Некоторые спорные положения в нынешней дискуссии о знаках и символах

Нынешняя дискуссия вокруг проблемы символической рефе­ренции являет нашим глазам несколько удручающих моментов.

(а) Во-первых, есть целая группа терминов, таких, как «мет­
ка» (mark), «индикация», «знак», «символ» и т. д., которые, не­
смотря на усилия лучших умов, как будто противятся всякой
попытке дать им точное определение. Различие, которое при­
нято проводить между естественными и условными знаками,
позволяет подводить под эти термины столь разные феноме­
ны, как нимб вокруг луны, указывающий на дождь, отпечаток
лапы животного, звонок в дверь, светофор, значки, использу­
емые в нотной грамоте, жесты одобрения и т. д. Термин «сим­
вол» используется для обозначения не менее разнородных фе­
номенов: символами считают имена и языковые выражения;
кроме того, льва называют символом мужества, круг – символом
вечности, крест – христианским символом спасения, флаг –
символом нации, букву О – символом кислорода, «Моби Дика»
или «Процесс» Кафки – символом человеческого существова­
ния. Более того, некоторые авторы считают, что термином
«символ» можно обозначить построение научной теории, та­
нец дождя у зуньи, роль Королевы в Британском Содружестве.

(б) Во-вторых, если и есть видимость согласия относительно
того, что человек, по словам Кассирера, есть animal symbolicum,
то нет никакого согласия по поводу того, где именно в челове­
ческом мышлении начинается процесс, называемый симво­
лизацией. Некоторые авторы, как, например, А.Н. Уайтхед в своей

* Schutz A. Symbol, Reality and Society // L. Bryson, L. Finkelstein, H. Hoagland, R.M. MacIver (eds.). Symbols and Society: Fourteenth Symposium on Science, Philosophy and Religion. N.Y., 1955. P. 135–202. Пер. В.Г. Николаева.

книге о символизме¹, а также в работе «Процесс и реальность»², усматривают начало символической референции в восприятии, а именно, в интегративном соединении перцептов в модусе презентационной непосредственности с перцептами в модусе каузальной действенности, происходящем в нашем обыденном восприятии. Чарльз Моррис в книге «Знаки, язык и поведение»³ определяет знак (а этот термин употребляется им в более ши­роком смысле) как нечто, направляющее поведение по отно­шению к чему-то такому, что не является в данный момент сти­мулом. Конкретное событие или объект, например звук или метка, функционирующие в качестве знака, называются знако-носителем (sign-vehicle); организм, для которого нечто является знаком, – интерпретатором; то нечто, которое позволило бы вы­полнить всю последовательность реакции, к которой под воз­действием знака предрасположен интерпретатор, – обознача­емым (denotatum) данного знака; а условия, при которых знак осуществляет обозначение, – его означаемым (significatum). Если знак производится его интерпретатором и выступает в качестве заместителя какого-то другого знака, с которым он синонимичен, то он называется символом; в противном случае он называется сигналом.

С точки зрения К.Дж. Дюкасса⁴, знаковое отношение не существует независимо от разума, а имеет сущностно психоло­гическую природу. Интерпретация есть особого рода менталь­ное событие, состоящее в том, что сознание чего-либо приводит нас к осознанию чего-то другого. В качестве интерпретируемо­го выступают либо знаки, либо символы. Знак в собственном смысле слова порождает мнение или приводит нас к выдвиже­нию утверждения, в то время как символ просто побуждает разум подумать о чем-то другом, не производя утверждений.

Джон Уайлд⁵ критикует теории Морриса и Дюкасса за ис­толкование знаковых отношений как причин, а не как объектов знания. Оба, по его мнению, упустили из виду тот факт, что ес­тественный знак (например, «Дым – знак огня») реально свя­зан со своим означаемым (signatum) независимо от того, ока­зывает ли он на нас воздействие; с другой стороны, некоторые естественные знаки – такие, как понятия и образы фантазии – являются формальными знаками, вся суть которых состоит в обозначении, спецификации ноэтического дара с помощью чего-то иного, нежели они сами. Формальные знаки – просто знаки, и не более того, тогда как другие естественные знаки, называемые инструментальными, характеризуются тем, что их

 

456

457

бытие не исчерпывается выполняемой ими функцией обозна­чения. (Дым определенно есть нечто большее, нежели знак огня.) Условные знаки, в отличие от естественных, не связаны «реально» с тем, что они обозначают. Согласно предложенно­му Уайлдом общему определению природы знакового отноше­ния, знак есть нечто, способное являть познавательной спо­собности что-то отличное от него самого как объекта.

