Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Б. Знание-знакомство и понятие осведомленностиСодержание книги
Поиск на нашем сайте
В своей работе «Принципы психологии»158 У. Джемс различает два типа знания, которые он назвал «знание-знакомство» («knowledge of acquaintance»), или знание чего-то («knowledge of») и знание о чем-то («knowledge about»). Существует много вещей и отношений, о которых мы имеем более или менее смутное и непроясненное знание, но относительно немного таких, с которыми мы знакомы, так сказать, вдоль и поперек. Мы можем распространить это высказывание на области вещей, событий и отношений, о которых мы обладаем знанием в той мере, что просто осведомлены, те, что мы осознаем, и те, о которых мы информированы. Но нельзя ли интерпретировать все типы знания как различные степени осведомленности? Мы уже отмечали, что термин «осведомленность» всегда имеет смысл «знакомства, достаточного для наличных целей». Достаточно ознакомиться с вещами, событиями и отношениями означает, следовательно, обрести объем знания, необходимый для осуществления наших дальнейших подручных целей. Эта цель может быть как теоретической, так и практической, и если термину «прагматический» мы придаем достаточно широкий смысл, чтобы покрыть оба эти значения, то, похоже, мы можем согласиться с М. Шелером в том, что наше знание всегда ко-детерминировано прагматическим мотивом. Тогда, используя эти термины, можно сказать, что ошибка радикального прагматизма состоит в интерпретации деятельности сознания, в узком смысле, как деятельности во внешнем мире, преследующей исключительно практические цели, в особенности удовлетворение биологических потребностей. Мы уже указывали, что, как только объекты нашего опыта мыслятся как достаточно познанные для наших подручных целей, никакое дальнейшее исследование не является необходимым. Проблема, заключенная в предыдущей теме, решена, обретенное знание может быть «отложено впрок» и сохранено как привычное обладание моего запаса – нейтрализованное и «дремлющее», но всегда готовое к реактивации и использованию в любое время, если возникнут типично сходные проблемы. Мы уже исследовали особенности взаимоотношения между осведомленностью и системами релевантности, между осведомленностью и типизацией и между ожиданиями, присущими типично знакомому знанию, и идеализациями «и так далее, и тому подобное», а также «я могу сделать это снова». Так что в этом анализе мы также достигли удовлетворительного объяснения различных категорий знания, которые имел в виду У. Джемс, различая «знание-знакомство» и «знание-о». Однако такая интерпретация наших результатов содержит опасное упрощение. Существуют и другие измерения запаса наличного знания, которые мы теперь должны изучить. 1. Начнем с того, что не все элементы нашего запаса знания просто отложены про запас до будущего использования. Некоторые из них «не дремлют», хотя и можно сказать, что они нейтрализованы особым образом. Некоторые из этих элементов постоянно присутствуют, всегда схвачены, хотя и не присутствуют в ядре тематического поля сознания, но всегда присутствуют в его маргинальной области. В следующем разделе мы проанализируем многие из них159. Несколько примеров помогут удовлетворительным образом прояснить сказанное. На первом месте здесь знание нашего тела, и не только его положения в пространстве, напряженности и расслабленности мускулов в расслабленном состоянии и в движении, но – что еще более важно – знание пределов моего тела, которое одно лишь определяет и обуславливает, что не принадлежит моему телу, а также и того, что в пределах, а что за пределами моей досягаемости. Другое постоянное достояние, всегда присутствующее в маргинальной области нашего знания, – представление о том, что внешний мир существует; в нем есть объекты, воздействующие на нас, оказывающие сопротивление, требующие наших усилий, если мы хотим изменять или манипулировать ими в своих действиях. Более того, это знание объектов мира включает и знание того, что мы не одиноки в этом мире, в нем существуют наши товарищи, социальные институты, общество и т.д. Все это нам известно не просто «понаслышке», но как постоянное содержание,
