Направления, ориентирующиеся на философии) марксизма

 

Политцер (Politzer) Жорж (1903—1942) — французс­кий философ-марксист, психолог, член ЦК Французской коммунистической партии, активный участник движения Сопротивления. Первым в зарубежной психологии пред­принял попытку создать систему психологии, основанную на философии марксизма.

В 30-х гг. в Париже Политцер был инициатором созда­ния Народного, или Рабочего, университета, где изучался марксизм и где в 1935/36 уч. г. он читал лекции по филосо­фии. В этот период философия марксизма во Франции была малоизвестна и официально преследовалась. Вел активную борьбу против фашизма. В мае 1942 г. был арестован прави­тельством Виши, расстрелян 23 мая 1942 г.

Политцер впервые в зарубежной психологической на­уке с марксистских позиций дал глубокий анализ кризиса, охватившего буржуазную психологию, показав несостоя­тельность основных ее направлений, получивших распростра­нение во французской науке: интроспективной психологии, интуитивизма А. Бергсона, бихевиоризма, психоанализа и др. Он разоблачал попытки, предпринятые фрейдо-марксизмом по объединению марксизма с фрейдизмом. Политцеру при­надлежит замысел новой психологии — он назвал ее кон­кретной психологией, — построенной на основах марксизма и направленной против абстрактности и созерцательности в психологии. С целью привлечения прогрессивных психологов к созданию такой психологии в 1929 г. он основал «Журнал конкретной психологии» (вышло только 2 номера). В статьях, опубликованных в этих номерах, Политцер развивал идеи новой психологии, направленной на изучение человека в его конкретной деятельности, прежде всего в труде.

По мысли Политцера, психология должна перейти отис-следования отдельных психических процессов, изучаемых обычно вспецифических условиях экспериментальной си-туации, к исследованию реальных событий человеческой жиз­ни. Эту замену процессов событиями человеческой жизни Политцер образно выразил словом «драма», которое являет-ся одним из центральных понятий его психологии. Слово "драма» в метафорической форме выражает требование новой ориентации в психологии. В противоположность доктрине внутренней жизни центром новой психологии должен стать человек как деятельный субъект: «...предметом психологии являются человеческие события, субъектом которых может быть только человек, и следовательно, чтобы противопоста-вить человека процессам, чтобы психология стала изучать работающего человека, а не сокращающуюся мышцу» (По-лит цер Ж. Избранные философские и психологические тру-ды —М., 1980. —С. 304). В психологии, ориентированной на деятельного целостного человека, по-новому ставится про-блема детерминизма человеческих фактов. Политцер высказывает мысль о том, что «психология вовсе не владеет " тайной» человеческих фактов хотя бы потому, что эта тай-на не психологического порядка». В поисках действительной детерминации психического Политцер обращается к диалек­тическому и историческому материализму. Он говорит об экономической детерминации психологического, имея в виду диалектико-материалистическую концепцию детерминизма, 1 соответствии с которой человеческое сознание понимается Как продукт материальной деятельности людей в системе объективных конкретных социально-исторических отноше­ний. Начатое Политцером обращение к философии марксиз­ме для разработки методологических основ психологии Показало плодотворность нового подхода, и было продолже­но А. Валлоном и его учеником Р. Заззо в созданной ими ди-алсктико-материалистической концепции онтогенетического психического развития, И. Мейерсоном, Ж.-П. Вернаном, Ф. Мальриё в исследованиях исторического развития созна­ния и др. Основные труды Политцера лишь недавно переве­дены на русский язык и вышли в издании: Политцер Ж. Из­бранные философские и психологические труды. — М., 1980. Лит.: Анциферова Л.И. Памяти Жоржа Политцера. — Воп­росы психологии. — 1962. — № 3. — С. 167—172. В сборник включены отрывки из статьи «Куда идет конкретная психоло­гия» из книги «Избранные философские и психологические труды». Здесь Политцер разъясняет введенное им понятие о конкретной психологии как научной материалистической психологии, которая возможна только на основах марксизма.

