Ницшеанство и марксизм: возможность и правомерность синтеза

 

В истории философии любая фигура, оставившая в ней значительный след, неминуемо привлекает внимание современников и потомков различных убеждений и социальных слоев, что влечет за собой бесконечный поток разного рода критики, споров и интерпретаций. Возможно, именно подобный резонанс в значительной степени определяет масштаб деятельности и личности мыслителя.

XIX век стал веком расцвета литературной и общественно-политической мысли в России. В разработке своих взглядов писатели и публицисты, славянофилы и западники, монархисты и народники так или иначе обращались к идеям западноевропейских философов. Это весьма четко прослеживается в эволюции взглядов русского революционного движения от французского утопического социализма к немецкой классике: Канту, Фихте, Шеллингу и, в особенности, Гегелю. Влияние именно немцев неслучайно: это обуславливалось некоей схожестью духовно-исторической судеб России и Германии, а также, вне сомнения, грандиозностью и интеллектуальной мощью немецкой философии вообще.

Благодаря рецепции немецкой классики русская мысль обрела строгость философского метода и понятийный аппарат, который «подсаживался» на русскую почву в соответствии с интеллектуальными и общественными потребностями. Специфика философской мысли в России тесно связана с ее религиозным, православным происхождением и характером дальнейшего развития. Она заключалась в ориентации на целостность (выливавшуюся скорее в синкретичность), на поиск смысла истории и бытия отдельной личности, социального идеала. Потому и неудивительно, что рубеж XIX-XX веков ознаменовался господством в интеллектуальной жизни страны двух наиболее ключевых фигур в философии того времени: Карла Маркса и Фридриха Ницше.

Поистине сложно в полной мере измерить масштаб влияния этих двух выдающихся умов на судьбу нашей страны. Социал-демократическое движение, либеральная мысль, русский религиозный ренессанс, культура Серебряного века – все эти явления так или иначе идейно перекликаются с критикой европейского и российского общества того времени, преодолением отчуждения, поиском новых ценностей и места человека в мире, где под ширмой спокойствия и веры в исторический прогресс философы разглядели множество сложностей и противоречий, угрожающих человечеству настоящей катастрофой.

Казалось бы, что может быть общего между заступником угнетаемого пролетариата Марксом и аристократом-радикалом Ницше? Да и вообще имеется ли в пролетарском социализме место для «зловредных» возгласов автора «Так говорил Заратустра» - книги, которую Гитлер сделал чуть ли не идеологической основой для нацистской Германии? Эти вопросы не новы и уже более ста лет являются предметом сравнительных анализов и дискуссий. И здесь сыграла важную роль именно русская тенденция к мировоззренческому синкретизму, сделавшая реальностью «ницшеанствующий марксизм или околомарксистское ницшеанство». «Причем, как культурное явление, мы находим их именно на русской почве, в период ее особого плодоношения, в эпоху Серебряного века. Именно она явила миру нетривиальный синтез двух радикальных мировоззрений...» [2].

Оставим в стороне все обвинения в адрес Ницше и Маркса как неких идеологов фашизма, тоталитаризма и тому подобного, равно как и все доказательства того, что они не имеют к нему никакого отношения. Это предмет отдельного разговора. Предпосылки «идеологий насилия» у Ницше, Маркса и их не всегда добросовестных толкователей весьма обширно рассмотрены в работах Бердяева, Камю, Ясперса и, в целом, в дальнейшем философском дискурсе XX века. Не будем также пытаться подробнейше сравнивать философию «сверхчеловека» с диалектическим материализмом. Целью данной статьи является, прежде всего, выявление некоторых общих аспектов учений Маркса и Ницше, а также отражение идей последнего во взглядах видных деятелей русского и зарубежного социализма.

Главным сходством между критикой идеологии у Маркса и критикой ценностей у Ницше, несомненно, являются их неподдельный гуманизм и ориентация на человека, то есть сугубо антропологические установки. Оба мыслителя осуществляют критику отчуждения: человек отчужден от природы, от своих собственных стремлений, от восприятия самого себя как личности, он усредняется социумом и, тем самым, теряет подлинно человеческий смысл в своем существовании. Оба критикуют современное им общество, его мораль как самоценность, как нечто данное со стороны и обязательное для исполнения. «Маркс и Ницше решали одну задачу, выделяя лишь разные аспекты самой жизни человека. Именно они развернули корабль классического философствования от трансцендентальной всеобщности человека к его имманентной всеобщности, раскрываемой в специализированных аспектах философской антропологии: от политико-экономического и социального до аксиологического и эстетического» [2]. Обращенность к человеку как таковому стала важным фактором столь активного интереса к наследию этих мыслителей в русской интеллектуальной среде, пытавшейся до этого примерить гегелевские абстракции на тело русского общества. Социальные ориентации Маркса и Ницше несколько облегчали эту задачу.