350 351 если не предпосылка, нашей сознательной жизни. Это знание не «под рукой», а «в руках», поскольку невозможно представить себе состояние разума, в котором не присутствовали бы эти восприятия, – хотя бы и маргинально, как «связанные» элементы. О других элементах нашего знания тоже может быть сказано, что они скорее в руках, чем под рукой, хотя и в несколько ином смысле. Такие элементы не являются составной частью любого воображаемого состояния разума или опыта; они не обязательно присутствуют и в маргинальной области, тем не менее, жизненный процесс не позволяет нам выпустить его из области схваченного. Здесь мы имеем в виду рутинную деятельность, проанализированную в предыдущем разделе. Она демонстрирует удивительно парадоксальную структуру релевантности. Однако, пока она беспрепятственно осуществляется, она не воспринимается как находящаяся в тематическом поле, иными словами, она не воспринимается в качестве темы как таковой, и мы рискнем сказать, что она утратила свою тематическую релевантность. Именно с тех пор и тогда она трансформируется из элементов знания под рукой в элементы знания в руках, произвольно изолированные от своих внутренних и внешних горизонтов. Будучи в высшей степени знакомыми, они не нуждаются в дальнейших интерпретациях и определениях их функционального характера. Имея свое фиксированное (т.е. «рутинное») место в привычной цепи целе-средствен-ных отношений, и – что очень важно – функционируя как специфические средства для хорошо определенных специфических целей, они более чем типизированы: они стандартизированы и автоматизированы. Соответствующие им мотиваци-онные релевантности погребены под пластами навязанных релевантных систем, в отношении которых они функционируют как специфические средства для достижения специфических целей более высокого порядка. Таким образом, эти элементы нашего знания-в-руках характеризуются тем, что соответствующая им система тематических, интерпретативных и мотивационных релевантностей является урезанной. Рутинное знание – термин, который мы будем использовать для обозначения знания-в-руках, для того чтобы отличить его от уже упоминавшегося экзистенциального знания 160, – является знанием во имя другого знания, релевантной системой более высокого уровня, присущей последнему и обеспечивающей все остальные, усеченной релевантной системой, соответственно, присущей первому. Таким образом, элементы рутинного знания более не воспринимаются как тематические; они представляются объектами, присущими самому жизненному миру, в пределах которого имеют хорошо определенное место и функцию. Их привычное использование для специфических целей придает им характер инструментов, утвари, приспособлений. Следовательно, мы будем говорить о прикладном характере рутинного наличного знания161. Было бы полезно проиллюстрировать трансформацию подручного знания (knowledge at hand) в рутинное сподручное знание (knowledge in hand). Любой изучающий иностранный язык может определить тот момент, когда идиома чужого языка перестает быть привычным подручным достоянием и может свободно использоваться как инструмент для передачи собственных идей. Это именно тот момент, когда так называемый пассивный язык чтения становится активным разговорным языком; когда слова чужого языка не просто распознаются, но, так сказать, предлагают свои услуги по мере необходимости, они готовы к активному использованию, они становятся инструментами в руке. Экзистенциальное и рутинное знание является элементом нашего запаса подручного знания, которое нельзя объяснить лишь как осведомленность. 2. Термин «осведомленность» как таковой используется во множестве разнородных ситуаций, и проводимое У. Джемсом различие между «знанием чего-то» и «знанием о чем-то», по-видимому, имеет целью различить, по меньшей мере, две из них. Мы знакомы с вещами, событиями и наиболее важными отношениями между ними, мы знаем о причинах, продуцирующих определенные следствия, об определенных средствах для достижения тех или иных целей. Но часто мы знакомы (в смысле «знания-знакомства») лишь с «теми» («That») из этих дел и располагаем, в лучшем случае, «знанием-об» их «как» и «почему» или просто полностью игнорируем последнее. Несколько примеров из повседневной жизни достаточно хорошо иллюстрируют эти два измерения осведомленности и знания. Каждый повар знает, что яйцо, кипевшее в воде три-четыре минуты, сваривается «всмятку», и если процесс варки продолжается, яйцо сваривается, как принято говорить, «вкрутую». Однако в высшей степени сложные процессы, происходящие в химической структуре белка, приводящие к подобному состоянию, вовсе не известны повару и не вполне ясны даже химической науке.