 

Ж. Политцер

КОНКРЕТНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Предмет психологии составляет совокупность человеческих фактов, рассматриваемых в их отноше­нии к человеческому индивиду, т. е. в том, как они оп­ределяют жизнь человека и жизнь людей. Брак, напри­мер, является психологическим фактом только как брак, т. е. реализованный в особых условиях отдельным индивидами. А сами по себе человеческие события имеют структуру и подчинены детерминизму, который психолог должен знать, чтобы иметь возможность за­тем рассматривать эти самые события по отношению к индивиду. И он должен искать это знание там, где оно действительно может быть.

Возьмем, например, труд. Труд является психологи­ческим фактом, лишь поскольку он соотнесен с индиви­дом, в противном случае — это экономический факт. Психология труда возможна только на базе точного зна­ния о труде вообще, о его экономической природе, его роли и месте в современной общественной организации. Но где находится это знание? Напрасно было бы прово­дить здесь очень сложные исследования. Эти знания принадлежат экономистам, но только тем, кто может изучать и действительно изучает экономические факты, не заботясь о том, чтобы оправдать и даже замаскировать современный экономический строй, следовательно, марксистской политической экономии. Что психология труда невозможна без той основы, которую может дать ей марксистская политэкономия, доказывает психотех­ника. Пока речь идет о том, чтобы просто выполнять поручения крупной промышленности и администрации, все идет более или менее хорошо. Но когда нужно сде­лать из всей психотехнической деятельности собствен­но психологические выводы, когда от множества самых различных методов и приемов нужно подняться на уро­вень теоретического объяснения и систематизации, тог­да психотехники начинают предаваться «идеалистичес­ким мечтам. Однако теоретические основы, которые необходимы психотехнике, уже разработаны и прочно установлены в исследованиях марксистского материализма. Но психотехники, признавая — что уже весьма

знаменательно— необходимость сотрудничества с Weltanschauung¹, мечтают о какой-то туманной, путаной и идеалистической культурной психологии, идея которой связана скорее с условиями возникновения психотех­ники, чем с самим анализом фактов, которыми она зани-

мается.

То, что мы только что сказали о труде, можно ска-зать и о преступлении. Преступление является психоло­гическим фактом только в той мере, в какой оно явля­ется актуальной сценой человеческой жизни, оно должно быть действительно совершено индивидом или индивидами. Но преступление, совершенное в данный момент определенным индивидом или определенными индивидами, не является преступлением во всей его полноте. Следовательно, психолог должен обладать точным знанием преступления независимо от его ны­нешнего осуществления. Где же находится это знание? Анализ преступления как социально-экономического факта приведет его снова к марксистской политичес­кой экономии, и следовательно к диалектическому ма­териализму, в котором он непременно нуждается в своей специфической деятельности. Мы можем дать этому очень простое доказательство: знание преступ­ления, как и любого другого психологического факта, возможно только благодаря чрезвычайно строгой кон­цепции роли психологии, следовательно, благодаря точному установлению индивидуального детерминиз­ма в преступлении, что может быть достигнуто только знанием экономической детерминации преступления. Без этого психология выходит за пределы своей сферы, но, покидая пределы своей сферы, она выходит также и за рамки собственно психологических фактов; она не имеет, следовательно, отношения к реальности и явля­ется просто мифологической, поскольку вынуждена создавать психологический роман там, где психология должна молчать и слушать политическую экономию. Это означает, например, что не может быть и речи о «все­цело» психоаналитической теории преступления. «Все­цело» психоаналитическая теория преступления, т. е. теория, которая распространила бы психоанализ за пределы области психологии, станет не чем иным, как

 

1Мировоззрение (нем.).

 

мифологическим и неизбежно идеалистическим про­должением психоанализа, поскольку она заменила бы реальность романом. Иначе говоря, психоаналитичес­кая или вообще психологическая теория возможна толь­ко в рамках экономической теории преступления. Имен­но внутри экономического механизма преступления и только при постановке вопроса о включении индивида в этот механизм и объяснении этого включения встает проблема психологического механизма преступления.

То, что мы сказали о труде и о преступлении, может быть сказано обо всех психологических фактах. Психо­логические факты являются, в сущности, лишь челове­ческими фактами, поскольку они относятся к индивиду.