Исторический материализм Маркса рассматривает историю как продукт борьбы классов: господствующего и угнетаемого. Оба они возникают в результате развития производительных сил и производственных отношений. Несомненно, это перекликается с идеями Ницше о существовании и развитии «морали господ и морали рабов», пусть и происхождение их он видит лишь в биологических особенностях. Можно сказать, что оба мыслителя признают социальные антагонизмы и их роль в истории человечества. Или, говоря словами Е.Н. Трубецкого, «Ницше мог бы подписаться под положением Маркса и Энгельса, что человеческие идеалы – нравственные, религиозные, социальные и политические суть «отражения классовой борьбы в человеческих головах», «рефлексии социальных отношений» [6, с.760].

Однако пути разрешения этого противоречия для двух философов диаметрально расходятся. Следуя диалектической логике, встроенной в социальный контекст, Маркс видит свободного, творческого и счастливого человека будущего в рабочем-пролетарии, восставшем против эксплуатации и свергнувшем усредненного, безнравственного угнетателя-буржуа, чьи творческие силы рано или поздно сойдут на нет в ходе накопления капитала. Ницше же такой вариант не устраивает: пролетариат видится ему лишь серой невежественной массой в духе обитателей платоновской «пещеры». И далеко не только и не столько пролетариат – так же он относится и к другим общественным слоям. Просто восставший раб ничего не изменит, поскольку сам тут же станет господином. Невежеству же усредненного большинства Ницше противопоставляет «сверхчеловека» – возвысившегося над биологическими и социальными инстинктами творческого гиганта, гения, который поведет человечество по пути создания новых ценностей.

Иными словами, в праксиологической плоскости между двумя мыслителями стоит, казалось бы, непроходимая пропасть. Это отмечал и видный деятель либеральной интеллигенции П.Б. Струве: «Есть некоторые точки соприкосновения между Ницше и Марксом, хотя их практические идеалы диаметрально расходятся» [6, с. 338]. Маркс видит преодоление отчуждения в движении пролетариата, представителях угнетаемого класса, которые неминуемо должны подорвать основы общества снизу, со стороны социально-экономической сферы жизни общества. Ницше, напротив, движется сверху, со стороны духовной революции и пересмотра всей системы духовных ценностей традиционного общества. В результате Маркс приходит к идее социализма и коллективизма, а Ницше – к умеренно-консервативному либерализму и индивидуализму.

Один возвышает общественное творчество, другой – творчество художественное, но вместе они пытаются, как уже говорилось выше, решить одну задачу – совершить отрыв от несостоявшейся европейской традиции Просвещения. Эту же задачу в середине XX века возьмут на себя представители Франкфуртской школы.

Подчеркнутое же антихристианство (не атеизм) – это в первую очередь бунт, экстравагантная форма перехода к новому качеству христианской культуры – качеству свободной религиозности. Для Маркса европейское христианство уже выполнило свою социальную роль, а для Ницше и вовсе выродилось, как и производная от христианства мораль, в оправдание насилия и глупости. По мнению М. Хайдеггера, высказанному в одном из телевизионных интервью 1964 г., человеческое бытие вообще немыслимо без религии. Иными словами подчеркнутая религиозность – лишь внешнее проявление гораздо более глубоких и сложных бытийственных механизмов человека, которые нельзя вместить в рамки догмы и навесить на все это какой-либо конфессиональный ярлык. И Маркс, и Ницше, по мнению многих, лишь пытались поставить нечто иное на место «умершего» Бога христиан. Потому их полное богоотрицание, да и вообще сущность атеизма как такового, – вещь весьма сомнительная при обстоятельном рассмотрении.

Перейдем к рассмотрению реакции отечественных марксистов на философию Ф. Ницше. Первое, к чему хотелось бы обратиться – газетная статья Л.Д. Троцкого «Кое-что о философии «сверхчеловека»», опубликованная в 1900 году, в год смерти автора «Заратустры». В ней будущий лидер большевиков не ставит целью всесторонний анализ творческого наследия мыслителя. В то же время он не ограничивается лишь наречением Ницше впоследствии закрепившимся в литературе прозвищем «философа в поэзии и поэта в философии».

Лев Давидович ищет социальную почву, оказавшуюся способной породить ницшеанство. Несомненно, что эти идеи – продукт старой аристократии, не способной найти себя в новом буржуазном мире. Это легко увидеть в ностальгических настроениях Ницше по поводу утраты современным им обществом аристократического духа в пользу усредненности и обыденности германского империализма.