Эрнст Кассирер⁶ отличает знаки (или сигналы), которые являются операторами и частью физического мира бытия, от символов, являющихся десигнаторами и частью человеческого мира значения. Первые, даже когда они понимаются и исполь­зуются как сигналы, обладают физическим или субстанциаль­ным бытием; символы же имеют только функциональную зна­чимость. Знаки, или сигналы, относятся к вещи, которую они обозначают, уникальным и жестко закрепленным способом; человеческий символ, в свою очередь, не жесток и не стати­чен, он подвижен. С точки зрения Сьюзен К. Лангер⁷, которая в значительной степени придерживается теорий Кассирера, знак указывает на существование в прошлом, настоящем или будущем некоторой вещи, события или состояния. Знаки суть заместители своих объектов, о которых они оповещают субъектов. Таким образом, знаковое отношение является три-адическим: оно включает в себя субъект, знак и объект. Сим­волы, в свою очередь, являются носителями представления об объектах; символы непосредственно «означают» не вещи, а именно представление о них. Поэтому любая символическая функция требует наличия четырех членов: субъекта, символа, представления и объекта. При этом мы понимаем, что в смыс­ловую конфигурацию (pattern) входит не сам акт представле­ния, а то, что в нем представляется. Подобно Кассиреру, г-жа Лангер рассматривает имя как простейший тип символа для именуемой им вещи и называет эту сложную связь денотаци-ей символа, тогда как более непосредственная связь символа с ассоциируемыми с ним представлениями, которые он переда­ет, называется его коннотацией. В последней своей книге «Ощущение и форма»⁸ г-жа Лангер, похоже, расширила свое определение «символа». Теперь символ понимается ею как любое средство, с помощью которого мы становимся способ­ны к производству абстракции⁹.

Приведенный выше обзор нескольких теорий, относящих­ся к проблеме сигнификативной, или символической, рефе­ренции, хотя затрагивает всего лишь некоторые образцы пред-

ложенных подходов, совершенно сбивает нас с толку и застав­ляет думать, что трудности поиска единого подхода связаны не только с терминологией. Краткий анализ еще двух групп спор­ных проблем лишь укрепляет нас в этом подозрении.

(в) Как мы увидели, у большинства авторов речь идет о (ре­альной или психологической) связи между знаком и означае­мым или между символом и значением. Споры развертывают­ся вокруг того, является ли связь между двумя членами этой пары обратимой или нет. Согласно Уайтхеду, сам по себе тот факт, что в основе двух членов, устанавливающих символичес­кую референцию, лежит некоторый общий элемент, еще не определяет, который из них будет символом, а который значе­нием. Нет таких компонентов опыта, которые были бы толь­ко символами или только значениями. Символическая рефе­ренция устанавливается между двумя компонентами сложного опыта, каждый из которых может быть узнан непосредствен­но. Чаще символическая референция идет от более сложного компонента как символа к более простому как значению¹⁰. По мнению г-жи Лангер, знак и объект, не выступай они в этом качестве для субъекта, или интерпретатора, были бы взаимо­заменяемыми. Как гром может быть знаком того, что сверкну­ла молния, так и молния может означать, что сейчас будет гром. Сами по себе они просто соотнесены друг с другом. Только когда что-то из них становится воспринимаемым, а другое (которое воспринять труднее или даже вообще невоз­можно) – вызывающим наш интерес, мы действительно имеем дело с принадлежащим термину означением ¹¹. Согласно Уайлду, мы берем этот член пары как знак, известный нам лучше, чем его означаемое, а следовательно, как знак, от него отличный. Отпечаток, оставленный лапой животного, более доступен по­знанию, чем само животное. Вместе с тем, знак может реаль­но означать означаемое и в том случае, когда в действительно­сти ни то, ни другое нам не известно. Знаки обнаруживают, а не создают¹².