Следовательно, психология требует знания де­терминации, свойственной человеческим фактам, рассматриваемым самим по себе и независимо от ин­дивида. Это знание необходимо для того, чтобы ограни­чить сферу психологии и ставить надлежащим обра­зом проблемы, а также для того, чтобы детально знать направление, значение и границы психологических ис­следований и рассуждений. Другими словами, психо­логия в целом возможна только в рамках политической экономии. И поэтому она предполагает все знания, по­лучаемые диалектическим материализмом, и должна постоянно опираться на них. Следовательно, именно материализм представляет собой действительную иде­ологическую основу позитивной психологии.

Впрочем, не следует думать, что последствия по­добной ориентации психологии касаются только буржуазных привычек психологов и психологии, т. е. что эта ограниченность и односторонность объясня­ются тем, что классическая психология является дис­циплиной, которая служит интересам господствующе­го класса и развивается его прислужниками. Это, в сущности, только одна сторона проблемы. Очевидно, что иерархия психологических проблем, вся нынеш­няя перспектива исследований, их смысл и то, как они осуществляются, более или менее непосредственно определяются классовыми интересами. Так, напри­мер, положения психологии до психоанализа были лишь проекцией буржуазной морали; интроспекция является лишь «секуляризованной» транспозицией христианских рассуждений; детская психология, скажем была создана таким образом, как будто в мире существовали только дети буржуазии². И если верно, что психология стремилась «обогатиться» с помощью "сравнительного метода», то применения этого мето­да касаются главным образом функциональных про-блем, игнорирующих фактически все, что может сле-довать с психологической точки зрения из классовой борьбы, от которой психология явдо отвлекается. Вер­но также, что труд стал психологической проблемой только с того момента, когда капиталистическому производству потребовалась рациональная эксплуа-тация индивида, и когда в психотехнике психология лишь продолжила свою собственную «карьеру», пре-вратив в ложную «природу» верования, которые были необходимы для порабощения масс; психология взя-лась за дело с целью найти средства, которые позво-лили бы полностью подчинить индивида производству. Разумеется, мы будем свидетелями всех тех измене-ний и смещений перспективы, которые неизбежно вызовет освобождение научных исследований от вне-научного интереса. Но мы будем говорить не об этих изменениях, а о том, как сама психология включается в экономический детерминизм человеческих фактов, ибo, разобравшись именно в этом вопросе, можно по-нять, в чем научная психология является действитель­но материалистической.

Точно так же, как необходимость для психологии опираться на данные марксистской экономической науки проистекает из необходимости точно знать струк­туру и функционирование человеческих событий, ко­торыми занимается психология, ее материалистичес­кий характер объясняется тем, что детерминация самих психологических фактов является экономической де­терминацией. Другими словами, психологический де­терминизм сам по себе не является суверенным детер-

¹ В этой связи следует вспомнить, что детская психология начинается с наблюдения психологами своих собственных детей, т. е. с наблюдений взрослых буржуа за детьми буржуа, и что когда позднее будут проведены массовые наблюдения над детьми, то будут поставлены абстрактные проблемы, которые не являются даже достаточно точными, чтобы можно было принять их во внимание с учетом классовых различий и раз- личий в экономическом положении.

минизмом: речь идет и может идти только о включении, если можно так выразиться, в цепь экономического де­терминизма. Его сфера и границы определяются сфе­рой действия и границами самого индивида. Психо­логия имеет значение лишь постольку, поскольку человеческие события рассматриваются в их отноше­ниях с индивидом, она не имеет никакого значения, если речь идет только о самих человеческих фактах. Речь может идти о психологии труда лишь постольку, по­скольку труд рассматривается в отношении с индиви­дами. Как только речь больше не идет об участии инди­видов в труде, труд перестает быть психологической проблемой. Точно так же брак является психологичес­ким фактом лишь постольку, поскольку требуется объяснить, почему данный индивид вступает в брак именно с этим индивидом, но не больше. Таким обра­зом, психология должна будет всегда приспосабливать­ся к фундаментальной детерминации фактов, которыми она занимается, а именно к детерминации факторами, являющимися вполне материальными. Для сравнения можно сказать, что психология является для поли­тической экономии тем, чем физиология была бы для физики и химии, если бы было действительно возмож­но полностью свести физиологические факты к физи­ко-химическим процессам, — короче, наукой, являю­щейся только этапом в полном изучении фактов, которыми она занимается; наукой, посвятившей себя фактам, изучение которых она одна не может исчер­пать. Следовательно, психология вовсе не владеет «тай­ной» человеческих фактов хотя бы потому, что эта «тай­на» не психологического порядка. Человеческие факты подчинены материальной детерминации, хотя она и не является просто детерминацией материи. Именно по­этому мы говорим, что позитивная психология возмож­на только на почве современного материализма, тако­го, какой следует из марксистских исследований.

