Общественное мнение: действительность. Характер и источники ошибок общественного мнения

 

Обнаружить факт ошибочности высказываний общест­венности можно, как известно, и не выходя за рамки анализа зафиксированных суждений, путем их простого сопоставле­ния, в частности путем обнаружения противоречий в их со­держании. Допустим, в ответ на вопрос: «Что, по-Вашему, больше свойственно Вашим сверстникам: целеустремлен­ность или отсутствие цели?» — 85,3 процента опрошенных остановили свой выбор на первой части альтернативы, 11 процентов — на второй, а 3,7 процента не дали определен­ного ответа. Это мнение было бы заведомо ложным, если бы, скажем, в ответ на другой вопрос анкеты: «Есть ли лично у Вас цель в жизни?» — большинство опрошенных ответило отрицательно — не может быть признано верным представ­ление о совокупности, противоречащее фактическим харак­теристикам единиц, из которых состоит совокупность. Как раз с целью обнаружения степени истинности высказываний в анкету вводятся взаимно контролирующие друг друга во­просы, проводится корреляционный анализ мнений и т. д.

Другое дело — природа ошибочности высказываний об­щественности. В большинстве случаев ее определение оказы­вается невозможным в рамках рассмотрения одних зафикси­рованных суждений. Поиски ответа на вопрос «почему?» (по­чему общественное мнение оказывается в своих рассужде­ниях то правым, то неправым? чем конкретно определяется место того или иного мнения на континууме истинности?) вынуждают нас обращаться к сфере формирования мнений.

Если подойти к вопросу в общем и целом, истинность и ложность высказываний общественности зависят прежде всего от самого рассуждающего субъекта, а также тех источ­ников, из которых он черпает свои знания. В частности, что касается первого, то известно, что различные социальные среды характеризуются неодинаковыми «признаками»: в за­висимости от их объективного положения по отношению к источникам и средствам информации они отличаются боль­шей или меньшей информированностью в тех или иных во­просах; в зависимости от уровня культуры и т. д.— большей или меньшей способностью к восприятию и усвоению посту­пающей информации; наконец, в зависимости от соотноше­ния интересов данной среды и общих тенденций социального развития — большей или меньшей заинтересованностью в приятии объективной информации. То же нужно сказать и об источниках информации: они могут нести истину или ложь в зависимости от степени их компетентности, от характера их социальных интересов (выгодно или невыгодно распростра­нять объективную информацию) и т. д. В сущности, рассмат­ривать проблему формирования общественного мнения озна­чает рассмотреть роль всех этих факторов (прежде всего со­циальных) в сложном «поведении» субъекта высказывания и источника информации.

Однако в наши задачи не входит анализ собственно про­цесса формирования общественного мнения. Нам достаточно обрисовать природу заблуждений общественности в общем виде. Поэтому мы ограничимся, так сказать, абстрактным, лишенным социальных характеристик рассмотрением этих ошибок. В частности, имея в виду источники информации, мы охарактеризуем каждый из них как обладающий, так сказать, своим определенным запасом «доброкачественно­сти», «чистоты», то есть истины и лжи (с точки зрения со­держания образующегося на его основе мнения).

Как известно, вообще говоря, в качестве базы образова­ния мнений могут выступать: во-первых, молва, слуху, сплетни; во-вторых, совокупный личный опыт индивида, на­капливающийся в процессе непосредственной практической деятельности людей; наконец, совокупный коллективный опыт, опыт (в широком смысле слова) «других» людей, офор­мляемый в разного рода сведения, поступающие к индивиду теми или иными способами. В реальном процессе формиро­вания мнений значение этих источников информации крайне неравноценно. Разумеется, наибольшую роль играет послед­ний из них, поскольку он включает в себя такие могучие элементы, как современные средства массовой коммуника­ции и непосредственную социальную среду индивида (в ча­стности, опыт «малых групп»). Кроме того, названные вна­чале источники в большинстве случаев «работают» не сами по себе, не непосредственно, но преломляясь соответствую­щим образом через опыт социальной среды, действие офи­циальных источников информации и т. д. Однако с точки зрения интересов теоретического анализа предложенная по­следовательность рассмотрения кажется наиболее целесооб­разной, а изолированное, так сказать, в «чистом виде» рас­смотрение каждого из названных источников — не только желательным, но и необходимым.