И все же, вопреки мнению этих авторов, отстаивающих по­ложение о взаимозаменяемости знака и означаемого (по край­ней мере, в отношении «естественных» знаков), обыденное мышление отказывается признать, что огонь может быть зна­ком дыма, боль – знаком стона, а физический объект – знаком понятия. И особенно сложной становится эта дилемма, как только мы принимаем во внимание язык. Эту проблему ясно сформулировал еще Аристотель в начале своего сочинения «Об

 

458

459

истолковании» (16а: 4 и далее): «Итак, то, что в звукосочетани­ях, – это знаки (Аристотель использует здесь слово «symbola») представлений в душе, а письмена – знаки того, что в звукосо­четаниях. Подобно тому как письмена не одни и те же у всех [лю­дей], так и звукосочетания не одни и те же. Однако представле­ния в душе («pathemata tes psyches»), непосредственные знаки которых (здесь Аристотель использует не слово «symbolon», как раньше, а слово «semeion», т.е. «знак») суть то, что в звукосочета­ниях, у всех [людей] одни и те же, точно так же одни и те же предметы, подобия (homoiomata) которых суть представления»¹³. Здесь мы имеем довольно сложную связь: обозначающее име­нуемую вещь физическое событие (звучание или письмена на бумаге), коннотирующее с представлением, к которому оно относится. Это самым определенным образом необратимые отношения. То же относится и ко всем символическим рефе­ренциям более высокого порядка.

(г) Другой вопрос, вызывающий споры, касается интер­субъективного характера знаков в самом широком смысле. В рамках настоящей дискуссии нам хотелось бы обойти внима­нием бихевиористский тезис, который столь талантливо отста­ивали Джордж Г. Мид, Чарльз Моррис и др. Стало быть, нас не будут интересовать ни сигнальные функции некоторых зна­ков, ни проблема так называемого языка животных, во всех иных отношениях чрезвычайно интересная. Последуем за Аристотелем, который говорил, что «имя есть… звукосочета­ние с условленным значением (kata syntheken)» («Об истолко­вании», 16а: 19)¹⁴. Аристотель поясняет, что ввести это ограни­чение необходимо, поскольку ничто по своей природе не является именем, нечто становится именем только тогда, когда становится символом (16а: 26 и далее)¹⁵. Далее он добавляет, что нечленораздельные звуки, какие, например, издают жи­вотные, обладают значимостью, но ни один из них не образу­ет имени (onoma). Таким образом, языковые знаки и вообще искусственные знаки являются, согласно Аристотелю, вопро­сом условностей. Но понятие условности предполагает суще­ствование общества, а также возможность некоторого рода коммуникации, с помощью которой можно бы было устано­вить эту «условность».

Итак, наш вопрос приобретает более общую форму: верно ли это утверждение для иных знаков, нежели языковых? Или оно верно для всех знаков, кроме естественных? Или, быть может, для последних тоже? Или, в еще более общей форме:

если и в самом деле, как многие считают, любое знаковое или символическое отношение заключает в себе, по крайней мере, три члена, одним из которых является субъективность интерпре­татора, то не допускается ли молчаливо тем самым, что этот ин­терпретатор уже установил коммуникацию со своим собратом, а стало быть, что знаковое или символическое отношение с самого начала является общественным? Или: возможны ли знаковые или символические отношения в границах частной психологической или духовной жизни единичного индивида? И если да, то в какой степени он может разделять их с други­ми? Не могут ли мои фантазии, сновидения и заключенная в них символическая система тоже быть способны к обобществ­лению? Предполагают ли интерсубъективность художествен­ное творчество, религиозный опыт, философствование? В свою очередь, если существуют частные и публичные символы, влия­ет ли на структуру первых, вторых или и тех и других особая со­циокультурная среда, и если да, то в какой степени? Не может ли обстоять дело таким образом, что нечто, являющееся знаком или символом для одного индивида или одной группы, не име­ет знакового или символического значения для другого индивида и другой группы? Более того, могут ли интерсубъективность как таковая, общество и сообщество как таковые переживать­ся иначе, нежели посредством употребления символа? Далее: символ ли творит общество и сообщество, или сам символ есть порождение общества, навязываемое индивиду извне? Или это взаимосвязь между обществом и системой символов представ­ляет собой такого рода процесс, что все символы или, по край­ней мере некоторые из них, имеют источник в обществе, но, единожды установившись, оказывают, в свою очередь, обрат­ное влияние на структуру самого общества?