Тщетно было бы в рамках данного очерка дать ана­лиз и краткое изложение этих исследований. Мы хотим лишь показать, очень тесную связь психологии с марк­сизмом с того самого момента, когда ее предметом становится совокупность реальных человеческих фак­тов, рассматриваемых только с точки зрения ее индивидуальной актуальности. Впрочем, сами позитив-

ные исследования покажут эту связь более конкретно, чем общие рассуждения. Но не следовало быподпред-логом того, что желаемое нами и есть конкретная пси­хология, недооценивать значение этих последних. В наши намерения никогда не входило придираться к простым способам выражения, когда они действитель­но независимы от теории самих фактов. И с другой стороны, несомненно, что психологи, когда речь идет о Вспомогательных для психологии науках, часто ссыла­ются на медицину, хотя с точки зрения основной ори­ентации и организации психологии поистине фунда­ментальное значение имеет политическая экономия. Вот почему важно показать, что когда речь действительно идет об основах психологии, то настоящий «психологи-ческий факт» может быть приобретен только благода­ря познанию человеческих фактов такими, каковы они есть независимо от психологии. Только в этом случае психология сможет ставить проблемы таким образом, что ей действительно будет доступно их решение.

Следующий вопрос касается того, как выражается материальная детерминация человеческих фактов с психологической точки зрения, или, точнее, как психологический детерминизм включается в матери­альный детерминизм человеческих фактов. Пока пси-хология остается наукой о процессах и имитацией физики, все обстоит очень просто. Существует совокуп­ность отношений, которые управляют процессами во­обще. Вы хотите материалистическую психологию? Заставим одни процессы воздействовать на другие, скажем, физиологические процессы — на психологи­ческие, молекулярные движения —на представления, железы — на чувства. Заставим материю воздейство-вать на дух, как вообще одни процессы воздействуют на другие: по закону — механики или электромагнетиз­ма. В таком случае психология является материалисти­ческой, потому что духовное как процесс детерминиро­вано процессами материи в соответствии с ее законами. Но как только мы освобождаемся от миража про­цессов, проблема совершенно меняет свой вид. Мы пе-реходим в план фактов «драматических», и способ дей-ствия детерминизма совершенно иной. Он сам должен быть «драматическим», — способ детерминации психологического и экономическим, и то, как первое действует в рамках второго, является одновременно и шире, и глубже, чем медицинский детерминизм старой материалистической психологии.

По правде говоря, психология уже несколько пре­взошла в последнее время простую концепцию детерми­нации, какую знала классическая психология. Теперь рассматривают, по крайней мере, не столько детерми­нацию процессов во внутренней жизни или детермина­цию процессов внутренней жизни процессами, происхо­дящими в организме, сколько реакции целостного индивида на ситуацию. Можно сказать, что концепция детерминизма очеловечивается. В то время, как когда-то научным идеалом детерминизма в психологии были то ассоциативная связь представлений, то рефлекс, ныне речь идет о том, чтобы рассматривать всю деятельность индивида в ситуации, в которой он действует. В частных случаях наблюдается, разумеется, возврат то к чисто механической (первый идеал бихевиоризма), то к спи­ритуалистической (например, geisteswissenschaftliche Psychologie) концепции, но можно сразу же понять, что эти ошибки связаны с неправильным пониманием ис­тинных целей психологии и ее основной ориентации. Надо действительно рассмотреть, как действует инди­вид в ситуациях, в которых он оказался. Психоло­гический детерминизм получит выражение в совокупно­сти его реакций, а не предполагает, переход от одного процесса к другому. Ведь речь идет не столько о том, что­бы узнать, каким образом определенное освещение в результате неизвестно какого взаимодействия биопсихо­физиологических факторов постепенно приводит к уве­личению производительности труда, сколько о том, что­бы установить, что это действительно так. Точно также, когда речь идет о «Эдиповом комплексе», неинтересно восстанавливать в духе классической психологии его генезис, чтобы увидеть, как «восприятие» матери ребен­ком вызывает «аффективные функции», смешанные с проявлениями «инстинкта». Эти механизмы (которые лежат за пределами психологии) не представляют инте­реса, интересен сам факт существования Эдипова ком­плекса и то, как он возникает в человеческой ситуации, на которую реагирует ребенок. Психологическая реак­ция будет зависеть от этой ситуации. Она будет де­терминирована тем, что детерминирует саму ситуацию.

