Теологические размышления об освобождении

Теологические категории

Я хотел бы отметить здесь некоторые диалектические категории теоло гии освобождения...

Само слово „освобождение”, как говорил бразильский теолог Уго Ас- сман, начинает терять свой смысл. Сегодня утром я видел маленькую книж­ку под названием „Евангелие и освобождение”, изданную в Буэнос-Айресе. Это проповеди о Евангелии, но основополагающее в освобождении там указывается неясно. Используя слово „освобождение” по любому случаю, мы лишаем его смысла.

Освобождение — это весьма конкретное слово. Его, например, в наше время принял алжирский Фронт национального освобождения... Термин „освобождение” — чисто христианский, чисто иудейский. В Исходе Бог говорит Моисею: „Освободи их”, то есть помоги им уйти из Египта, спаси их. На деле слово „освобождение” часто употребляют в значении „Искуп­ление”, „Спасение” и т. д., и эти слова мы знаем. Освобождение — строго христианское слово, оно предполагает диалектику, и эта диалектика всегда исходит из угнетения. Говорят об освобождении, но не знают, что за ним, и тогда люди не понимают, что освобождение означает разрыв; не знают, куда направлен этот процесс.

Говорить об освобождении как об абстрактном спасении значит не го­ворить ничего. Говорить об освобождении означает понять, какой тип угне­тения практикуется у нас, то есть понять, что есть власть греха, которая несправедливо угнетает нас. И процесс начинается от этого понимания. Но это не теоретический, а практический процесс. Как только мы поняли, какой тип угнетения давит на нас, начинается риск. Это риск не общего харак­тера, а весьма конкретный: риск тех, которые во времена Римской импе­рии говорили: „Император - не Бог” и умирали в цирке. Мы тоже начинаем понимать, какой тип угнетения давит на нас, и, провозглашая его, мы при­ходим к риску верой, который может привести нас к смерти, к пыткам, но, конечно, не к спокойствию в лоне легально установившегося порядка, в грехе господства. Сегодня много говорят о порядке, но нужно понимать, о чем идет речь. Речь идет о порядке, установившемся в господствующей со­вокупности; такой порядок не следует уважать. А если этот порядок имеет законы, подчиняться им — грех. Это означает, что подчиняться несправед­ливым законам господствующей совокупности — грех... Напротив, когда нелегальные действия, совершенные внутри несправедливой совокупности, являются добрыми делами, потому что они входят в процесс освобождения, они возвышаются над установившимся порядком и его законами. Акт ос­вобождения — это незаконный акт, и бедный или умирающий человек вне законности. Выход из Египта был незаконным актом для фараона, потому что фараон запрещал освобождение, но, напротив, это было исключитель­но хорошее действие, потому что оно подтверждало закон. Но закон не мертвой „совокупности”, а нового порядка, который нужно поставить на службу Богу и который отвергал бы существующее положение.

Dussel Е. Categories th6ologiques//Histoire et th6ologie de la liberation: Perspective latino-americaine. - P., 1974. - P. 145-147.

Хуан Луис Сегундо

ВВЕДЕНИЕ В КНИГУ „ОСВОБОЖДЕНИЕ ТЕОЛОГИИ”*

Что станется с теологией освобождения через несколько лет? Вопрос может показаться пессимистическим по тону, намекающим на то, что тео­логия освобождения — нечто поверхностное или проходящее. Конечно, это не так. Мой вопрос следует рассматривать в позитивном, перспективном смысле.

По моему мнению, теология освобождения, хорошо или плохо подхо­дит ей это название, представляет в Латинской Америке необратимый про­цесс. Это неопровержимая вера в христианский процесс создания нового сознания и зрелости нашей веры. Бесчисленное число христиан сами пришли к новой и радикальной интерпретации своей веры, новому пересмотру ее свя­зей со своей реальной жизнью. И они сделали это не только как отдельные индивидуумы, но и как влиятельные и весомые группы внутри церкви.

Процесс не только необратим, он еще и широк по поставленным зада­чам и разнообразен сам по себе. Тем не менее нелегко ответить, каково точ­ное содержание теологии освобождения для всех христиан, вовлеченных в нее. Однако некоторые основные положения разделяют все. Они утвержда­ют, что давнишнее давление относительно значения индивидуального спа­сения в загробном мире является искажением послания Иисуса. Христос выступал за полное и целостное освобождение человека — процесс, который уже осуществляется в истории и который имеет историческое значение. Они утверждают, что у церкви нет никакой магической эффективности, связанной со спасением, что в их вере и их литургии скорее есть освободи­тельные факторы, что победа церкви должна видеться в большей степени в качественных, чем в количественных показателях, независимо от церков­ной специфики и собственного мнения должен осуществляться истинный могучий импульс в человеческой истории. Они также считают, что не суще­ствует двух отдельных порядков: один - сверхъестественный, вне истории, а другой - естественный, внутри нее; что вместо этого одна и та же милость возвышает человеческие существа до сверхъестественного уровня и сооб­щает им смысл, необходимый для достижения истинной судьбы внутри одного и того же исторического процесса.