352 353 Другой пример. Я знаю, что вишневое дерево в моем саду зацветет весной, затем оно покроется листьями, а затем принесет плоды; наконец, после этого оно сбросит листья и зимой станет голым. Я знаю об этом как о неоспоримой данности, и если я исполнен религиозных или поэтических чувств, эти метаморфозы вызывают мое восхищение и благоговение перед повторяющимся чудом. Но не будучи биологом, я не знаю, что в самом организме вызывает это циклическое изменение; и объяснения, которые давали мне биологи до сих пор, казались мне довольно скудными и не отвечающими на поставленный вопрос162. Живя в современной культуре, мы окружены миром машин, где доминируют социальные и технические институты, о котором мы имеем знание, достаточное для достижения желаемых эффектов, однако без серьезного понимания (если оно есть вообще) того, как продуцируются эти эффекты. Мы поворачиваем выключатели, нажимаем на кнопки, оперируем ручками и знаем по опыту, что лампа над моим письменным столом загорится, лифт поднимется на нужный этаж и что у меня есть возможность услышать по телефону голос того, с кем я хочу говорить. Не будучи электротехником или физиком, я не знаю, что происходит, когда я манипулирую этими приспособлениями, да и, конечно же, я этим вовсе не интересуюсь. Однако я весьма заинтересован в том, чтобы путем манипуляций этими приспособлениями достичь того состояния дел, посредством которого (я знаю это, будучи знаком с этим явлением) у меня появляется прекрасный шанс достичь желаемой цели. Однако я остаюсь весьма несведущ в отношении того, как осуществляются эти эффекты. Я лишь знаю, что мой набор телефонного номера «как-то» приводит в движение различные механизмы того или иного рода (я имею весьма смутное знание о том, что существует подземная телефонная сеть, о телефонных станциях, возможно, об электрических импульсах вообще) и что с помощью всех этих неизвестных или слабо известных мне явлений я могу говорить со своим находящимся на расстоянии другом. Если я опускаю письмо в почтовый ящик, я хорошо осведомлен о том, сколь велик шанс, что через определенный промежуток времени мое письмо попадет к адресату. Конечно, я также знаю о существовании почты и что письма перевозят с одного места на другое по железной дороге, по воздуху и на кораблях. Но я не знаком, да и не имею желания знакомиться с тем, как работает вся эта организация. Я получаю деньги за свою работу и могу тратить их на товары и услуги, но, поскольку я не экономист, я не имею точного знания того, что в действительности представляют собою деньги, зависят ли и каким образом цены от курса валюты и т.д. И слушая рассуждения или читая статьи высокообразованных экономистов, я даже не уверен, обладают ли они знаниями об этих явлениях или просто знакомы с ними. Наконец, говоря с другом, я считаю само собой разумеющимся, что он понимает мою мысль, если я выбрал подходящие слова общего нам родного языка, но я не знаю, благодаря чему определенные звуковые волны, продуцируемые моей гортанью и достигающие барабанной перепонки моего друга, обладают чудесной способностью передавать ему мою мысль. Можно было бы сказать, что различие между этими двумя уровнями знания все еще можно объяснить его достаточностью для наших подручных целей, детерминированных системой мотивационных релевантностей, преобладающих в данное время в определенной ситуации. Отправляя письмо, я мотивирован передать содержащееся в нем сообщение адресату, и совершенно не имеет значения, отправил ли я это письмо обычной почтой или послал гонца для его доставки. Результатом этих процедур должна стать доставка письма в руки адресата в определенное время, и именно этот результат является для меня мотивационно релевантным, не считая того случая, когда мотивом может быть доставка самого сообщения, содержащегося в письме, чего можно достичь, позвонив по телефону и т.д. Пределы нашей превалирующей мотивационной релевантности выражаются такими словами, как «нам не интересны» детали механизма. Именно из-за отсутствия интереса эти детали не могут стать тематически релевантными и, следовательно, породить систему интерпретативных релевантностей, чтобы решить тематическую проблему. В данном случае мы можем утверждать, что знание этих деталей в принципе доступно мне, если я сочту нужным позаботиться о необходимой информации (например, изучая учебник почтовой службы, посещая почту, разговаривая с экспертами и т.д.) Но в данном случае ничто не принуждает меня делать это. Для моих подручных целей такой информации не требуется; мне достаточно знать (с помощью исчерпывающего ознакомления с предметом), что институт почтовой службы существует и что обычно он предоставляет такие-то и такие-то услуги каждому, кто ведет себя особым стандартизированным образом (указывает точный ад-