Как, например, формирование «Эдипова комплекса» за-висит от организации семьи, потому что из этой орга­низации вытекают специфические ситуации, которые определяют жизнь и развитие индивида подобно тому, Как расписание движения поездов определяет намере­ния путешественника. В этом драматическая детерми­нация, а не механическая, выражающаяся на языке про­цессов и их отношений. То, что детерминирует, и то, что детерминируется, выражаются в терминах человека, действий и человеческих ситуаций.

Если эта ориентация на «драматическую», т. е. че-ловеческую, концепцию детерминизма в психологии становится все более и более заметной в новых психо­логических работах, то, напротив, совершенно очевид-но, что концепциям и программам еще недостает точ­ности. В самом деле, главное не в том, чтобы рассматривать индивид «as a whole» (как целое) и ана­лизировать его реакции в данных ситуациях. Нужно еще рассмотреть индивида таким, каков он есть, и ситуации такие, какие они есть. Другими словами, нужнадействи-тельно конкретная концепция как индивида, так и че­ловеческих событий и ситуаций. В таком случае сразу же становится ясно, что если классическая психология и не игнорирует «анализ ситуации» и часто пытается понять индивида в зависимости от его «среды», то она создает из этих ситуаций и среды одностороннюю и абстрактную концепцию. Ее происхождение и ее ори­ентация приводят к тому, что она рассматривает только «Идеологическую» и «технологическую» ситуацию ин­дивида и изучает среду, — когда речь идет не о простом биологическом изучении, — только с двух точек зре­ния — идеологии и технологии, пренебрегая, следова­тельно, главным экономическим фактором. Таковы, например, исследования социологической школы Дюр-кгейма. Дюркгейм и его ученики много говорили о за­висимости психологии от социологии. Но что означает эта зависимость? Помимо того что хотят подчинить психологии социологию, которая официально являет­ся спиритуалистической, речь идет только о детерми­нации «индивидуальных представлений» «коллектив­ными представлениями». Что же касается последних, то в тех случаях, когда они не являются выражением опыта коллективного психоза, речь идет самое большее о введении «социальных форм», представление о кото­рых совсем не совпадает с экономической структурой общества. В таком случае практически речь идет о том, чтобы рассматривать, среди каких «коллективных пред­ставлений», в какой «социальной форме» рождается и живет индивид; акцент явно делается на идеологичес­кую ситуацию.

Кроме того, рассматривают технологическую ситуа­цию индивида: реакции, которые он должен усвоить, технические ситуации, к которым он должен приспосо­биться. Отказ от чисто биологической точки зрения (ко­торая противопоставляет индивида только природе) и введение «социальной» точки зрения уже представляли собой относительный прогресс. Ведь ребенок должен научиться не только дышать, воспринимать, есть, ходить, но также и говорить, приветствовать, пользоваться оби­ходными инструментами и т. д. Однако все это еще слиш­ком элементарно и весьма неопределенно. Слишком элементарно потому, что скорее приводятся примеры для иллюстрации теорий, чем анализируются действи­тельные ситуации, и слишком неопределенно потому, что без такого анализа можно двигаться лишь вслепую, под влиянием vis a tergo в неизвестность.

