Третий критерий: компетентность

Выше мы говорили, что то, чего может не знать один человек, обязательно знают другие: всё знают только все. Поэтому в отличие от индивида общество в целом не может ошибаться. С другой стороны, отдельный человек может знать то, чего могут не знать и очень часто действительно не знают другие люди, тем более все: некоторое знают только некоторые. Поэтому в отличие от того же индивида обще­ство в целом может ошибаться.

Парадокс? Отнюдь нет. Весь секрет заключается в сло­вечке «того же». Дело в том, что в обоих этих случаях речь идет как раз не об одном и том же, а о безусловно разных индивидах (хотя на практике они благополучно могут соеди­няться в одном лице): в первом — об индивиде незнающем, заблуждающемся, во втором, напротив, об индивиде знаю­щем, владеющем предметом.

Ученый-теоретик, конструктор-авиастроитель, наконец, обычный заводской инженер — все они располагают в своей области такими знаниями, которые неизвестны многим, воз­можно даже подавляющему большинству членов общества [108]. Вообще для индивида - совокупного специалиста нет сфер знания, в которых 6н не был бы сведущ,— те или иные сфе­ры знания сами существуют лишь постольку, поскольку су­ществуют люди, хотя бы самое ограниченное их число, ко­торые исследуют эти сферы. Значит, индивидуальное мнение оказывается безграничным по своему объекту не только в указанном выше смысле — с точки зрения бескрайности ле­жащего в его основе индивидуального интереса, но и в дру­гом смысле — с точки зрения способности индивида позна­вать мир и судить о мире.

Этого нельзя сказать об обществе в целом. Объект его высказываний ограничен. И границы эти определяются как наличием специфически общественного интереса, лежащего в основе образования общественного мнения, так и рамками компетентности общественного мнения,, рамками его способ­ности постигать мир и судить о нем.

Уровень знания и понимания предмета

Существо проблемы обнаруживается лучше всего в результате сопоставления высказываний общественного мнения с высказываниями науки. Среди послед­них, как известно, имеются не только абсолютные истины, но и предложения, истинность которых еще строго не доказана, предложения спорные, дискуссион­ные и т. д., то есть мнения. Вместе с тем уже сам по

себе факт вторжения науки в сферу тех или иных явлений дей­ствительности свидетельствует, что эти явления пробуждают у общества определенный интерес; научный интерес вообще является одной из форм общественного интереса. Значит, здесь налицо и первый, и второй критерии, на основании ко­торых объект науки мог бы стать объектом общественного мнения. И все же в подавляющем большинстве случаев этого не случается. Спор вокруг тайны белка, по поводу конструи­рования нового синхрофазотрона или даже по вопросу о при­роде общенародного государства был, есть и остается преиму­щественно узконаучным спором, спором специалистов, ис­ключающим участие в нем широких масс населения. Борьба мнений в науке, как правило, не выходит за стены научных институтов и лабораторий, за пределы специальных научных изданий и не становится борьбой мнений в масштабах всей общественности.

Этого не случается по той простой причине, что общест­венное мнение, то есть члены общества, взятые в сумме, не располагает необходимой для такого спора компетен­цией — соответствующим объемом и уровнем знаний о пред­мете, а также соответствующими, специфически научными, средствами его анализа. И, что очень важно подчеркнуть, в принципе не может располагать: отмечаемая «ущербность» общественного мнения является органической. Ведь даже если допустить, что на каком-то, предельно высоком, уровне социального развития общественное мнение станет по сво­ему содержанию сугубо научным (в смысле: в основном сво­бодным от антинаучных элементов), то и тогда, хотя бы в силу необходимой специализации научного труда, все люди не смогут обладать равными знаниями по всем вопросам. Следовательно, даже тогда наука будет отличаться по сво­ему объекту от общественного мнения. И тем более это верно применительно к существующим условиям, когда общест­венное мнение формируется не только на уровне научного знания, но и на уровне обыденного сознания, когда оно на­ряду с элементами науки включает в себя элементы, крайне далекие от научного понимания действительности, и, больше того, когда эти последние в общем и целом явно превалируют в содержании мнений.