Ситуация меняется, если мы попытаемся предсказать будущее воздей­ствие теологии освобождения на классическую теологию и внутренние и пастырские структуры церкви, в частности, вне Латинской Америки. Здесь наш оптимизм вынужден сильно поблекнуть. Действительно, он может уступить дорогу недоверию или страху по отношению к краткосрочной ситуа­ции. Потому что содержание теологии освобождения подвергают опасности три тенденции, которые, действуя раздельно или вместе, могут погубить ее.

Первая тенденция связана с тем фактом, что церковные власти до­вольно быстро поняли, что даже минимальное содержание теологии осво­бождения, простое повторение основных заявлений, без больших затруд­нений принятых Медельинской конференцией, сегодня буквально объяв­ляются политическим преступлением. Они способны привести мирян к за­ключению в тюрьму и пыткам. И хотя они могут не подвергать столь же серьезной опасности священников и епископов, из-за них под угрозой оказы­вается нечто, рассматриваемое позднее как важное и подвергающееся кри­тике, — привилегированное положение религиозной деятельности и даже основополагающее право ее свободного осуществления.

Вторая тенденция обусловливается тем фактом, что сами церковные власти приняли терминологию освобождения. И постепенно они вымывают ее содержание, так что язык освобождения лишается реального смысла. Новые слова у всех на языке, а поступают, как прежде. Классическим като­лическим воспитанием считается воспитание в освобождении, и даже крайне правое идеологическое крыло часто использует слово „освобождение”. И так мы оказываемся перед парадоксом, который легко понять в идеоло­гических выражениях: одна рука преследует подлинную теологию освобож­дения как подрывную, а другая заимствует ее терминологию в расплыв­чатых формулировках для идей и позиций, которые не имеют ничего обще­го с какими-либо истинно освободительными изменениями.

Третья тенденция выражена слабее, но она не менее реальна и действен­на. По ней, теология освобождения — это теология, возникающая из насущ­ных проблем реальной жизни. Рассматривая эти проблемы и испытывая их серьезное влияние, она прибегает к традиционному смыслу теологиза- ции, то есть к библейской и догматической традиции. Она делает это серьез­но и убежденно, чувствуя ответственность как перед проблемами реальной жизни, так и перед канонами мировой теологии...

Как результат, теология освобождения вызывает одновременно два отношения. Она вызывает интерес непосвященных, но и, конечно, определен­ное количество академического презрения крупных теологических центров во всем мире. Но это факт, что повседневная теология в Латинской Амери­ке — теология, которая исходит от священников в семинариях и со временем от мирян в университетах и церквах, - продолжает быть книжной теологией эрудитов. И если эта последняя теология будет по-прежнему смотреть на тео­логию освобождения как на имеющую отличные намерения, но скорее наив­ную и некритическую, ясно, что латиноамериканцы окажутся невосприим­чивыми к влиянию этой точки зрения...

Segundo J. L. Introduction//The Liberation of Theology. - N. Y., 1979. - P. 3-6.

Хуан Луис Сегундо

„ВЫБОР В ПОЛЬЗУ БЕДНЫХ - БОЖИЙ ВЫБОР”

Интервью

— Каково место Священного писания в теологии освобождения?

— В Латинской Америке, может быть, в большей-степени, чем в других местах, мы хорошо понимаем опасности, связанные с любой интерпрета­цией Священного писания. Не следует забывать, что Евангелие — это буква, и разве св. Павел не говорил, что буква убивает, а дух оживляет? Но Еван­гелие — это не только дух; это прочитанная и интерпретированная сегодня буква, и эта буква может убивать, как это делала древняя буква, связанная с Иисусом. Содержание Ветхого завета, прочитанное фарисеями, не позво­лило им признать в Иисусе Бога, присутствующего в истории.

Документ Медельина и основные официальные тексты церкви в Латин­ской Америке свидетельствуют о том, как трудно признать включение Бога в исторические события. Если не рассматривать эти события с точки зрения, вытекающей из предварительного прочтения Евангелия, присутст­вие Бога ускользает от нас.