Молва, слухи, сплетни

Поэтому мы начнем со сферы деятельно­сти Аты. Уже в греческих мифах подчер­кивалось, что ей удается совращать не только одиночек, но и целые толпы. И это верно. Рассматриваемый теперь источник информации является весьма «оперативным» и наименее надежным. Мне­ния, образующиеся на его основе, если и не обладают всегда

нулевым содержанием, то все же, как правило, неизменно оказываются смещенными на континууме в сторону нуля.

Внешне, по механизму своего распространения, этот тип знаний весьма напоминает тот, что называют «опытом дру­гих» людей: слухи всегда поступают от других — или непо­средственно от того человека, который «сам» — собствен­ными глазами (ушами)!—видел, слышал, читал что-либо, или от того, который слышал нечто от какого-то другого человека, бывшего (по крайней мере утверждающего, что он был) непосредственным свидетелем (участником) обсуждаемого события. Однако в действительности эти два типа зна­ний совершенно различны. Дело прежде всего в том, что «опыт других», в отличие от молвы и сплетен, может рас­пространяться множеством разных способов, а не только путем непосредственных коммуникаций между двумя собе­седниками, носящих, к тому же, приватный, конфиденциаль­ный, целиком свободный от элементов официального харак­тер. Но это частность. Главное отличие сравниваемых типов знаний заключено в самой их природе, в способах их обра­зования.

Как известно, любое знание может быть ошибочным. В том числе и основанное на опыте — индивидуальном или коллективном, в том числе и скрепленное высоким авторите­том науки или провозглашенное в качестве строго официаль­ного. Но если человек или коллектив, «простой смертный» или «богоподобный» могут ошибиться, то сплетник передает сведения, которые с самого начала заведомо содержат неправду. Это совершенно ясно в отношении суждений, ко­торые, собственно, и называются «сплетнями»—представ­ляют собой сплошную выдумку, чистое, от начала до конца, измышление, не содержащее ни грана истины. Но это верно и в отношении суждений-слухов, опирающихся на какие-то факты действительности, отталкивающихся от них. В этой связи народная мудрость «Нет дыма без огня» не выдержи­вает критики не только в том смысле, что сплетни и слухи сплошь и рядом возникают абсолютно без каких-либо на то оснований. Даже тогда, когда «дым», стелющийся по земле в виде молвы, возникает от «огня», по нему никогда нельзя составить представление об источнике, его породившем. Вер­нее, это представление неизбежно будет ошибочным.

Почему? Потому что в основе знания, обозначаемого тер­минами «молва», «слухи», «сплетни», всегда лежит большая или меньшая доза вымысла, домысла: сознательного, наме­ренного или неосознанного, случайного — это безразлично. Такой вымысел присутствует уже в момент зарождения слуха, так как лицо, первым сообщающее сведение, порож­дающее слух, никогда не располагает всей полнотой точных, строго проверенных фактов относительно объекта суждения и потому вынуждено дополнять их собственной фантазией (в противном случае высказывание будет не «слухом», не «сплетней», а «нормальным», положительным знанием) В дальнейшем же, по мере передачи сведения от одного лица к другому и тем самым удаления его от первоначального источника, эти элементы вымысла растут как снежный ком: сообщение дополняется различными подробностями, всяче­ски живописуется и т. д., причем, как правило, людьми, ко­торые совсем уже не располагают никакими фактами о пред­мете разговора.

Разумеется, исследователю-социологу очень сложно от­личить такую заключающую в себе ложь «людскую молву» от истинного, основанного на точных фактах и проверенного знания, сообщаемого одним лицом другому. Однако, учиты­вая специфическую природу молвы, социология обществен­ного мнения выделяет этот тип знания в качестве особого и очень ненадежного источника образования мнений. При этом из того, что слухи крайне редко передают факты в том их виде, как они существуют в действительности, социология делает и практический вывод: мнения, основанные на лич­ном, непосредственном опыте людей, оцениваются ею, при прочих равных обстоятельствах, значительно выше, нежели мнения, сформировавшиеся на основе «слухов».