Троцкий с присущей ему язвительностью сравнивает эту старую аристократию с «жалким люмпен-пролетариатом», на фоне которого она выступает «паразитенпролетариатом высшего калибра». Впрочем, Троцкий не сводит эту группу к аристократическому происхождению, – она обнаруживает себя всюду в сложной «комбинации отношений буржуазного строя» [6, с. 319].

Кого же конкретно выдвигал Ницше в качестве претендента на роль «сверхчеловека»? Совершенно очевидно, что Ницше не обязательно подразумевал под «сверхчеловеком» родового аристократа, в нем он видел лишь основного претендента. Эта роль с таким же успехом может подойти любому, кто способен поставить творческое начало в себе выше наличного «творения». Социальный критерий здесь совершенно размыт. Троцкий без труда выявляет эту недосказанность и противоречивость в концепции Ницше: «...под знамя ницшеанства могут стать, по-видимому, совершенно противоположные общественные элементы. Какой-нибудь авантюрист, «не помнящий родства», может совершенно игнорировать ницшеанское почтение к аристократическим традициям. Он берет у Ницше только то, что соответствует его общественной позиции. Девиз: «Нет ничего истинного, все позволено» как нельзя больше пригоден для его обихода» [6, с. 325].

В своей критике Ницше Троцкий оказался весьма проницателен и сделанные им выводы вполне отражают взгляды ортодоксальных марксистов и представляют интерес и сегодня. С этими выводами, фактически дублируя их, в наши дни соглашается В. Бугера: «Философ монополистической буржуазии, Ницше обрёл подавляющее большинство своих последователей и почитателей отнюдь не в её среде. Его философия пользовалась, как мы уже видели, огромной популярностью <...> среди представителей «среднего класса» всех мастей и оттенков» [1].

Попытка же синтеза двух философских систем, создания так называемого «ницшеанского марксизма» была наиболее активно предпринята М. Горьким и А. Луначарским. Этот синтез помог многим видным деятелям Советской России в поиске пути к «примирению» идеалов социальной справедливости и индивидуального совершенствования, в укреплении героических аспектов марксизма. От обычных марксистов их отличала высокая оценка силы воздействия «иррациональной пропаганды» (посредством мифа и символов). К слову, на этом также заострял внимание и Троцкий в своих ранних статьях. Да и в целом нельзя отрицать интеллектуальное родство будущих наркомвоенмора и наркома просвещения.

Идея «иррациональной пропаганды» нашла свое отражение в сформировавшемся к 1906 году философско-этическом движении – Богостроительстве, идеологами которого, собственно, и были М. Горький и А. Луначарский. Сохраняя позитивное отношение к христианству как двигателю высших человеческих чаяний, называли социализм «религией труда». Свою задачу богостроители видели в обосновании секуляризированной пролетарской религии, призванной дать людям сознание собственной свободы, уверенности в том, что человек – хозяин своей судьбы (распространенная тема в творчестве Горького). Богостроители пытались примирить эстетизм и марксизм, создать «пролетарско-коллективистский миф Сверхчеловечества», утверждая первостепенную роль творчества и искусства в социальной борьбе. Подобным образом богостроители надеялись преодолеть нигилистическое обесценение высших идеалов и создать новую абсолютную первоценность – коллективистского сверхчеловека. Осужденное Г. Плехановым и В. Лениным богостроительство к 1910 году прекратило свое существование.

Луначарский – философ и литератор – четко сознавал цель и смысл своего творчества – дать эстетически выверенный образ марксистского миросозерцания и марксистского типа жизнедеятельности, который, независимо от того будем ли мы называть его религиозным или нет, реализует свою полноту лишь в контексте деятельного ответа на все то, что до сих пор концентрировалось вокруг одного синтетического понятия – религия. Философия Ницше, взятая в аспекте методологии духовного реформаторства, оказалась важным орудием в этой незаурядной деятельности.

Таким образом, можно сказать, что, ввиду наличия схожих черт, марксизм в его русской интерпретации неминуемо отреагировал на ницшеанство как посредством критики, так и попытками синтезировать его с идеологией пролетариата, что, местами, усилило его революционный настрой. Кроме того, «источником ницшеанства, как разновидности нигилистического сознания, в России мог быть не только Ницше. Как справедливо заметил в своей статье Л. Троцкий, сама среда – социальная и культурная – порождает это сознание с известной необходимостью. И самое удивительное, что это происходит не только в декадентской среде, где оно относительно безобидно, но и в широких социальных слоях, созревших исторически и культурно для радикального действия. Ницшеанский дух сокрушения старых ценностей, культивирующих человеческую несвободу, формирует универсальную этику революционера» [2].