Наряду с отмеченной органической некомпетентностью общественного мнения существует еще и, так сказать, неор­ганическая_у искусственно создаваемая некомпетентность об­щественности. С ней мы сталкиваемся, например, когда речь идет об объектах, не требующих для своего освоения теоре­тического мышления,— таких, как многие стороны политики, морали, экономики и т. п. В существовании такого рода не­компетентности сомневаться не приходится: практически почти в каждом опросе общественного мнения выявляется более или менее широкая группа населения, которая в ответ на те или иные вопросы анкеты пишет: «Не знаю», «Не ду­мал об этом», «Не слышал об этом» и т. д. Но точно так же не может быть двух разных мнений и в отношении природы этой некомпетентности. Речь тут идет об объектах, вполне доступных пониманию среднеобразованного человека, не требующих специальной подготовки, и если человек все же не может судить о них, то только по одной причине — в силу простого незнакомства с данными объектами.

Иными словами, компетентность (некомпетентность) первого рода, в отношении явлений действительности, вы­ступающих в качестве объекта науки, является функцией прежде всего от образования людей, уровня их специальных знаний, их теоретических способностей, их умения опериро­вать средствами научного анализа и т. д. и т. п. Компетент­ность второго рода — функция прежде всего от уровня ос­ведомленности людей в тех или иных вопросах действитель­ности. Разумеется, и в том, и в другом случае в основе боль­шей или меньшей компетентности людей лежат некоторые общие социальные предпосылки: уровень развития науки, образования, демократии и пр. Однако реальное соотношение объективного и субъективного факторов здесь различно. При прочих равных обстоятельствах, в первом случае компетент­ность индивида в большей степени зависит от него самого, нежели от общества: великие ученые существовали, как из­вестно, во все времена, хотя, понятно, число их по мере со­циального прогресса постоянно возрастало. Что же касается неосведомленности людей, то она уже в гораздо большей сте­пени связана с условиями общественной жизни, даже тогда, когда в основе ее лежит, казалось бы, чисто субъективный фактор в виде социальной неактивности, социального равно­душия индивида (случай, когда индивид сам совершенно не интересуется теми или иными явлениями действительности и потому не имеет о них никакого представления). И тем бо­лее вопрос упирается в объективные условия социальной жизни, когда в обществе не развита демократия, когда оно не предоставляет своим членам всей необходимой информа­ции по поводу совершающихся в нем процессов и т. д. В данном случае индивид и общественное мнение в целом не мо­гут быть компетентными, несмотря на все свое желание.

Как легко понять, все это ограничивает круг объектов, по которым может высказываться общественное мнение. Следовательно, критерий компетентности также является важнейшим при определении этих границ. В соответствии с ним из всех явлений действительности, вызывающих обще­ственный интерес и допускающих многозначность толкова­ния, объектом общественного мнения могут быть только те, которые доступны знанию и пониманию общественности.

В начале главы мы говорили о «пороге доступности», за которым лежат явления, главным образом из сферы соци­альной жизни, которые, «проходя» через призму непосред­ственной практики и непосредственного восприятия индиви­дов, теряют свои действительные очертания, приобретают в массовом сознании причудливые, искаженные формы. Со­знание людей, вырастающее непосредственно из их обыден­ной жизни, вообще не способно отразить такие явления, вер­нее, способно отразить их лишь в заведомо извращенном, затемненном виде. В известном смысле за «порогом доступно­сти» общественного мнения лежат и те явления действитель­ности, о которых мы заговорили теперь, в связи с пробле­мой компетентности. Однако, как нетрудно убедиться, в сущ­ности, это разные вещи.

По отношению к явлениям первого рода человеческий мозг в рамках массового сознания представляет собой вме­стилище разного рода ложных взглядов, заблуждений и пре­дубеждений; распространение истинных знаний путем про­свещения наталкивается в таких случаях на стихийное соп­ротивление всех этих элементов заблуждения. Предметы же, являющиеся объектами научного рассмотрения, в массе своей вовсе не «проходят» через призму непосредственной практики индивидов и потому просто неизвестны людям, даже понаслышке. По отношению к ним человеческий мозг представляет собой скорее типичную tabula rasa, на которую путем образования может быть беспрепятственно занесено любое знание.