В нашем III опросе была зафиксирована группа молодых людей, которые дали резко отрицательную оценку советской молодежи, заявили, что не находят в ней никаких (или почти никаких) положительных качеств. В количественном отно­шении эта группа была незначительной. Однако, понятно, одно только это обстоятельство не давало оснований заклю­чить, будто мнение этой группы менее точно отражало дей­ствительность, нежели мнение подавляющего большинства, или, тем более, было ошибочным. Как и в каждом случае столкновения с плюралистическим мнением, задача как раз заключалась в том, чтобы определить, какая из полемизирую­щих позиций содержала в себе истину или по крайней мере была более близка к реальной картине вещей. А для этого очень важно было понять, что представляла собой названная группа молодежи, почему она так судила о своем поколении, на чем основывалось и каким образом возникло ее мнение.

Специальный анализ показал, что рассматриваемая оценка действительности давалась как раз чаще всего людь­ми, стоящими в стороне от больших дел своего поколения [149]. И это определило отношение к ней исследователя. Разу­меется, немалую роль в возникновении такого мнения играл и так называемый личный опыт (здесь это был прежде всего опыт микросреды). Поэтому в данном случае нужно было говорить и о другой проблеме, к рассмотрению которой мы перейдем ниже,— о проблеме непосредственного опыта индивидов как источника образования мнений. Однако глав­ное тут все же заключалось в другом: мнение данной части молодежи оказывалось порождением не только фактов жизни, но и людской молвы, слухов.

Непосредственный опыт индивида

Напротив, убедительным свидетельством в пользу большей истинности мнения остальных участников опроса было то, что они проявляли близкое знаком­ство с предметом обсуждения. Это обстоятельство в оценке степени истинности мнения играло для нас не меньшую, если даже не большую, роль, чем фактор

количества (на­помним, что положительную оценку поколению дали 83,4 процента опрошенных). Было крайне важно, что точка зрения основной массы в составе единодушного большинства не заимствована извне, не подсказана со стороны, но выра­ботана на основе непосредственного опыта людей, их жиз­ненной практики, в результате их собственных размышле­ний и наблюдений за фактами [150].

Правда, социология общественного мнения давно уже экспериментально показала, что то, что люди сами опреде­ляют в качестве своего собственного, личного опыта, в дей­ствительности отнюдь не представляет собой непосредствен­ной базы образования мнений. Последние и при наличии «личного опыта» формируются прежде всего на основе ин­формации, относящейся, по нашей классификации, к «опыту других» — неофициальному (если речь идет об опыте микро среды, к которой принадлежит данный индивид) или офици­альному (если речь идет о коллективном опыте, распростра­няемом, скажем, средствами науки, каналами массовой ком­муникации и т. д.). В этом смысле личный опыт индивида, скорее, определенная призма, преломляющая информацию, поступающую «со стороны», нежели самостоятельный источ­ник информации. Однако, с другой стороны, любой коллек­тивный опыт включает в себя непосредственный опыт инди­видов. Поэтому последний должен быть рассмотрен само­стоятельно. И во всех случаях факт наличия или отсутствия упомянутой «призмы» в процессе выработки индивидуального мнения (а следовательно, и общественного мнения) иг­рает весьма важную роль.

Вместе с тем, когда мы подчеркиваем особую ценность мнения, подтверждаемого непосредственным опытом говоря­щего, необходимо учитывать, что значение этого мнения, степень его истинности не являются безусловными, но на­ходятся в прямой зависимости как от упомянутого «опыта других» (мы будем говорить о нем ниже), так и от характера самого индивидуального опыта (его границ), от меры способ­ности индивида анализировать опыт, делать из него выводы.

В частности, если иметь в виду характер индивидуаль­ного опыта, то он определяется рядом показателей. Один из них — продолжительность опыта. Не случайно на практике, как правило, отдают предпочтение мнению человека пожи­лого, прожившего долгую и сложную жизнь, как говорят, умудренного опытом, перед мнением зеленого юнца. Другим важным показателем является многократность опыта, его многосторонность — ведь одно дело, если мнение подкреп­ляется единичным фактом, и другое — если за ним стоит множество повторяющихся, дополняющих друг друга фак­тов. Наконец, очень важно и то, чтобы опыт имел не созер­цательный, а активный характер, чтобы человек выступал по отношению к объекту, о котором он судит, не в качестве пассивного наблюдателя, но как действующий субъект — ведь природа вещей постигается наиболее полно лишь в про­цессе их практического освоения, преобразования.