354 355 рес на конверте, приклеивает должное количество марок на конверт, опускает письмо в специальное место и т.д.). Это объяснение, несомненно, корректно, но оно скорее скрывает, чем обнаруживает более важную проблему. Оно свидетельствует, что наше любопытство удовлетворено, и наше исследование заканчивается, если знание, достаточное для наших подручных целей, достигнуто. Но этот прерыв нашего воп-рошания основан на экзистенциальном элементе всего человеческого знания, а именно, на убеждении в существенной непрозрачности нашего жизненного мира. Мы не можем проникнуть светом нашего знания во все его измерения; мы можем достичь успеха в том, чтобы сделать некоторые из них полупрозрачными и лишь отдельные части – прозрачными. Выражаясь парадоксально, мы осведомлены (в смысле знания-знакомства), что значительное число измерений нашего жизненного мира нам не известно. Это не что иное, как другая формулировка опыта тренсцендентного, необходимо присущего нашей жизни. Но что конкретно мы имеем в виду, говоря, что определенные измерения нашего жизненного мира нам не известны? Этот термин более чем двусмысленен. а. Нечто может быть неизвестным мне, поскольку я никогда не пытался это исследовать. Если бы я попытался, я мог бы достичь знания; я мог бы иметь шанс сделать этот особый слой непрозрачности прозрачным. Именно так обстоит дело в нашем последнем примере. Но в данном случае было бы лучше использовать термин «непроблематизированный», чем «непрозрачный». Непроблематизированные измерения нашего жизненного мира неизвестны лишь потому, что я их не исследовал. Я не заботился об этом, поскольку у меня не было побудительного мотива, мотивационнной релевантности сделать эту область темой моего исследования. Выражаясь языком повседневной жизни, я рассматриваю непроблематизированные, но проблематизируемые области жизненного мира как в принципе познаваемые, но не заслуживающие этого, по крайней мере, «в настоящее время», «в данном контексте» или «с нашей точки зрения». И пока что-либо, чем я озабочен сейчас, не ворвется в эту область, я воспринимаю ее индифферентно, как непроблематизированную данность. Однако я могу начать ее исследовать в любой момент, сделать тематическим ранее не-проблематизированное; и с другой стороны, я знаю, что в любой момент обстоятельства могут навязать мне такое исследо- вание. И я могу оказаться вынужденным прояснить до сих пор не проясненные характеристики моего жизненного мира. Непроблематизированная область моего жизненного мира, следовательно, является неизвестной лишь «до последующего уведомления». Это иное выражение того обстоятельства, что то, что мы называем запасом подручного знания, не является закрытой областью. Наше актуальное знание относится к потенциальному знанию так же, как и сектор мира в нашей реальной досягаемости относится к региону нашей потенциальной досягаемости. Мы, следовательно, можем говорить о непроблематизи-рованном мире как области достижимого знания – и это первое значение термина «неизвестный» («unknown»). б. Мы знаем, что мир моей потенциальной досягаемости также содержит область, ранее бывшую реально досягаемой, и которая потенциально может вновь стать таковой. Мы называем это сектором восстанавливаемой досягаемости. Таким же образом мое потенциальное знание относится к элементам, в отношении которых я уже располагал актуальным знанием, сейчас это знание не актуально, но может стать таковым вновь. Эта область восстанавливаемого знания является вторым значением термина «неизвестный мир» (unknown world»). Когда мы говорим о неизвестном, следует различать два случая, а именно: знание утраченное и нейтрализованное, которое может быть восстановлено: 1. Знание, ранее бывшее актуальным, утрачено и должно быть реконструировано. Эта потеря может относиться к отдельным элементам единого значащего контекста, который сохранен в моем актуальном знании; или же утраченным может оказаться значащий контекст как таковой, в то время как сохранились его отдельные конститутивные элементы. Первое происходит в том случае, когда знание, достигнутое политетически, может быть схвачено единым взглядом (монотетически), тогда как политетические шаги его отложения (sedimentation) позабыты163. Второе может произойти в том случае, если один из объединяющих факторов организации значащего контекста исчез. Это, к примеру, тот случай, когда функциональное единство нашего организма патологически нарушено; или видимая согласованность объектов внешнего мира оказывается разрушенной, или если аура символической системы утратила свою связующую силу и т.д. В первом случае возобновленное исследование должно восстановить утраченный внутренний го-