В этом смысле у непосредственных агентов капитали­стического производства могут быть самые превратные пред­ставления о сущности эксплуатации или процессе ценооб­разования; поэтому мы говорили, что подобные явления лежат за «порогом доступности» общественного мнения, пред­полагают специфически теоретическое их освоение. Но можно поручиться, что у абсолютного большинства членов об­щества вовсе нет никаких представлений (и тем более мне­ний!) по вопросу о том, что собой представляет прибавочный труд или стоимость. Последние предметы с точки зрения общественного мнения это — terra incognita, вещи, которые «неизвестно с чем едят»,— словом, неизвестные явления. И в таком же положении по отношению к общественности (большинству членов общества) находятся другие стороны мира, изучаемые бесчисленными «специальными» наука­ми — физикой, химией, геологией, медициной — несть им числа, как и вообще любые явления действительности, даже самые простые с точки зрения их понимания, познакомиться с которыми члены общества не могут или не хотят.

Таким образом, повторяем, проблема компетентности об­щественного мнения и проблема «непознаваемости» мира массовым сознанием, или ложного сознания,— не совсем од­но и то же. Первая является значительно более широкой по своему содержанию, поскольку ошибочное отражение того или иного явления во мнениях — лишь частный случай не­компетентности. В более общем виде под компетентностью понимается знакомство или незнакомство людей с предме­том обсуждения, степень их осведомленности о предмете. Поэтому проблема компетентности, в собственном смысле слова, решается не только и не столько в терминах «истины» и «лжи», сколько в терминах «знания» и «незнания».

Компетентность — величина переменная. Зависимость от социальных условий

Из сказанного, между прочим, вытекает, что компетентность общественного мне­ния — величина переменная. Прежде всего с исторической точки зрения. От­влекаясь от разного рода частностей, можно утверждать, что общий истори­ческий прогресс, отмечаемый сменой социально-экономических формаций, сопровождается неиз­менным ростом компетентности общественного мнения. В ос­нове этого явления лежит научно-технический прогресс, рас­ширение

объема человеческих знаний, увеличение числа «знающих», то есть образованных людей, развитие демокра­тических форм социальной организации, расширение соци­альных и технических средств информации и т. д. и т. п. [109] В самой структуре общественного мнения этот процесс на­ходит выражение в изменении удельного веса элементов на­учного знания и обыденного сознания: по мере исторического развития происходит постоянное увеличение удельного веса первых за счет соответствующего уменьшения удельного веса вторых.

Некоторые исследователи, говоря об общественном мне­нии буржуазного общества, нередко пытаются представить его в виде царства, где единолично господствует обыденное сознание. В действительности, конечно, это не так. В усло­виях буржуазного общества, сделавшего колоссальный шаг вперед по сравнению со средневековьем, массовое сознание содержит немало элементов науки и точных представлений о действительности [110].

Вместе с тем в условиях этого, как и вообще всякого ан­тагонистического общества, сохраняется глубокий разрыв между научным и обыденным сознанием. Он порождается уже самим характером капиталистического способа произ­водства, который, благодаря феномену отчуждения, является одновременно способом массового производства разного рода иллюзий и ложных представлений. С другой стороны, на процесс проникновения науки в сознание масс, вызываемый объективными причинами, оказывает определяющее влия­ние целый ряд объективных же противодействующих тен­денций— хотя бы в виде интересов господствующих клас­сов. Последние, как известно, стремятся ограничить духовное развитие масс, задержать по возможности рост их созна­тельности, образования, культуры. И для этого они прибе­гают не только к разного рода пассивным мерам, затрудня­ющим для миллионных масс получение образования и при­общение к науке, но и осуществляют активную программу по закреплению имеющихся и насаждению новых иллюзий и ложных представлений в массовом сознании, тем самым по повышению его «иммунитета» в отношении элементов на­учного знания.