План дальнейшего исследования

Эта группа вопросов будет особенно интересовать нас в насто­ящей статье, хотя, конечно, было бы тщетно надеяться на не­что большее, нежели получение весьма неполного каталога открытых вопросов. Однако даже с этой скромной задачей нельзя справиться без некоторой подготовительной работы, которую мы предлагаем осуществить в три этапа.

Первым делом мы обратимся к вопросу о том, каким обра­зом оказывается, что в обыденном языке, как и в философской

 

460

461

дискуссии, вокруг некоторого набора терминов («знак», «мет­ка», «символ», «индикация» и т.д.), нацеленных на обозначе­ние знаковой или символической референции, группируется так много самого разного рода идей. Сталкиваясь с такой сте­пенью синонимии, мы, разумеется, обязаны как можно более ясно и недвусмысленно определить значение каждого терми­на, употребляемого в этой дискуссии. Почти все, кто пишет на эту тему, пытались это сделать, но, как видно из наших пред­варительных замечаний, не достигли в этом никакого консен­суса. Между тем, есть здесь еще одна задача, а именно: попы­таться выявить основу такого положения дел, т.е. базисные элементы, общие для разных концептуализаций; более того, если удастся это сделать, необходимо далее продемонстриро­вать (схематично набросав своего рода типологию возможных истолкований этих концептуализаций), что многие спорные точки зрения, отстаиваемые разными авторами, вытекают из применения разных схем интерпретации к одному и тому же по сути феномену, которым, как мы считаем, является фено­мен аппрезентации, изученный Гуссерлем. Его доктрины бу­дут соединены с теорией множественных порядков Бергсона. Надеюсь, эта дискуссия поможет нам установить некоторые принципы, которым подчиняются все типы знаковых и симво­лических отношений и которые могли бы помочь нам в обсуж­дении более конкретных проблем.

Вторым нашим шагом будет исследование мотивов, побужда­ющих человека использовать и развивать знаковые и символи­ческие отношения с целью обретения знаний о мире, в котором он живет, о других людях и о себе самом. В этом параграфе нам придется очень схематично рассмотреть некоторые основ­ные проблемы философской антропологии, а именно, место человека в космосе, который трансцендирует за рамки его эк­зистенции, но в котором ему приходится искать свои точки опоры. Знаки и символы, как мы предполагаем показать, от­носятся к числу средств, с помощью которых человек пытает­ся примириться со своими многообразными переживаниями трансцендентности. Мы должны будем описать, как чувствен­но воспринимаемый мир, действительно данный индивиду в каждый момент его биографического существования, несет с собой свои открытые горизонты пространства и времени, вы­ходящие за границы актуального Здесь и Сейчас; и кроме того, мы должны будем показать, как из понимания других людей рождается общая коммуникативная среда и как общество в

еще одном смысле трансцендирует за рамки актуальных пере­живаний индивида.

Мы предполагаем, что каждой из этих особых трансценден-ций соответствует некая специфическая форма аппрезентатив-ных отношений, называемых метками, индикациями, знака­ми. Всех их объединяет то, что они переживаются в реальности повседневной жизни. Но это не единственная реальность, в ко­торой живет человек. Существуют и другие трансценденции, по­мимо вышеупомянутых. На третьем этапе мы, взяв за отправную точку теорию, предложенную Уильямом Джемсом, вкратце обратимся ко множественным реальностям, или «подмирам» – таким, как миры религии, искусства и науки, – которые могут переживаться лишь в особой форме аппрезентации, за которой мы зарезервировали термин «символ». Мы изучим функцию символического отношения на некоторых из этих разных уровней реальности и рассмотрим его как средство взаимного связывания одного уровня с другим. Мы откроем для себя, что мир повседневной жизни, обыденный мир здравого смысла занимает высшее положение среди разных областей реально­сти, ибо только в нем становится возможна коммуникация с другими людьми. Но обыденный мир есть с самого начала со­циокультурный мир, и многие проблемы, связанные с интер­субъективностью символических отношений, берут в нем на­чало, определяются им и находят в нем свое решение.