356 357 ризонт сохраненного значащего контекста; во втором – должен быть восстановлен утраченный внешний горизонт сохраненных элементов для реставрации забытого значащего контекста. 2. Однако возможно и такое, когда ранее актуальное знание полностью не утрачено, оно лишь поглощено последующим знанием, но не уничтожено полностью. Оно скорее трансформировано, модифицировано, нейтрализовано, но при определенных условиях может быть вновь восстановлено. Этот тип восстанавливаемого знания, лишь скрытого нашим нынешним знанием, заслуживает особого внимания; третий параграф и будет посвящен такому анализу. в. Сфера достижимого и восстанавливаемого знания представляет две области неизвестного, но потенциально познаваемого. Третье значение термина «неизвестный», которое мы сейчас должны обсудить, – совершенно иного характера. Предположим, мы крайне заинтересованы в решении тематически релевантной проблемы. Система интерпретативных ре-левантностей приводится в действие; посредством ее отношения к актуальному запасу подручного знания мы добиваемся успеха в определении отдельных аспектов данной проблемы. Но есть и другие аспекты, которые не поддаются никакой интерпретации, никак не соотносящиеся с моим запасом подручного знания. Иными словами, некоторые элементы, присущие наличной теме, мне неизвестны и никогда не были извест-ны164. Это именно атипичные, незнакомые аспекты проблемы, знакомство с которой, однако, высокорелевантно для нас. Наш интерес к познанию этого неизвестного – главное отличие данного примера от приведенного в пункте (а). В последнем случае неизвестное просто-напросто не проблематизиро-вано, но, как предполагается, познаваемо. Оно оставалось непроблематизированным, поскольку в настоящее время нас не интересовало. В данном случае, однако, мы можем быть жизненно заинтересованы в обретении знания о неизвестных аспектах наличной темы, исчерпывающем знакомстве с нею. Но объект остается, по крайней мере, частично, непрозрачным, и у нас нет оснований полагать, что искомое знание достижимо, а проблема вообще может быть удовлетворительным образом решена. Однако следует уточнить: как мы предположили, мы знаем об этой теме многое, но не можем достичь исчерпывающего ознакомления (knowledge of acquaintance) со всеми ее аспектами. Наше знание об объекте не равномерно, существуют зазоры, анклавы неизвестного в массиве познанного (или, как мы будем их называть, «пробелы» («vacancies», Leerstellen) в нашем знании). Неужели мы совсем не в состоянии сформулировать вероятные ожидания того, как могут быть заполнены эти пробелы? Является ли неизвестное, т.е. пробелы, сокрытым от нас навсегда? И тут возникает новая проблема, а именно, проблема апоретической функции пробелов в нашем познании, которая будет рассмотрена отдельно165. Подведем итоги: структурную организацию нашего запаса подручного знания – независимо от того, в каких событиях оно отлагалось – нельзя объяснить лишь с помощью осведомленности, достаточной для достижения лишь подручной цели. Причиной этого является существенная непрозрачность нашего жизненного мира, не позволяющая достичь исчерпывающего знания-знакомства. В нем необходимо присутствуют регионы неизвестного. Но термин «неизвестное» может относиться к непроблематизированному, т.е. в принципе достижимому знанию, утраченному или поглощенному другим, которое в принципе восстановимо, или к собственно пробелам или анклавам нашего знания, из которых возникла апоретическая проблема. 3. До сих пор мы использовали термины «мир как неоспоримая данность» («world taken for granted»), непроблематизиро-ванный мир («world beyond question»), осведомленность («famili-arity»), удовлетворительное знание («sufficient knowledgе») без должного уточнения их значений. Мы также говорили о нейтрализации и актуализации, воздерживаясь от исследования того, что они означают. Является ли наше знание мира просто осведомленностью (awareness) или постулированием (positing)166 мира, в котором мы живем? Является ли наша вера в него лишь молчаливым признанием или хорошо обоснованной верой, убеждением в том, что мир как таковой нам известен? Является ли наше привычное достояние отложением (sedimentation) прошлой деятельности, «привычек» в том смысле, в котором этот термин использовал Д. Юм, или утверждением о достоверности нашего знания (в терминах Э. Гуссерля, Stellungneh-mende Akte167 – акт принятия установки) того или иного типа? И если так, как можно объяснить эти «удостоверяющие» акты? В попытке ответить на эти вопросы мы, по-видимому, обнаруживаем новое измерение в организации подручного знания. Мы говорим «по-видимому», поскольку наш анализ процесса отложения (sedimentation) частично предвосхитил ответ.