Во всяком случае, эта двойная односторонность имеет смысл только тогда, когда подразумевается, что экономическая организация должна оставаться не только неприкосновенной, но настолько неприкосно­венной, что даже бесполезно познавать ее, и что надо довольствоваться «остатками»: идеологической над­стройкой, с одной стороны, технологией — с другой, к которым психологию приводят вненаучные интересы.

Итак, поскольку вся ситуация, в которой находится индивид в течение всей своей жизни, события и воз­можности действия, которые перед ним открываются, «стимулы», на которые он должен реагировать, — все, кроме его голой природы, детерминированы экономиче­скими условиями, весь «анализ среды» должен начи­наться именно с выявления этой детерминации. И если мы говорим на языке «стимул — реакция», то необходи­мо, чтобы психолог знал, каким образом экономические условия определяют события, на которые должен будет «реагировать» индивид. Здесь важно не то, что этот механизм детерминации последовательно и шаг за шагом идет «от восприятия к движению», ато, что индивид должен приспособиться к условиям, управляемым зако­ном, который отнюдь не является психологическим. Не­обходимо проследить детали такого приспособления, ане думать о каком-то действии неизвестного механизма.

Примат экономики для психологии является, впро­чем, совершенно очевидным уже потому, что психоло­гия самого индивида может быть постигнута только путем ряда сопоставлений. Его реакции могут позна-ваться только в той мере, в какой они осуществляются. А осуществляющиеся реакции относятся к тем ситуа­циям, в которых они имеют место. Была сделана по­пытка показать, как, принимая во внимание экономи­ческое положение пролетарской семьи, у ребенка пролетария особенно интенсивно развивается так на­зываемый «комплекс» неполноценности и как комп- лекс неполноценности женщины связан с ее эконо­мическим и обусловленным ям общественно-правовым положением. Комплекс неполноценности является в таком случае — если оставить в стороне романтичес­кие бредни о неполноценности органов — свидетель- ством определенной общественной организаций, и не следует считать его в том виде, как он существует, каким-то «вечным» проявлением. Он, конечно, пред­полагает обучение, выходящее за пределы свойствен­ной ему формы, но это обучение может быть обнару­жено, если только отвлечься от того, что определяется ситуацией, следствием которой он является. Именно поэтому и становятся необходимыми эти сопо­ставления. Иными словами, то, что классическая пси­хология рассматривает как исходный пункт психоло­гии, т. е. познание индивида, в действительности может быть установлено только в самом конце. Точно так же общая функциональная.психология, которую психо­логи рассматривают как теоретическую, считая пси­хотехнику лишь ее применением, может быть резуль­татом только ряда психотехнических исследований.

Другими словами, чтобы было понятнее, скажем, что детерминация психологических фактов является мате­риалистической в драматическом плане, а не в плане процессов.

Но здесь перед нами могут поставить следующий вопрос. Вполне понятно, как комплекс неполноценности (например, его реальность и его реальное значение не вызывают сомнения) в конечном счете определяет­ся экономически. Зато с позиций старого материализ­ма гораздо понятнее, какова может быть материалис­тическая концепция, как мозговая активность или неактивность может вызывать сновидения и их опре­деленное содержание. И напротив, непонятно, что же останется материалистического в такой теории, как психоаналитическая теория сновидений, если мы от­кажемся и от физиологического, и от биологического материализма, т. е. не согласимся, что.содержание сновидений определяется мозговыми процессами, и не попытаемся прийти через посредство сексуального инстинкта к биологическому материализму.

