь они похоронены (buried), по-

скольку патологическое состояние разрушило единство знача­щего контекста, созданного его организмом. Теория репрессии в психоанализе – другой пример. Наконец, должно быть оп­ределено, относится ли взаимоотношение между гештальтом и его основанием к проблеме отрицания¹⁷².