С последним тесно перекликается мнение одного из первых китайских марксистов Ли Дачжао, который во время своей учебы в Японии оказался в гуще горячих дискуссий вокруг проблем, связанных с трудами западных философов Ф. Ницше, Р. Эмерсона, А. Бергсона и др. Очевидно, что для людей с «восточным менталитетом» немалый интерес представляли именно иррационалисты. При этом исторические условия заставляли теоретиков, вроде Ли Дачжао, воспринимать их учения сквозь призму практических социальных потребностей своих стран: «Учение Ницше в положительном смысле может взбодрить одряхлевших и поднять павших, а в нашем государстве, закос­невшем в формализме, почитающем традиционную преемствен­ность, скованном рабской моралью, оно особенно может послу­жить средством для воодушевления молодежи, для подъема от­важного духа нации» [4, с. 85].

 

***

Возможен и правомерен ли вообще синтез марксизма и ницшеанства? Появление обоих на арене философского дискурса было закономерным. Однако здесь, как и в большинстве подобных случаев, применима метафора о том, что оба философа просто стоят на разных горных вершинах, пусть даже и одинаковой высоты. Они оба показали два пути развития философии «после Гегеля». Обращенный к социуму с материалистических позиций марксизм оказался куда более последовательным с точки зрения своей реализации на практике. Однако, становясь сугубо утилитарной доктриной, он теряет свою гибкость и философскую глубину. Иррационализм же и резкость стиля Ницше, его нарочитая противоречивость и абстрактность достижения не менее абстрактных целей, не слишком привлекают массового читателя и нередко требуют куда более вдумчивого, критического прочтения, как того хотел сам автор.

Однако правомерно будет сказать, что если Маркс хотел изменить общество, то Ницше обращался к отдельной личности. В терминологии первого это могло бы звучать так: ницшеанство есть надстройка над социально-экономическим базисом марксизма. Говоря же языком современной философской антропологии, Маркс решал проблемы социального уровня бытия человека, а Ницше – экзистенциально-креативного. Потому насильно пытаться соединить их взгляды в какое-то одно стройное философское учение – значит уложить их вместе на прокрустово ложе, что неминуемо лишило бы часть достоинств каждого в отдельности. Это и необязательно, поскольку ничто не мешает вдумчивому читателю видеть этих мыслителей в их диалектическом единстве и самому находить «золотую середину». Как писал Ли Дачжао: «В себе самом необходим острый и умный самоанализ жизни и самого себя, а вовне необходима глубокая критика современной социальной реальности, чтобы добраться до корней слабостей человеческой природы и пороков цивилизации, a преодоление этих слабостей и пороков почитать своим высшим долгом. Тот, кто любит себя, общество и цивилизацию, тот горячо любит жизнь» [там же, с. 84-85].

С начала 90-х годов в России, помимо возникшего вновь интереса к Ницше и его работам, активно пересматриваются сыгравшие эпохальную роль в судьбе страны идеи Маркса. Мы вновь находимся на перепутье, когда переосмысляется прошлое в его достижениях и ошибках и ведется поиск путей к будущему. Н. Бердяев вслед за А. Сен-Симоном называл подобное состояние «критической эпохой». Это именно то время, когда стоит вновь обратиться к философскому наследию как Ницше, так и Маркса, и, исходя из определения эпохи, пытаться максимально критично переосмыслять его.

 

Список литературы:

1. Бугера В.Е. Ницшеанство как общественный феномен: его социальная сущность и роль. URL: http://www.nietzsche.ru/look/xxc/politik/bugera-fenomen/ (30.10.2012)

2. Жукоцкий В.Д. Ницшеанство и марксизм: русский синтез. URL: http://www.nietzsche.ru/around/russia/zykonsky/ (30.10.2012)

3. История философии: Запад – Россия – Восток. В 4 т. Т. 3-4 - М.: «Греко-латинский кабинет», 1998. - 448 с.

4. Ли Дачжао. Избранные произведения. Пер. с кит. Сост. и авт. предисл. Н. Г. Сенин.— М.: Наука, 1989.— 488 с.

5. Ницше Ф. Сочинения в 2-х томах - М.: Мысль - 1996

6. Ницше: pro et contra. Антология. СПб.: РХГИ, 2001. - 1087 с.

 

 

Петоян Анатолий Манвелович,

студент ИГМУ, г. Иркутск