Ответственность и вызов настоящего момента

Глаза всей Латинской Америки и латиноамериканской церкви обращены к Никарагуа. Наша революция осуществилась в тот момент, когда католиче­ская церковь через опыт II Ватиканского собора, Медельина и Пуэблы в со­стоянии все больше и больше осознавать тот факт, что дело бедняков — ее соб-| ственное дело.

Многочисленны представители церкви, недавно ясно давшие свидетель/ ство такой солидарности на нашем континенте. Осознавая, что революцион­ный процесс требует щедрости и жертв, мы заклинаем вас всех, братья, найти в вере мотивировку и силу, чтобы стать первыми, согласившимися на само­отречение. Давайте все посвятим себя труду, которого требует от нас строи­тельство новой Никарагуа.                                                                                           (

В первую очередь революция требует от нас глубокого обращения к ве­роучению, исходящего от самого сердца. Революция, кроме того, требует строгой жизни. Война и прежде всего предшествующий общественный поря­док оставили нам в качестве социального наследства экономическую разру­ху, несмотря на богатства нашей страны. Неизбежная в начале таких радикаль­ных изменений дезорганизация, бегство людей, компетентных в админи­стративном плане, усугубляют проблему.

Следует подготовиться к перенесению трудностей и ограничений. Необхо­димо помешать тому, чтобы последствия нужды испытало большинство, не имеющее достаточных средств. Как христиане, осознающие призыв Гос­пода к бедности, мы должны первыми с радостью и щедростью принять те ограничения, которые будут иметь место. Мы также узнаем из уроков жизни, что не изобилие и еще меньше жажда приобретения удовлетворяют и делают человека человеком (как об этом часто говорит Иоанн Павел II). Напротив, человек находит свою целостность как личность в солидарности, позволяю­щей удовлетворить основные материальные нужды и создавать все более высокую культуру, все более гуманизированный и производительный труд, мир, все более открытый духовному прогрессу человека. В то же время мы призываем к тому, чтобы прекратился отток капиталов, чтобы они вер­нулись и были реинвестированы, чтобы более справедливыми были правила международной торговли и условия новых переговоров о внешнем долге Никарагуа. Мы уверены, что это внесёт вклад в облегчение нужд и поможет избежать множества человеческих страданий.

а) Щедрость молодых. Надежда нашей революции прежде всего — моло­дые никарагуанцы. Они дали доказательства необычайных щедрости и смело­сти, восхитивших мир. Они будут теперь первыми создателями этой новой цивилизации любви, которую мы хотим построить (Пуэбла, 188). Они должны успешно включить в революционный процесс истинные евангельские ценности. И это именно к ним с особой заботой должны быть обращены евангелиза- торские усилия всей церкви.

б) Свобода в апостольском труде. Для церкви епископы Никарагуа не требуют никакой привилегии, кроме возможности осуществлять свою смиренную, но ценную для народа службу, свою евангелизаторскую миссию. С этой целью Церковь хочет только „широкого, свободного пространства, которое позволит ей осуществить свою апостольскую деятельность без помех: свободу культа, воспитания в вере и осуществления самой разной деятель­ности, позволяющей народу включить в частную, семейную и обществен­ную жизнь моральные требования, вытекающие из этой веры” (Пуэбла, 144).

Народ Божий должен повышать свою жизнеспособность через базовые хри­стианские общины, становящиеся все более братскими. Церковь должна Научиться и научить всех смотреть на все в перспективе бедных, дело кото­рых - Христово. Считая своим собственным дело всех никарагуанцев, цер­ковь полагает, что может внести значительный вклад в современную эволю­цию Никарагуа.

Пусть Дева Магнификат², которая воспевает крах могущественных И поднимает смиренных (Лк II, 52), сопровождает нас и нам помогает по-хри­стиански занять свое место в тяжелом и увлекательном деле по ведению к б|лагу построения новой Никарагуа, где выбор в пользу бедняков позволит „открыть новые горизонты надежды” (Пуэбла, 165).

Манагуа, 17 ноября 1979 г.