- Как Вам удается избежать ошибочной интерпретации Евангелия?

— Мой ответ не может быть гарантией. Я считаю, что еще до чтения Евангелия следует сделать выбор в пользу бедных. Это выбор, по кото­рому Бог предпочитает гуманизировать жизнь человека, начиная с тех, кто страдает и находится в бесчеловечных условиях. Это отмечаемое у Мат­фея в главе XXV предпочтение голодным является для нас ключом интер­претации Евангелия. Только исходя из такой предварительной установки, можно правильно понять Евангелие.

Но это предположение. Я не могу доказать с помощью Евангелия, что от­ношение к нему должно быть именно таким, потому что, начав доказывать, я уже интерпретирую Евангелие по-своему, тогда как другие делают это совершенно иначе. Таким образом, я рискую: единственное, что я мо­гу сделать, — показать, что в Евангелии предварительные условия про­чтения являются необходимым условием правильной интерпретации. Я считаю, что нельзя непосредственно связывать с проблемой евангельскую букву, потому что она - всего лишь буква и, как таковая, убивает и ожесточает сердца.

Обратимся, начиная с Евангелия от Марка, к великим спорам Иисуса со своими противниками. Первый относится к использованию субботы. Фарисеи думали получить ответ вместе с законом, но Иисус поставил перед ними вопрос, основанный на предварительной интерпретации. Действитель­но, он не требовал от них дозволенного законом, он спрашивал их, можно ли делать добро или зло в субботний день. Почему? Потому что, прежде чем читать о том, что Бог говорил о субботе, следует знать его отношение на тот момент, когда он об этом говорил.

Другая полемика — о знамениях времени. Фарисеи не были уверены в наличии Бога в Иисусе и потому требовали от него небесного знамения, чего-то, исходящего непосредственно от Бога, некоторое Откровение, имею­щее прямое отношение к Священному писанию. Иисус отказался, говоря, что люди знают, что им надо делать. И он убедил своих слушателей делать то же, что объясняет его присутствие. Это ответ, который следует искать не в небе­сах, а в истории.

Также и с притчей о добром Самаритянине ⁹, в которой только не знав­ший закона, но имевший открытое сердце смог дать правильное толкование закона, тогда как специалисты, священники и левиты, не действовали в со­гласии с законом. Их интерпретация была ошибочной, потому что у них не было предварительного отношения, которое позволило бы им хорошо трактовать закон.

— И во всем этом есть идеология?

— Леонардо Бофф рассказывает, что однажды он спрашивал крестьян ни­зовой общины штата Акре (Бразилия), как Христос искупил их грех. Ответ был дан сразу: „Своими крестом и страданиями”. Тогда он спросил, почему эти люди, как кажется, забыли основное из жизни Иисуса — его защиту бед­ных, больных, даже его восстание, а помнят лишь о его страданиях на кресте.

Не нужно быть марксистом, чтобы заподозрить здесь обман. Теология, которой пичкали этих бедняков, привела их к мысли, что они тем ближе к Богу, чем больше страдают. Подозрения, что общая культура деформиро­вала христианскую теологию, чтобы служить интересам господствующих классов, вполне обоснованны. Более того, угнетенные, получившие это истол­кование Слова Божьего и поддерживающие его, совершенно не знают, что речь не идет об истинной интерпретации.

Именно нам надлежит попытаться заново истолковать Писание, исходя не из своего каприза, а из серьезного и научного чтения Библии, не скры­вая при этом своих позиций. Наш Бог — это Бог, который сам принял сто­рону бедняков.

- Значит ли это, что даже внутри теологии освобождения имеются тен­денции такого типа?

— Несомненно. Я думаю, что христианская теология весьма часто была орудием угнетения. И долг теолога — занять определенные позиции до чтения Писания. Это необходимо. Мой долг — систематически подвергать сомнению культуру, которая представляла Слово Божье, искаженное интересами об­щества, боязнью свободы, интересами расы или пола.

Чтобы придать пастырской теологии более справедливую версию хри­стианской веры, чтобы воспринять более соответствующий намерениям Иисуса способ прочтения Евангелия, являющегося его (Христа) источником, мы должны продолжать эту работу, что предполагает проявление определен­ной смелости внутри церкви.

Segundo J. L. Interview: „L’option pour les pauvres est celle de dieu”//La Croix. — 1986. - 5 avril.

Хуан Карлос Сканноне

ТЕОЛОГИЯ ОСВОБОЖДЕНИЯ И НАРОДНАЯ ПРАКТИКА*