В результате в этом обществе складываются такие от­ношения, когда, по словам Р. Миллса, «люди лишены не только продуктов и орудий своего труда, но и понимания общей структуры и общей связи производственных процес­сов. В политической сфере... люди не в состоянии разглядеть все здание в целом, не в состоянии обозреть его вершину и не в состоянии сформулировать проблемы, имеющие ре­шающее значение с точки зрения определения всей полити­ческой системы, в которой они живут, и места, занимаемого ими в этой системе» [111].

Больше того, если иметь в виду реальное отношение ме­жду элементами научного знания и обыденного сознания, то в условиях капитализма первые не только в целом не заме­щают, не вытесняют вторых, но, случается, сами замещают­ся, вытесняются вторыми. Именно это явление находит свое выражение в возникновении и существовании в буржуазном обществе так называемой вульгарной науки ^[112].

Принципиальное изменение структуры массового созна­ния в направлении увеличения элементов научного знания и, следовательно, принципиальное повышение компетентно­сти общественного мнения совершается с переходом от ка­питализма к коммунизму. Более высокий социальный строй, отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс, создает все необходимые условия для «массового изменения людей», для «массового порождения коммунистического сознания» [113]. Правда, это происходит не сразу. Различение обыденного и научного со­знания долго еще полностью сохраняет все свое значение, в том числе в условиях социализма [114]. И все же уже при социализме сфера действия обыденного сознания оказывает­ся существенно ограниченной.

Не будем здесь приводить общих данных, свидетельст­вующих об уровне грамотности и сознательности членов со­циалистического общества. Сошлемся лишь на опыт Инсти­тута общественного мнения. А он убедительно показывает, что при обсуждении многих важных проблем общественное мнение обнаруживает весьма высокую компетентность.

Бесспорно, нелегкой нужно считать, к примеру, пробле­му определения путей быстрейшего увеличения производ­ства продуктов питания и товаров широкого потребления в стране. Однако участники II опроса, среди которых, заме­тим, было 34 процента рабочих, 33,3 процента служащих и только 13,1 процента инженеров, справились с ней в целом довольно успешно. Например, в отношении вопросов разви­тия сельского хозяйства большинство мнений сводилось к предложениям: механизировать и автоматизировать произ­водство; добиться такой же организации труда, как в про­мышленности; шире использовать специализацию в развитии отдельных областей, краев и районов страны; развивать сеть овощеводческих совхозов близ крупных промышленных центров и т. д.

Но может быть, в еще большей степени о высокой ком­петентности общественного мнения и происходящем истори­ческом сужении сферы действия обыденного сознания говорили в том же опросе оценки возможных (наилучших) пу­тей повышения заработной платы населения.

Как известно, в принципе заработная плата может расти двояким путем: путем увеличения суммы получаемых людьми денежных средств и путем, когда эта сумма остается прежней, но на нее можно приобрести большее количество продуктов и товаров, чем раньше,— главным об­разом за счет снижения цен. Социалистическое государство использовало и использует оба способа повышения благосо­стояния трудящихся. Но какой из них должен быть признан наиболее эффективным в настоящее время, в условиях сло­жившейся диспропорции в уровнях заработной платы раз­личных слоев населения, с точки зрения решения социаль­ных задач, стоящих перед обществом в целом? Мнение спе­циалистов, основанное на соответствующих экономических показателях, на этот счет таково: конечно, путь упорядо­чения заработной платы, ее повышения у низкооплачи­ваемых рабочих и служащих: только на таком пути можно покончить с разрывами в уровнях жизни людей; сниже­ние же цен, от которого более всего выигрывают как раз категории трудящихся, имеющие высшие ставки, напротив, способно лишь усугубить процесс социальной дифференциа­ции. А что по этому поводу думают «простые люди», общест­венное мнение? Как они расценивают значение обоих пу­тей?