И все же, сколь ни важны перечисленные факторы, сте­пень истинности мнения, основанного на личном опыте (вер­нее, пропущенного через призму личного опыта), зависит прежде всего от способности суждения говорящего. В жизни довольно часто встречаются в высшей степени зрело рассуж­дающие «юнцы» и совсем «зеленые» старцы, точно так же, как и далекие от непосредственной практики, но тем не ме­нее обладающие истиной «теоретики» и впавшие в самые грубые ошибки деятели «от сохи». Природа этого явления проста: люди, независимо от своего непосредственного опыта, бывают более и менее грамотными, образованными, более и менее компетентными, способными к анализу. И ясно, что располагающий ограниченным опытом, но умею­щий точно анализировать явления человек скорее сформу­лирует истинное суждение, нежели тот, кто знаком с мас­сой фактов, но не может связать и двух из них. Суждение первого будет столь же ограничено по содержанию, сколь ограничен и его опыт: если он чего-то не знает, он так и ска­жет: «Не знаю», если знает что-либо плохо, так и скажет: «Мой вывод, может быть, неточен» — или: «Мое мнение но­сит частный характер, не распространяется на всю совокупность явлений» и т. д. Напротив, менее способный к само­стоятельному анализу человек и при наличии богатого лич­ного опыта может судить о мире ошибочно.

Природа таких ошибок бывает весьма различной. И прежде всего она связана с действием так называемых «стереотипов» в сознании людей, в частности элементов со­циальной психологии. Впервые на огромную роль этого об­стоятельства обратил внимание Уолтер Липпман. Показав, что разного рода эмоциональные и иррациональные фак­торы глубоко проникли в процесс формирования мнений, он писал, что «стереотипы» — это предвзятые мнения, управ­ляющие восприятием людей. «Они обозначают объекты как знакомые и незнакомые, причем так, что едва знакомые ка­жутся хорошо известными, а незнакомые — глубоко чуж­дыми. Они возбуждаются знаками, которые могут варьиро­вать от истинного значения до неопределенной аналогии» [151]

Однако, к сожалению, У. Липпман, как и большинство социальных психологов Запада, во-первых, дал «стереоти­пам» ошибочное субъективистское истолкование [152], а во-вто­рых, чрезмерно гипертрофировал значение этих элементов массового сознания в процессе формирования обществен­ного мнения. Сделав акцент на «иррационализме» массового сознания, он пагубно упустил из виду другой важнейший мо­мент, а именно, что общественное мнение одновременно формируется и на уровне теоретического знания, то есть на уровне рациональном, и уже потому включает в себя эле­менты не только лжи, но и истины. Однако дело не только в этом. Даже и в рамках анализа природы ошибочного в об­щественном мнении вопрос не сводится к действию одних лишь «стереотипов». К делу непременно должен быть при­влечен весь механизм функционирования обыденного созна­ния со всеми его специфическими свойствами.

Взять хотя бы такую особенность обыденного сознания, как его неспособность проникать в глубь вещей, — ведь очень часто именно из-за этого непосредственный опыт индивида фиксирует не реальные, а кажущиеся таковыми отношения действительности. Так, в нашем V опросе общественное мне­ние единодушно (54,4 процента опрошенных) заключило, что главной причиной разводов в стране является легкомыслен­ное отношение людей к вопросам семьи и брака. При этом в обоснование своей точки зрения общественность ссылалась на такие факты непосредственного опыта, как «непро­должительность распадающихся браков», «молодость всту­пающих в брак» и т. д. Однако анализ объективной стати­стики показал ошибочность подобного мнения: лишь 3,9 про­цента из числа расторгнутых браков приходилось на браки продолжительностью менее года, в то время как основная масса — на браки продолжительностью в 5 и более лет; лишь 8,2 процента мужчин и 24,9 процента женщин вступали в брак в возрасте до 20 лет и т. п. [153].

Как же сложилось явно неверное представление о гла­венствующей роли фактора «легкомыслия»? Как кажется, дело объяснялось тут прежде всего тем, что идея легкомыс­лия является наиболее удобным способом объяснения слож­ного явления. Под эту идею можно подвести практически любой случай распада семьи. И именно так поступает обы­денное сознание, не умеющее глубоко анализировать сущ­ность вещей.