358 359 Из обсуждения проблемы Карнеада мы уже знакомы с жизненно важным понятием вероятности (pithanon), различными степенями правдоподобия, возникающими в ситуации сомнения, или, в его собственных терминах, в различных формах полноты или неполноты разбора (diexodos) и обзора (periodeusis). Наш анализ процесса построения запаса подручного знания свидетельствует, что результат его отложения (sedimentation) неизбежно является неоднородным вследствие тех модификаций, которые возникают в самом процессе его конституирования. Знание, используемое в этом исследовании, следует понимать в предельно широком смысле; не как результат логических размышлений, не в смысле ясного и отчетливого знания, а также и не в смысле осознанного восприятия истины. Этот термин скорее означает все виды верований: от необоснованной, слепой веры до хорошо обоснованного убеждения, от допущения возможности или вероятности до уверенности в эмпирической достоверности. Таким образом, знание может относиться к возможному, постигаемому, воображаемому, к тому, что выполнимо или практически осуществимо, к тому, что можно сделать или чего достичь, допустимому или досягаемому, к тому, на что надеются или чего опасаются. Этому множеству типов знания соответствуют степени знакомства. Как это зависит от систем релевантностей, а вместе с ними – и от наличной проблемы, частично рассматривалось в предыдущих главах, и в дальнейшем мы продолжим рассмотрение этого вопроса в последующем анализе биографической ситуации человека в мире. Сейчас же нас интересует иной аспект проблемы: быть знакомым с объектом нашего восприятия означает не только достаточно хорошо знать для наличной цели, что он собой представляет, но и то, чем он не является. Это также включает в себя знание того, что определенные объекты не существуют, что определенные средства не годятся или неудобны, что определенные действия не могут быть выполнены с помощью имеющегося знания и что знание может иметь различные, ранее перечисленные степени вероятности (pithanon). И в этом смысле мы можем сказать, что мы также осведомлены и о негативном, мы не только знаем, что S есть P, но также что оно не- P. Наше верование в то, каков этот мир, включает в себя и отрицание веры в то, чем он не является. Именно колебание между верой и неверием, между знанием того, что является темой наших интересов, а что не является, создает ситуацию сомнения, неуверенности, с которой начинается обзор (periodeusis). Ко- нечно, мы можем и ситуацию сомнения считать само собой разумеющейся, в которой данное состояние дел, каким оно нам представляется, остается неисследованным, в сумеречном свете его типичных и атипичных аспектов. Тогда мы считаем само собой разумеющимся, что эта непроясненная ситуация может оставаться в состоянии неопределенности до последующего уведомления. Чтобы избежать непонимания, мы хотели бы вновь подчеркнуть, что до сих пор наше исследование относилось к так называемой допредикативной сфере естественной установки, к непосредственным восприятиям человека в жизненном мире, с которым человек должен поладить. Все проблемы предикации (predication), особенно проблемы апофатической (apophantic) формальной логики, возникают из нее и укоренены в этом философски наивном восприятии мира посредством релеван-тностей. Э. Гуссерль был очень озабочен доказательством того, что наша концептуальная предикативная логика относится к жизненному миру в том виде, в каком он воспринимается в допредикативной сфере168. Процесс формализации, ведущий к концептуальной, логической предикации, к суждениям, выводам и т.