Обыденное сознание всех групп населения, отражающее ближайшие, непосредственные интересы людей, избирает в качестве наиболее предпочтительного конечно же путь сни­жения цен, поскольку он приносит зримую, ощутимую вы­году для всех; при этом особенно на таком пути должны Пыли бы настаивать те довольно многочисленные слои насе­ления, на которые не распространяется процесс увеличения заработной платы. Подобные обстоятельства могли породить у исследователя естественное стремление к известному априоризму в выводах. Однако результаты опроса были иными. Общественное мнение, взятое в целом, продемонстрировало по отношению к данной проблеме истинно сознательный под­ход, продиктованный учетом интересов и целей продвиже­ния вперед всего общества в целом. Обнаружив понимание того, что путь снижения цен, наряду с очевидными плюсами, отличается и серьезными минусами, поскольку он закреп­ляет и еще более усиливает имеющуюся дифференциацию в уровне заработной платы и, следовательно, в уровне жизни различных групп населения, участники опроса в большин­стве своем высказали мнение, совпадающее с точкой зрения специалистов. Лишь треть опрошенных отдала предпочтение практике дальнейшего снижения цен на предметы потре­бления. 60,7 процента настаивало, как на главном, на мерах по урегулированию заработной платы, прежде всего путем подтягивания низкооплачиваемых категорий работников до уровня остальных.

Зависимость от объекта и субъекта высказывания

О том, что компетентность обществен­ного мнения — величина переменная, можно говорить не только в историческом плане, в смысле прогрессивного увеличения числа элементов науки в содержании массового сознания, то есть применительно к тем ситуациям, когда компетентность является функцией от об­щего

уровня развития общества, от социальных условий дея­тельности личности, от достигнутой в обществе степени об­разованности народа и т. д. Компетентность общественного мнения непостоянна и в рамках каждого данного общества, взятого в тот или иной момент его развития. В последнем случае она оказывается функцией прежде всего от объекта высказываний общественности: при заданном характере ос­новных социальных условий, при данном уровне грамотности населения одни и те же люди в одно и то же время прояв­ляют безусловно различную осведомленность в разных воп­росах. Но не только. В тех же самых заданных общих усло­виях, при обсуждении одних и тех же вопросов разные группы людей проявляют также безусловно различную ос­ведомленность. Значит, компетентность мнения является функцией и от субъекта высказывания.

Все это ставит перед исследователем общественного мнения целый ряд специфических задач. Он никак не может ограничиться признанием общей возросшей компетентности общественного мнения и на этом основании объявлять глас народа «гласом божьим». То очевидное обстоятельство, что степень этой компетентности может испытывать — в зависи­мости от характера обсуждаемого вопроса и от состава уча­стников опроса — весьма серьезные колебания, вынуждает его в каждом конкретном случае специально анализировать высказывания общественности как с точки зрения их объ­екта, так и с точки зрения их субъекта.

Дело усложняется в связи с тем, что само общественное мнение, как правило, совершенно не задумывается над проблемой собственной компетентности и практически не спо­собно к самокритике. В этом отношении рассматриваемый теперь критерий объекта мнения существенно отличается от первых двух. Стихийно действующее общественное мнение не может высказываться по вопросам, не представляющим общественного интереса или не имеющим многозначного ре­шения. Так же довольно трудно допустима и инспирация вы­сказываний общественности по предметам, не отличающим­ся названными признаками. Другое дело — критерий компе­тентности. Он не имеет столь же строгого формального ха­рактера, и в результате стихийно действующее общественное мнение то и дело «прорывается» в область «недозволенного», где компетентность его оказывается ничтожной.

Весьма поучительным примером этого была история с выступлением общественности Ленинграда по поводу лече­ния раковой болезни. В этой истории, вообще говоря, сле­дует различить две стороны. Во-первых, требование обще­ственности организовать клиническую проверку эффектив­ности лечения рака по методу, предложенному одним ле­нинградцем. Адресованное Министерству здравоохранения СССР, такое требование было вполне правомерным и компе­тентным. У общественности сложилось впечатление, что в медицинских кругах, в результате явлений бюрократизма, столкновения личных интересов отдельных ученых и т. д., создалась ненормальная обстановка, когда имеющий огром­ное значение метод лечения не может получить практиче­ской реализации,— поэтому, вполне естественно, она и вы­ступила против такой обстановки. Объектом ее высказыва­ния в данном случае была проблема организации научной деятельности, вернее, проблема атмосферы научного творче­ства в советской медицине, общественный и моральный ас­пекты этой проблемы и т. д. Ясно, что все эти проблемы пол­ностью входят в сферу компетенции общественного мнения, и, надо сказать, Министерство здравоохранения вняло это­му мнению (а оно было высказано рядом крупных писате­лей и журналистов Ленинграда) и издало соответствующий приказ о проведении испытаний.