К тому же обыденное сознание не замечает, что оно сплошь и рядом путает реальные связи между явлениями, ставит их «с ног на голову». Каково, например, подлинное отношение между легкомысленным подходом людей к браку и продолжительностью расторгаемых браков? Очевидно, та­ково: если брак был в самом деле легкомысленным и должен быть расторгнут, то в подавляющей массе случаев расторже­ние его происходит действительно довольно скоро после свадьбы. Но не наоборот. Далеко не всякий краткий брак непродолжителен по причине человеческого легкомыслия. В обыденном же сознании внешняя связь воспринимается как связь существенная. И вот вместо того, чтобы утверж­дать: этот брак легкомыслен и потому непродолжителен, та­кое сознание полагает: этот брак непродолжителен и потому легкомыслен.

Существенной чертой обыденного сознания является и то, что оно не в состоянии исключить из опыта фигуру са­мого индивида, его «я». В этом обстоятельстве скрываются корни того субъективизма, в силу которого люди сплошь и рядом выдают свой частный, индивидуальный опыт, неиз­бежно содержащий множество элементов единичного, за опыт коллективный и даже всеобщий.

Чаще всего это проявляется в односторонности сужде­ния — неправомерном обобщении небольшого круга фактов, имеющих в действительности ограниченный характер, при полном сбрасывании со счетов фактов иного рода, противо­речащих обобщаемым. Именно с такого рода абсолютизацией вещей обыденным сознанием мы столкнулись в III опросе. В частности, мнение «нигилистов», сформировавшееся, как мы уже говорили, частично «по слухам», а частично на основе личного опыта, точнее, опыта их микросреды, в той своей части, где оно опиралось на опыт, как раз страдало односторонностью. Оно принимало в расчет одну группу фактов, только и известных говорящим, и совершенно не учитывало явлений противоположных [154].

Столь же односторонне-ошибочными, как и суждения «нигилистов», были и оценки молодежи, выдержанные в прямо противоположных красках,— мнения тех, кто не мог выйти за рамки безудержной восторженности и торопился объявить анафему всякому полагающему, что у советской молодежи есть распространенные отрицательные черты [155].

Следовательно, степень истинности мнения, подкрепляе­мого личным опытом, значительно повышается, если говоря­щий подходит к опыту критически, понимая его ограничен­ный характер, если он стремится принять во внимание всю совокупность разноречивых явлений действительности. С этой точки зрения в III опросе наибольший интерес для ис­следователя представляло конечно же мнение большин­ства— людей, которые, независимо от того, нравится им по­коление в целом или нет, обнаруживали способность видеть в мире не только белую и черную краски, но и множество различных оттенков. На основе такого рода мнений, свобод­ных от односторонности и субъективных преувеличений, можно было получить наиболее точное и реальное представ­ление об облике советского молодого поколения.

Иным выражением субъективизма обыденного сознания является объективирование индивидом своего индивидуаль­ного «я» — примешивание к содержанию обсуждаемых во­просов своих личных мотивов, переживаний, проблем или даже прямое утверждение своих индивидуальных свойств, потребностей, особенностей жизни и т. д. в качестве всеоб­щих, присущих всем остальным людям. В известном смысле эта ошибка совпадает с первой — и тут и там речь идет об абсолютизации ограниченного опыта. Однако между ними существует и разница. В первом случае говорящий был огра­ничен в своем суждении узостью, неполнотой опыта; он не мог охватить явление во всей его широте, поскольку стоял на «кочке зрения». Во втором — он судит о мире, что назы­вается, «со своей колокольни», а иногда даже утверждает, что мир ограничен стенами этой его колокольни,— совсем как свифтовские лилипуты, наивно полагавшие, будто весь мир устроен по образу и подобию их карликовой страны. Ясно, что узость мышления, присутствующая в последнем случае, имеет уже не только логическую природу, но вызы­вается недостаточной социальной сознательностью и воспи­танностью говорящего, например его неверной оценкой отно­шения между личным и общественным интересом и пр.

В том же III опросе не было недостатка в примерах та­кого рода мнений. Общая неудовлетворенность некоторых молодых людей поколением в целом оказывалась на поверку лишь отражением их личной неустроенности, была порож­дена сугубо личными мотивами [156].