д., специфичен по отношению к различным формам знания, даже по отношению к определенным культурным образованиям. Уровень, на котором мы до сих пор обсуждали эту проблему, и продолжим в этой части настоящего исследования, равно как и во второй части и первой половине третьей части, в равной мере относится как к восприятиям первобытного человека, толкующего мир с помощью магии, так и к современному ученому нашего времени. Позвольте лишь принять во внимание, что любой процесс размышления предполагает язык и вместе с ним не только общество и социальное наследие, но и пред-заданную организацию жизненного мира с помощью определенных социально одобренных и распределенных типов, сокровищницей которых является словарь естественного языка. Но что означает негативное знание, или знакомство с тем, чем жизненный мир не является, с точки зрения организации нашего запаса подручного знания? Как возможна ситуация сомнения? Как возможно, что наши ожидания и предвосхищения могут быть подорваны? Мы полагаем, что ответ на эти вопросы может быть найден в той области неизвестного, которую мы описали как категорию восстанавливаемого (реставрируемого) знания в ситуации, когда прежде актуальное знание не утрачено полностью,
360 361 но продолжает жить, хотя и в нейтрализованной, модифицированной и поглощенной последующим знанием форме. Все формы отрицания (включая сомнение) относятся к ранее актуальному знанию (любой степени правдоподобия), с помощью которого то, что в данный момент отрицается, рассматривается как приемлемое или само собой разумеющееся. С точки зрения этого ранее актуального знания, здесь возникает ожидание, которое не наполнено последующими восприятиями, но скорее подорвано, не будучи полностью уничтоженным. Оно продолжает жить как ранее актуальное, а ныне «приглушенное» знание; это знание, которое «вычеркнуто» или взято в скобки (bracketed). Однако все сомнения и отрицания относятся к предшествующему состоянию знания, т.е. типично сходному объекту, в котором то, что ныне отрицается или поставлено под сомнение, полагается достоверным или, по меньшей мере, само собой разумеющимся. Противоположное тому, что устанавливается последующим знанием, было, по меньшей мере, предвосхищено как нечто достаточно правдоподобное, по меньшей мере, как вероятное (pithanon)169. Иными словами, прежде актуальное, а ныне «приглушенное» знание мотивационно релевантно отрицанию, которое само, таким образом, становится элементом изначальной системы интерпретативных релевантностей, относящейся к восстанавливаемой теме. Любое отрицание или ситуация сомнения может возникнуть лишь в рамках такой структуры релевантно-стей. Суждение «Кит не рыба» относится к моему предыдущему состоянию, или, предвосхищая воздействие интерсубъективности, к чьему-то верованию, что кит, возможно, вероятно, правдоподобно, желательно, является рыбой. Он имеет форму рыбы, живет в воде и т.д. Я должен узнать или обнаружить, что кит дышит легкими, а не жабрами, что он является теплокровным, млекопитающим и т.д. для того, чтобы отменить мое предшествующее верование, что кит является рыбой, и таким образом сделать заявление, что «кит не является рыбой». Однако это высказывание осмыслено лишь в отношении предыдущего, противоположного утверждения. С точки зрения формальной логики высказывание «Кит не является минералом» эквивалентно утверждению «Кит не является рыбой» – и оба они истинны с точки зрения как аристотелевской, так и символической логики. Но если последнее мотивировано релевантностью в отношении его предыдущего верования, то первое – нет. Чтобы разнообразить наш пример, мы могли бы заметить, что представление о том, что «Все рыбы дышат жабрами» приводит к эквивалентному утверждению: «Ни одна рыба не дышит легкими»; и утверждая, что кит дышит легкими, я могу прийти к заключению, что кит не является рыбой. Но я также могу заключить, что кит является «атипичной» рыбой, и поэтому он не дышит жабрами, и это может привести к верованию, что существуют рыбы, которые не дышат жабрами, и, следовательно, высказывание «Ни одна рыба не дышит легкими» ложно. Это верование, взятое само по себе, не является столь невероятным, как представляется, если я сопоставляю его с тем фактом, что существуют млекопитающие, которые являются яйцеродными, и следовательно, в этом отношении «атипичные» млекопитающие. Однако в каждом случае мы должны сослаться на «критерий» типичности, который является не чем иным, как интерпретативной структурой релевантности, присущей данной теме, которая кажется непроблема-тизированной и принимаемой как сама собой разумеющаяся. Что типично, а что нет в мире как неоспоримой данности, что должно считаться правилом, а что исключением, можно объяснить только