Нужно сразу же сказать, что речь идет не о том, чтобы произвольно отбросить все, что может быть фи­зиологически и биологически детерминировано в психологической жизни. Физиологические и биологи­ческие условия индивида имеют для психологии чрез­вычайно важное значение. Мы вовсе не думаем это отрицать. Однако речь идет о познании этой детерми­нации, а оно может быть достигнуто только с помощью драматического анализа, по мере того как он доходит до физиологии и биологии. Мы критиковали медицинский материализм только за его невразумительность и за претензию быть основной и единственной позицией. Кроме того, такая постановка вопроса абстрактна. Мы не хотим сказать, что роль психологии состоит в том, чтобы искать за психологическими фактами экономи­ческую «детерминацию. Мы только говорим, что глубо­кий анализ действительных психологических фактов обнаруживает эту детерминацию. Следовательно, надо анализировать психологические факты с помощью методов, позволяющих рассматривать и изучать их, но также доводить анализ до конца. И психоаналитичес­кий метод должен быть отброшен и заменен исключи­тельно социологическим методом вовсе не потому, что комплекс Эдипа относится главным образом к семье. Не существует никакого противоречия между психо­аналитическим методом и марксистским методом, как хочется считать некоторым путаникам. Не надо, следо­вательно, ставить в психологии старый и новый мате­риализм на одну доску. Старый материализм имел обык-

повение создавать для каждой группы явлений мате­риалистическую схему. Такова, например, известная теория, объясняющая сновидения частичным пробуж­дением. Подобная позиция вполне соответствует мето­ду, который фактически сразу же исчерпывает себя, потому что, как только он сформулирован, с ним нечего больше делать. Но в данном случае речь идет совсем о другом. Не существует «материалистической теории сновидений». Есть исследование сновидений в психо­логии, которое является материалистическим. Анали­зируют сновидение, прослеживают все факторы, кото­рые принимают участие в его возникновении и развитии, и доводят этот анализ до конца. Причем важ­ны содержание сновидения и конфликты, которые при­водят к его возникновению и детерминируют его, и здесь мы вновь возвращаемся к «обычной детермина­ции человеческих условий». В любом случае речь идет не о том, чтобы заигрывать с материализмом, вводить его туда, чтобы заигрывать, где ясность должна прийти В результате чисто психологического исследования; следует провести такое исследование и затем предос­тавить говорить материализму там, где он действитель­но должен говорить. В этом состоит отличие старого ма­териализма от нового.

Валлон (Wallon) Анри (1879—1962) — выдающийся французский психолог-мар­ксист, основатель Парижской школы ге­нетической психологии, педагог, психо­патолог и клиницист, прогрессивный об­щественный деятель, член Французской коммунистической партии. Валлон пред­принял попытку исследовать с позиций исторического и. диалектического мате­риализма важнейшие проблемы общей, генетической и прикладной психологии. Получил философское образование в Высшем педагогическом институте. Защитил докторскую диссертацию по медицине «Мания преследования» (1908). Работал в качестве ассистента (до 1931 г.) у проф. Ж. Нажотта в психиатрической клинике Сальпетриера, одновременно преподавал детскую психоло­гию в Сорбонне (1920—1937). Итогом исследований по пси­хологии и патопсихологии явилась докторская диссертация «Стадии и расстройства психомоторного и двигательного развития ребенка» (1925). В 1927—1950 гг. —директор Прак­тической школы высших знаний, профессор кафедры пси­хологии и воспитания ребенка в Коллеж де Франс (1937— 1949), редактор и один из авторов 8-го тома Французской энциклопедии «Умственная жизнь» (1938), основатель и от­ветственный редактор журнала «Детство» («Enfance»).

Помимо научно-исследовательской и научно-организа­торской работы Валлон занимался большой общественно-политической деятельностью. Состоял членом Главного коми­тета Национального фронта во время фашистской оккупации, а после освобождения Парижа был Генеральным секретарем Министерства национального просвещения, с 1946 г. — пре­зидент Комиссии по реформе образования во Франции и др. В соответствии с исследованием творчества Валлона, про­веденным О. М. Тутунджяном (Вопросы психологии, 1966, № 1), в деятельности Валлона различаются 3 периода. На первом (1908—1931) его творчество носит неосознанный ди-алектико-материалистический характер. Второй период (1932— 1934) —переходный — и связан с изучением марксист­ской философии и выступлением за применение диалектиче­ского и исторического материализма в науке. В этот период Валлон посетил СССР (1931). Третий период (1935—1962) явил­ся этапом окончательного формирования психологической концепции Валлона. Именно в этот период выходят его ка­питальные труды «Психическое развитие ребенка» (1941, рус. пер. 1967), «Отдействия к мысли» (1942, рус. пер. 1956), «Ис­токи детского мышления» (1945), «Цели и методы психологии» (сборник методологических статей Валлона, опубликованный как специальный номер журнала «Детство» (1963, № 1—2). Лит.: Анциферова Л.И. Парижская школа генетической психологии и проблема формирования личности ребенка. — В кн.: Материалистические идеи в зарубежной психологии. — М., 1974; Лентьев А.Н. Анри Валлон. — Вопросы психоло­гии. — 1963. — № 3; Тутунджян О.М. Психологическая кон­цепция Анри Валлона. — Ереван, 1966.