Однако результаты этих испытаний, проведенных с уча­стием крупнейших онкологов страны, оказались отрицатель­ными. И тогда общественность сочла возможным пойти дальше: она поставила под сомнение результаты проверки и позволила себе высказываться по существу вопроса: отно­сительно научной и практической ценности защищаемых ею методов лечения. Таким образом, общественное мнение вторглось в сферу, где до сего дня является бессильной даже мировая медицинская наука в лице ее крупнейших предста­вителей, проникших во все тонкости дела. Ясно, что ком­петентность такого мнения, составленного из мнений почти исключительно неспециалистов, практически могла равнять­ся только нулю. Поэтому естественным в подобной ситуа­ции было уже другое — возмущение ведущих академиков- медиков по поводу того, что «определенная группа лиц счи­тает, что она может от имени общественности оказать дав­ление на ученых-медиков и заставить их разрешить лечить больных людей... не имеющим никакого теоретического обоснования и практически совершенно бесполезным мето­дом» [115]. Вполне естественной была и реакция на обществен­ное мнение со стороны ЦК КПСС, куда писатели и журна­листы обратились с апелляцией в своей тяжбе с наукой. «ЦК КПСС,— говорилось в ответе высшей партийной ин­станции,— получил письмо группы ленинградских писате­лей и журналистов с просьбой отменить решение президиума Академии медицинских наук СССР и Министерства здраво­охранения СССР о запрещении применять для лечения ра­ковых больных препараты, предложенные гр. Качугиным... ЦК КПСС не считает возможным брать на себя роль арбитра в апробации методов лечения. Только ученые-медики могут определять правильность применения тех или других мето­дов лечения болезней» [116].

Следует отметить, что подобные случаи нарушения об­щественностью критерия компетентности встречаются не только в условиях стихийного функционирования общест­венного мнения. К вопросам, требующим сугубо специаль­ных знаний, сплошь и рядом обращается и искусственно инспирируемое мнение общественности. Как кажется, ти­пичным примером в этом отношении могут быть некоторого рода высказывания широких масс по проблемам литературы и искусства.

Разумеется, невозможно отрицать, что оценочные суж­дения народа по поводу тех или иных отдельных произведе­ний поэзии, кино или живописи, как и по поводу целых школ и направлений в искусстве, представляют сами по себе ог­ромный интерес. Этот интерес затрагивает буквально всех — общество в целом, которое должно знать самое себя; стоящие у руководства обществом институты, стремящиеся посто­янно совершенствовать свое мастерство управления; нако­нец, самих поэтов, кинематографистов и художников, для которых, понятно, далеко не безразлично, как относятся к их творчеству массы. Общественное мнение, складываю­щееся вокруг произведений литературы и искусства, дает возможность определить степень популярности (непопуляр­ности) того или иного художника или его работы, уровень развития художественного вкуса масс и т. д. Из такого знания вытекает возможность решения множества важных вопросов: определения основных направлений художествен­ной пропаганды (как и культурной политики государства во­обще), содержания и форм работы по эстетическому воспи­танию народа и пр.

Однако значимость общественного мнения в отношении произведений искусства этой его оценочной деятельностью, базирующейся на упоминавшейся аксиоме: «На вкус и цвет товарища нет», в сущности, и исчерпывается. Стоит только перейти от релятивистских оценок типа «нравится — не нра­вится» к анализу произведений искусства по существу, к анализу на основе объективных критериев «хорошо — пло­хо», «прогрессивно — реакционно», «перспективно — нежиз­ненно» и т. д., чтобы сразу же убедиться: общественное мне­ние здесь не помощник.