Еще более опасными с точки зрения точности конечных выводов являются случаи, когда говорящие прямо ставят знак тождества между своим «я» и объективной действи­тельностью. Исследователь всегда должен иметь в виду воз­можность такой ошибки. Например, мы писали, что в нашем II опросе в качестве проблемы № 1 было названо жилищное строительство. Являлось ли, однако, это мнение истинным? Передавало ли оно действительную потребность общества? Ведь, абстрактно говоря, дело могло сложиться и так, что в опросе случайно приняли участие лишь люди, испытывав­шие личную потребность в жилье и выдавшие свой индиви­дуальный опыт за всеобщий. Специальный анализ показал, что названное мнение не было ошибочным. Об этом с доста­точной убедительностью свидетельствовал, помимо прочего, и тот факт, что оно с равной силой высказывалось людьми, которые имеют жилье или недавно получили его. Следова­тельно, речь в опросе шла не о личном, узко понятом инте­ресе, а действительно об интересе общества в целом.

Напротив, в III опросе мы то и дело сталкивались со случаями, когда, оценивая свое поколение в целом, говоря­щие приписывали ему качества, которыми обладали сами. И тут еще раз подтверждалось старое правило, что для ка­мердинера не бывает героев, а герои нередко не подозревают о существовании предателей... [157]

Ясно, что подобного рода проекция личного опыта на всю исследуемую «вселенную» в целом не может способст­вовать образованию истинного мнения. Обычно происходит обратное. Однако, если говорить точнее, степень истинности таким образом сформированного мнения прямо пропорцио­нальна количеству лиц, его выражающих. Оно будет абсо­лютно истинным, если «вселенная» целиком состоит из та­ких отождествляющих себя со «вселенной» (то есть в данном случае друг с другом!) «я», и, наоборот, оно будет совер­шенно ложным, если таких «я», отождествляющих себя со всей «вселенной» в целом, немного, так что их личный опыт отличается от личного опыта большинства других людей. В последнем случае мнение меньшинства не может быть принято во внимание при характеристике исследуемой «все­ленной» в целом. Однако это не значит, что оно вовсе не бу­дет интересовать исследователя. Напротив, ложное само по себе, оно тем не менее может быть очень важным с точки зрения понимания тех или иных отдельных сторон действи­тельности, хотя бы природы и характера самого данного меньшинства и т. д.

Более свободным от ошибок следует признать то под­крепленное личным опытом говорящего (опытом его среды) мнение, которое включает в себя непосредственное знаком­ство с опытом других людей (сред).

Такого рода суждения в опросах нередки. Свидетельст­вуя, в частности, о том, что в своем стремлении самостоя­тельно анализировать явления действительности люди все больше пытаются выйти за рамки индивидуального бытия, активно вмешаться в жизнь, они принимают иногда форму выводов из самостоятельно проведенных опрашиваемыми микроскопических социологических исследований. Напри­мер, личный опыт участвовавшего в нашем V опросе члена Московского городского суда Л. А. Громова включал в себя специальный анализ 546 судебных дел о разводе, относя­щихся к концу 1959 и первой половине 1960 г. [158] Ясно, что при прочих равных условиях мнения, сформировавшиеся подобным образом, глубже и точнее отражают действитель­ность, нежели те, что исходят из единичных фактов, ограни­ченных рамками узкого «я».

Опыт «других»

Теперь спрашивается: какое мнение следует признать более близким к истине — основанное на непосредственном зна­комстве человека с предметом, на его «личном опыте», жизненных наблюдениях и т. п. или почерпнутое «со стороны»,

основанное на опыте других людей (разумеется, исключая такой «опыт», как молва, сплетни, непроверенные слухи)?

Этот вопрос является весьма сложным. Более того, по­ставленный в столь общей форме, он не имеет ответа. Каж­дое же конкретное разбирательство предполагает учет це­лого ряда обстоятельств. Одни из них касаются качеств личного опыта (о которых мы только что говорили), иные — качеств коллективного опыта, или опыта «других». При этом дело чрезвычайно усложняется в связи с тем, что опыт «других» — понятие очень широкое. Оно включает в себя и разного рода неофициальные сведения (например, рассказ товарища об увиденном; некоторые негласные нормы поведения, принятые в данной среде, и т. д.), и строго офи­циальную информацию, освященную авторитетом государ­ственных, религиозных и прочих институтов (например, из­вестия, сообщенные по радио; школьный учебник; научные сведения и т. д.).