В данное издание включена глава из книги ученика и последователя Валлона Р. Заззо «Психология и марксизм, Жизнь и творчество А. Валлона» (Psychologie et marxisme. La vie et l'ceuvre de Henri Wallon, 1975). Глава называется «Психология и диалектический материализм». В ней Заззо стремится показать, как учение марксизма преломляется в творчестве Валлона в подходе к решению фундаментальных для психологии проблем соотношения биологического и социального, физиологического и психологического, а так­же в концепции детского развития.

Р. Заззо

ПСИХОЛОГИЯ И ДИАЛЕКТИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛИЗМ (В ПСИХОЛОГИИ АНРИ ВАЛЛОНА)

Анри Валлон — ученый-марксист... Мне хотелось бы показать, что в научных исследованиях Валлона мар­ксизм не есть нечто внешнее, но является тем методом, благодаря которому Валлон смог избежать всякого рода теоретических противоречий и проникнуть в противо­речие самих предметов, охватить весь человеческий разум, сознание во всей его сложности.

Рассмотрение творчества Валлона во всей его глу­бине означало бы одновременно выделение перечня всех основных трудных проблем психологии и предпо­лагаемых путей их научного разрешения в свете идей марксизма. Если мы сразу же обратимся к главным из этих проблем, то их можно сформулировать следую­щим образом. Как перейти от биологического к психи­ческому? От индивидуального к социальному? Други­ми словами, если мы используем более традиционные формулировки: каковы отношения между индивидом и обществом, каковы отношения между душой и телом?

Эта последняя формулировка может показаться не­сколько устаревшей, но ее достоинством является яс­ное выражение метафизического субстанциолистско-го подхода, который часто стремятся затушевать более хитроумными формулировками. Конечно, с точки зре­ния науки не может быть речи о допущении понятия души. Но, до тех пор пока не будет объяснено полнос­тью, как происходит качественное преобразование физиологического в психическое, понятие души сохра­нится, хотим мы этого или нет. Оно сохранится потому, что мы все обладаем чувством нашего «Я», автономно­сти, духовной реальности, которую нельзя просто све­сти к нашему телу. Механистический материализм, который сводит психическое, духовное к физиологичес­ким коррелятам, или тот тип позитивизма, который — как у Уотсона — исключает сознание и сохраняет толь­ко мышечные движения, по всей вероятности, были полезны в некоторый исторический момент с критичес­кой и описательной точек зрения. Однако они оставля-ют основную проблему психологии, аименно: что представляет собой психическое как новый план реально­сти, каким образом это дело является личностью, как эти движения становятся сознанием?

Не отрицая духа и сознания в сложной реальности мира, Валлон в то же время не признавал их как реаль­ности в себе, как объяснительный принцип, он пытался понять их происхождение, т. е. исследовал условия их существования. Если для того чтобы понять, что такое психическое, наилучшим методом будет рассмотрение его генеза, тогда исследование психики ребенка, по-видимому, является наилучшим средством ответить на вопросы, которые ставит общая психология. Психоло­гия ребенка, по мысли Валлона, позволяет исследовать диалектику человеческого существа. Говоря так, я ни в чем не хочу уменьшить интереса Валлона к детству как к таковому. Как врач и как педагог, он не прекращал своей деятельности по оказанию помощи и лечению больных детей. Как психолог, он всегда считал, что в каждом возрасте каждый ребенок является самобыт­ным, своеобразным существом, с которым следует обра­щаться почтительно и с любовью. Однако ничто не бу­дет более далеким от чувств и сознания Валлона, если представлять его позицию по отношению к ребенку, исходя из сентиментального подчеркивания детской наивности. С