Высшим объективным судьей в делах такого рода яв­ляется, как известно, история. Она безжалостно предает заб­вению все действительно плохое и, напротив, сохраняет на века все действительно хорошее, она, спустя какое-то время по прошествии споров, недвусмысленно обнаруживает, кто на самом деле лил воду на известную мельницу — хулители данного произведения искусства или его защитники. И она же, эта всесильная история, с беспощадностью фиксирует перед потомками бесконечную вереницу ошибок, в которые столь опрометчиво впадало общественное мнение со своими оценками гениев.

Конечно, было бы неправильно отождествлять общест­венное мнение прошлых веков и современности. Мир циви­лизовался, стал несравненно грамотнее и информирование, чем, скажем, во времена Моцарта, значительно развились и его способности к восприятию истинно прекрасного. И все же ошибок, когда люди предпочитают Варавву Иисусу, се­годня также, увы, достаточно. Разве не издевалось еще полвека назад цивилизованное парижское общество над рабо­тами импрессионистов — тех самых, что вызывают сегодня всеобщее восхищение и, во всяком случае, признаны всеми в качестве «законного» направления в живописи?! И разве не существует ныне плотной пелены непонимания, застилаю­щей глаза широкому общественному мнению во многих, в том числе и развитых, странах на истинное содержание твор­чества таких художников, как Владимир Маяковский и Бертольд Брехт, Густав Малер и Александр Скрябин, Пабло Пикассо и Давид Сикейрос?!

Сказанное должно быть отнесено и к общественному мнению, функционирующему в условиях социалистического общества. Конечно, люди при социализме воспитываются ис­ключительно на идеях прогресса, всякая открытая реакцион­ная деятельность и пропаганда здесь исключены; возрастают здесь и сознательность, грамотность, вообще культура всего народа; несравненно увеличиваются возможности для зна­комства с творчеством художника миллионов людей и т. д. Все это, вне всякого сомнения, повышает общую компетент­ность масс в их суждениях о литературе и искусстве по су­ществу, сокращает возможность ошибок прежних эпох, но никоим образом не исключает этой возможности целиком.

Прежде всего, в силу того обстоятельства, что ни одно из названных условий компетентности не осуществляется в современном социалистическом обществе полностью, до кон­ца. Мы, например, говорим о высокой сознательности членов общества. Это справедливо. Но вместе с тем известно, что в Советском Союзе имеется немало людей, фактически, на практике не придерживающихся научного мировоззрения, разделяющих, скажем, религиозные взгляды на мир и, сле­довательно, на искусство. Точно так же: социализм обеспе­чивает успешное решение проблемы грамотности, это верно. А с другой стороны, и в этом отношении имеется немало самых серьезных изъянов [117]. Наконец, огромные сложности технического порядка препятствуют и полному решению проблемы информации: из-за несовершенства современного радио, телевидения, издательского дела, из-за недостаточно­сти распространения некоторых форм внедрения искусства в массы, из-за множества организационных неполадок мил­лионы людей сегодня лишены еще возможности познако­миться даже с крупнейшими произведениями литературы и особенно искусства — хотя бы в копиях, если речь идет о живописи, или в магнитофонных записях, если речь идет о музыке. Действие всех этих факторов приводит к тому, что в социалистическом обществе на современном этапе его развития сохраняется довольно много людей, не осведом­ленных в вопросах литературы и искусства, незнакомых с этой сферой духовного производства, то есть некомпетент­ных [118].

Вместе с тем, как мы уже отмечали, незнакомство, тем более полное, с объектом обсуждения является только одним из проявлений, к тому же самых крайних, человеческой не­компетентности. Иное ее проявление — низкий уровень вос­приятия обсуждаемого предмета, отсутствие у людей доста­точной культуры, знаний и навыков для его понимания и анализа [119].

 

Некомпетентность такого рода встречается во всех без исключения сферах общественной жизни, и, может быть, как раз чаще всего в сфере литературы и искусства, и устра­няется она уже не просто путем отличной постановки дела информации, но в ходе специального обучения и воспитания масс.