с помощью лежащих в его основании структур релевантности. Это, прежде всего, система интерпретативных релевантно-стей, присущих теме, достаточно знакомой для наличных целей, которая выдержала тест на согласованность с последующими восприятиями и которая позволяет прервать исследование и «отложить впрок» это знание как находящееся в руках и не являющееся предметом дальнейшей проблематизации. Если, однако, ранее последовательная система интерпретативных релевантностей не выдерживает проверки последующим опытом, то «неактуальное», «заключенное в скобки», но «восстанавливаемое» знание может породить новые мотивационные релевантности и заставить нас пересмотреть правдоподобность этого верования, до сих пор считавшегося само собой разумеющимся. Однако именно значащий контекст само собой разумеющегося знания всегда (1) конституирует рамки всех возможных будущих вопросов, которые могут быть интерпретативно релевантны наличной теме; (2) становится мотивационно релевантным для рассмотрения ситуации, до сих пор считавшейся само собой разумеющейся, в качестве непроясненной и проблематизи-руемой, которая должна быть восстановлена и пересмотрена. Таким образом, непроблематизированное знание, «отложен-
362 363 ное впрок», является локусом всех возможных будущих утверждений, релевантных уже конституированной теме, которая может войти с ним в значащий контекст. В терминах нашего примера «Кит не минерал», ни одна из двух предпосылок, по-видимому, не дана. Тем не менее, высказывание имеет смысл, однако, не с точки зрения тематического определения того, что такое кит. Другая тема позволяет сделать это высказывание тематически релевантным. В данном случае это тема научного исследования значащего контекста отрицательных высказываний, которые являются предметом нашего изучения в данном параграфе. Выражаясь более обобщенно, отрицание и все формы модальности, которые мы обнаруживаем в нашем актуальном запасе подручного знания, относятся к ныне потенциальному, а ранее актуальному знанию, которое сокрыто и поглощено элементами, присущими актуальному подручному знанию. Важно то, что прежде актуальное знание продолжает жить в нейтрализованной форме, как (навсегда или временно) отброшенное, как списанное из моего актуального запаса подручного знания. Именно в этом смысле, и только в этом смысле сокрытого и нейтрализованного, оно является одной из форм неизвестного. Но я могу вернуться к нему, реактивировать его; и именно это я делаю в ситуации сомнения. «Прав ли я, отрицая то, что ранее считал истинным? Не является ли теперь ранее отвергнутое предположение более предпочтительным? Давайте пересмотрим всю ситуацию!» Как возобновляется прерванный процесс отложения (sedimentation) знания, было описано в предыдущей главе. Сейчас лишь важно понять отрицание и модализацию как особые формы, в которых ранее актуальное знание продолжает жить как потенциальное и восстанавливаемое. Существуют и другие формы такого взаимоотношения, которые должны быть, по меньшей мере, кратко перечислены. Существуют различные формы патологии знания, изученные Э. Кассирером в его «Философии символических форм»170, и особенно языковые расстройства, относящиеся к ранее актуальному и в принципе восстанавливаемому знанию. То, что Голдштейн назвал потерей «абстрактной установки»171, может быть объяснено в этих терминах. Актуальное знание пациента позволяет ему думать лишь, по выражению Голдштейна, в «конкретной установке». Те абстрактные термины, которые ранее были в его распоряжении, принадлежат к актуальному запасу его подручного знания. Теперь они похоронены (buried), по- скольку патологическое состояние разрушило единство значащего контекста, созданного его организмом. Теория репрессии в психоанализе – другой пример. Наконец, должно быть определено, относится ли взаимоотношение между гештальтом и его основанием к проблеме отрицания172. 4. Теория пробелов173. Мы не знаем, где находится человек Карнеада, где происходит эта сцена (Нью-Йорк? Афины? Апартамен
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-04-05; просмотров: 138; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.133.149.244 (0.025 с.) |