а) Ближайшее социальное окружение. Од­ним из самых важных видов опыта «других» является, как мы уже отмечали, опыт ближайшего социального окруже­ния индивида, его микросреды, «малой группы» и, в особен­ности, лидера этой среды (формального или неформального). С точки зрения процесса формирования общественного мне­ния анализ данной сферы и прежде всего механизма влия­ния среды на индивида представляется исключительно важным. Однако в рамках решения нашей задачи — с точки зрения определения своеобразного коэффициента истины или лжи, которым обладает тот или иной источник инфор­мации,— данная сфера образования мнений не представляет какой-либо специфики в сравнении с рассмотренным выше непосредственным опытом индивида. И мнение микросреды в целом, и суждение лидера так же испытывают на себе влияние «стереотипов» сознания, так же подвержены всем превратностям обыденного сознания, как и мнение отдель­ного индивида.

Правда, здесь наряду с характером опыта и способно­стью суждения огромную роль начинает играть еще один фактор, связанный с механизмом передачи сведения от од­ного лица к другому,— фактор установки на истинность источника информации: известно, что далеко не каждый, обладающий истиной, заинтересован в сообщении ее другим. Однако значение этого фактора лучше всего рассмотреть в связи с действием средств массовой коммуникации, где он проявляется наиболее отчетливо. Вообще же говоря, он при­сутствует практически во всех видах коллективного опыта, за исключением науки.

б) Научная информация. Могущая ошибаться, заблуждаться в своих выводах, наука не может быть не­правдивой по своей установке. Она не может знать одно, а говорить другое.

Конечно, в жизни случается, что дипломированные, от­меченные многочисленными почестями служители Минервы начинают изменять ей в пользу бесчестного Мома, встают на путь лжи, фальсификации фактов. Однако в конечном счете такое знание, сколь бы усердно оно ни драпировалось в тогу научного, всегда справедливо квалифицируется как ненаучное, антинаучное, не имеющее отношения к подлин­ной науке. Правда, прежде чем это происходит, фальсифи­каторам от науки удается иногда привлечь на свою сторону общественное мнение и долгое время опираться на него. В таких случаях массы, загипнотизированные авторитетами, впадают в ошибку. Ошибочным общественное мнение, ссы­лающееся на научные авторитеты, бывает и тогда, когда ученые еще не «докопались» до истины, когда они непред­намеренно заблуждаются, приходят к ложным выводам и т. д. И все же, взятая в общем и целом, наука является той формой опыта «других», которая заключает в себе сведения, отличающиеся наибольшей степенью всеобщности и истин­ности. Поэтому-то и общественное мнение, исходящее из положений науки (последние усваиваются людьми в про­цессе систематического обучения, научной деятельности, различных форм самообразования, в результате широкой пропаганды научных знаний и т. д.), оказывается, как пра­вило, максимально истинным в смысле отражения явлений действительности.

в) Средства массовой коммуникации. Зна­чительно более сложно обстоит дело с такими официаль­ными формами опыта «других», как пропагандистские вы­ступления и вообще сведения, поставляемые средствами массовой коммуникации — прессой, радио, телевидением, кино и др. В социалистическом обществе такого рода инфор­мация считается также максимально близкой к истине. Од­нако это верно лишь постольку, поскольку целью ее яв­ляется сообщение истины народу и поскольку в основе ее лежит строго научное знание. Социалистическая печать, ра­дио и другие средства делают бесконечно много для того, чтобы различными способами поднять сознание масс до научного уровня; они постоянно заняты распространением научных знаний, их популяризацией и т. п. Эту задачу ре­шают в своей деятельности и государство (в лице его раз­личных просветительных органов), и общественные органи­зации. То же нужно сказать и о пропаганде как таковой. В условиях общества, где идеология стала наукой, она пред­ставляет собой пропаганду прежде всего собственно науки — марксистско-ленинской теории и строится на основе поло­жений этой науки.

Вместе с тем даже в условиях социалистического обще­ства (и тем более при капитализме) поставить знак тожде­ства между названными сведениями и истиной невозможно.