В мире действительно все время растет число людей (и не только профессионалов), глубоко разбирающихся в искус­стве и литературе, тонко чувствующих прекрасное, испыты­вающих потребность в соприкосновении с ним и т. д. Но это — с одной стороны. А с другой — бок о бок с названным процессом идет объективный же процесс постоянного услож­нения содержания и, следовательно, языка искусства и ли­тературы. И это предъявляет к зрителю и слушателю новые, весьма высокие требования. Огромное количество фактов показывает, что уровень эстетического воспитания широких масс остается в современном обществе довольно невысоким. Миллионы людей не могут отличить объективно «хорошего» от объективно «плохого» [120].

О чем, однако, все это говорит? О том, что обществен­ность, неспециалисты не имеют права судить о литературе и искусстве? Конечно, нет. Вообще, чтобы судить о чем-либо (другое дело — высказывать вслух свое суждение!), человек не нуждается ни в каких правах, кроме одного — права жить; поэтому общественное мнение высказывалось и всегда будет высказываться по этим вопросам, невзирая ни на ка­кие регламентации и запрещения. Больше того, как отмеча­лось выше, оценочные суждения общественности по вопросам литературы и искусства имеют в жизни общества огромное значение и потому должны всячески инспирироваться и госу­дарством, и прессой, и социологами, и самими художниками. Без знакомства с такими суждениями невозможно сколько-нибудь точно ориентироваться в направлении художествен­ного развития общества и сколько-нибудь точно оценивать уровень эстетических вкусов масс.

Приведенные выше соображения, как и весь историче­ский опыт прошлого и настоящего, с непреложностью говорят о другом — о том, что мнение общественности по рассмат­риваемым вопросам может быть некомпетентным и что поэтому инспираторы общественного мнения не должны относиться к нему как к имеющему какую-то обязательную силу. Миф о бесславном судействе Мидаса еще рано сда­вать в исторический архив.

Критерий компетенции и задачи исследования

Что же касается позиции социологов, то они, повторяем, должны каждый раз специально анализировать общественное мнение с точки зрения его компе­тентности. Анализу в первую очередь должен подлежать объект высказывания. При его рассмот­рении исследователь должен ответить на вопрос: входит ли такой объект в сферу компетенции широкой общественности, не требует ли он по

своему характеру сугубо специальных знаний и специальных навыков анализа, то есть не является ли он предметом мнения исключительно специалистов?

При этом очень важное значение приобретает четкость определения границ обсуждаемого объекта. Например, неко­торые из опрошенных подвергли критике предмет V опроса Института общественного мнения. «Ваша анкета,— писал нам Н. А. И., 47-летний рабочий из Баку,— трудное дело. На нее нельзя ответить толково молодым супругам, которые мало что смыслят в этом деле. Вопросы, затронутые анкетой, должны быть предметом рассмотрения ученых, а не молодых дур, не умеющих сварить себе супа. Поэтому давайте лучше дадим слово умным людям, пусть они подумают хорошенько, составят предложения, а правительство рассмотрит и уза­конит их».

Даже если оставить в стороне неточность, допущенную критиком (наша анкета была рассчитана не только на моло­дежь, но на людей всех возрастов; на нее ответили почти 4,5 тыс. человек старше 30 лет), с ним нельзя согласиться. Как мы говорили, степень компетентности и общей ценности общественного мнения зависит от степени знакомства людей с предметом обсуждения, причем наименьшую осведомлен­ность люди проявляют, как правило, в вопросах, относя­щихся к собственно научному знанию.

Является ли, однако, таким же вопросом и проблема семьи? И да, и нет. Тут все зависит от того, какие именно стороны этой проблемы ставятся на обсуждение. Пожалуй, в любой проблеме можно найти такие аспекты, которые входят в компетенцию только специалистов. Есть такие аспекты и в проблеме семьи. Например, вопрос об изменении формы семьи при коммунизме. Интересуется ли этим предметом общественность? Думает ли она о том, как конкретно будет выглядеть семья в коммунистическом обществе? Безусловно! Но можно ли провести исследование общественного мнения по данному вопросу? Вообще-то говоря, конечно. Однако если нас при этом интересует не мера заблуждения людей, не степень наивности их представлений, а действительно будущность семьи как важнейшего социального института, то, скорее всего, такое исследование не даст никаких резуль­татов: этот в<