Прежде всего потому, что цель достигается далеко не все­гда. Это становится ясным, если учесть, что в общей массе сведений, относящихся к рассматриваемой форме опыта «других», собственно научные положения занимают до­вольно ограниченное место. Скажем, если речь идет о га­зетном номере, это, как правило, материалы в 200—300, ну, в лучшем случае, 500 строк (и то, разумеется, не каждый день). Остальное — разного рода сообщения и мысли журна­листов или так называемых внештатных авторов, инфор­мация о фактах и событиях и пр. Такое же положение и в работе радио или телевидения, где к тому же огромное ме­сто занимает искусство.

Основная масса этих сведений, сообщаемых газетой или радио, не заключает уже в себе той бесспорной, «абсолют­ной» истины, что и доказанное положение науки. Не про­шедшие, подобно научным предложениям, через горнило точной проверки, не опирающиеся на систему строгого дока­зательства, все эти «сообщения», «мысли», «информации» не имеют характера безличных суждений, одинаково верных в любом изложении, который отличает собственно научное знание, но являются «сообщениями», «мыслями» и т. п. тех или иных конкретных людей, со всеми их плюсами и мину­сами в качестве источника информации. Следовательно, все они обладают лишь относительной истинностью: они могут быть точными, соответствующими действительности, но мо­гут быть и ошибочными, ложными.

Поскольку, повторяем, целью средств массовой коммуни­кации является сообщение истины, постольку сведения, по­ступающие к людям с этой стороны, приводят, как правило, к формированию истинного общественного мнения. Однако нередко они заключают в себе ошибки, ложное содержа­ние — тогда ошибочным оказывается и порожденное ими мнение масс. В этом легко можно убедиться, если внима­тельно следить хотя бы за одной рубрикой газет — «По сле­дам наших выступлений». В большинстве случаев под­тверждающие верность позиции газеты, публикации этой рубрики нет-нет да и отмечают фактические ошибки, допу­щенные корреспондентами в их критических материалах. Об ошибках противоположного толка, связанных с при­украшиванием фактов действительности, газеты вообще не пишут. Но известно, что такие ошибки также случа­ются.

Достаточно ярким примером массового заблуждения об­щественности может быть мнение о «стилягах», зафиксиро­ванное в период проведения нашего III опроса.

Тогда мы столкнулись с неожиданным результатом: среди наиболее распространенных отрицательных черт, при­сущих советской молодежи, опрошенные в качестве второй по силе черты назвали «увлечение стилем», «преклонение перед Западом» (эту черту отметило 16,6 процента всех опрошенных). Естественно, анализ должен был ответить на вопрос: действительно ли это явление столь распространено в среде молодежи или общественное мнение ошибается, впа­дает в преувеличение? Оснований для такого рода сомнений было тем больше, что «стиляжничество» — явление, как из­вестно, связанное по преимуществу с жизнью города, и в первую очередь города крупного,— очутилось в центре вни­мания в том числе и сельских жителей.

Содержательный анализ высказываний позволил обнару­жить, что оценка общественным мнением реальной опасно­сти рассматриваемого явления была неверной. Дело заклю­чалось прежде всего в том, что в силу специфических осо­бенностей функционирования обыденного сознания понятие «стиляжничество», «преклонение перед Западом» оказалось в толковании людей совершенно безбрежным по своему со­держанию. В одних случаях под «стилягами» понимались тунеядцы, ведущие на чужой счет «шикарный» образ жизни, эпигоны «западного стиля», поклонники модных тряпок и «оригинальных» суждений, кокетничающие своим высоко- мерно-презрительным отношением к окружающим, фарцов­щики, занимающиеся продажей заграничных вещей, и т. п.— здесь за основу идентификации явлений брались такие су­щественные признаки, как отношение людей к труду, к другим людям, к обществу и общественному долгу и т. д. В других случаях «стиляжничество» связывалось уже с чисто внешними признаками — со вкусами людей, с манерой их поведения и т. д., в результате чего получалось: носишь узкие брюки, остроносые ботинки, яркие рубашки — значит, стиляга; изменил прическу на более модную — значит, по­клонник Запада; увлекаешься джазовой музыкой — значит, плохой комсомолец...

Стоит ли говорить, что последний подход, хотя и под­водил анализ к рассмотрению ц