Монсеньор Мигель Обандо-и-Браво, архиепископ Манагуа, президент Епископской комиссии; монсеньор Пабло А. Вега, епископ-прелат Ху- гальпы; монсеньор Рубен Лопес Ардон, епископ Эстели; монсеньор Ману­эль Саласар Эспиноса, епископ Леона; монсеньор Леовихильдо Лопес Фи- тория, епископ Гранады; монсеньор Хулиан Барни, епископ Матагальпы; монсеньор Сальвадор Шлефер, епископ викариата Блюфильда

Engagement chrdtien pour un nouveau Nicaragua: Ddclaration de la Conference ёріясо- pal//La Documentation Catholique. - 1980. - 3 fdvrier. - P. 136-140.

9. „ЛИБЕРТАТИС НУНЦИУС”

Инструкция no некоторым аспектам теологии освобождения*

Евангелие Иисуса Христа — послание свободы и сила освобождения. Эта основополагающая истина стала в последние годы объектом размышлений теологов, вызвала повышенное внимание, которое само по себе представляет­ся многообещающим.

Конгрегация доктрины веры не собирается рассматривать здесь саму по себе обширную тему христианской свободы и освобождения. Она намере­на сделать это в последующем документе, который позитивным образом выя­вит все богатства как доктрины, так и практики.

Данная Инструкция ставит более точную и более ограниченную задачу: она рассчитана на привлечение внимания пастырей, теологов и всех верующих к разрушающим веру и христианскую жизнь отклонениями риску отклонений, связанных с отдельными формами теологии освобождения, которые недоста­точно критично прибегают к концепциям, заимствованным из различных тече­ний марксистской мысли.

Это предостережение ни в коем случае не следует рассматривать как не­одобрение всех тех, кто хочет щедро, в чисто евангельском духе ответить на „предпочтительный выбор в пользу бедных”.

Но данная Инструкция никак не может служить поддержкой тем, кто] практикует индифферентность в отношении трагических, требующих настоя] тельнейшего разрешения проблем нищеты и несправедливости. Инструкция^ напротив, продиктована уверенностью в том, что серьезные идеологические отступления, о которых она сигнализирует, неизбежно ведут к предательству дела бедных. Более чем когда-либо раньше, сейчас необходимо, чтобы много­численные христиане, освященные верой и решившие жить целостной хри­стианской жизнью, из любви к своим обездоленным, угнетенным или пре­следуемым братьям обязались участвовать в борьбе за справедливость, сво­боду и человеческое достоинство. Более чем когда-либо церковь намерейа осуждать злоупотребления, несправедливости и нападки на свободу, кем бы и где бы они ни делались, а также бороться свойственными ей средствами в защиту и за расширение прав человека, особенно бедного.

Взятое само по себе, стремление к освобождению не может не найти широкого и братского отклика в сердцах и умах христиан. Именно в соот­ветствии с этим стремлением сначала в странах Латинской Америки, отмечен­ных религиозным и культурным наследием христианства, а затем и в других районах „третьего мира” родилось теологическое и пастырское движение, известное под названием „теология освобождения”. Позднее оно получило развитие и в определенных кругах промышленно развитых стран.

Понятие „теология освобождения” определяет прежде всего предпо­чтительный выбор в пользу справедливости, в защиту бедных и жертв угне­тения. Исходя из этого, можно различать отдельные, зачастую несовместимые способы понимания христианского значения бедности и виды участия в дости­жении справедливости, в котором бедность нуждается. Как все идеологиче­ские движения, теологии освобождения включают различные теологические положения; границы их учений трудно определить.

Стремление к освобождению, как следует из самого термина, восходит к основополагающей теме Ветхого и Нового заветов. Оттуда же взято само выражение „теология освобождения”, которое определяет теологическое размышление, сконцентрированное на библейской теме освобождения и сво­боды, а также на срочности его практических последствий. Таким образом, тяготение к свободе теологов освобождения представляется естественным. Значение такого объединения может быть правильно понято только в свете специфического послания Откровения, правильно интерпретированного церковным учением.

Таким образом, правильно понятая теология освобождения предлагает теологам углубить некоторые основополагающие библейские темы, свя­занные с серьезными и неотложными проблемами, которые ставят перед церко­вью современное стремление к освобождению, а также освободительные движения, более или менее верно отражающие это стремление. Нельзя ни на минуту забывать драматические бедствия, вызвавшие обращение к теологам...

Теологи освобождения, широко обращаются к Исходу³. Он действительно представляет собой основополагающее событие в формировании избран­ного народа. Это было освобождение от иностранного господства и от рабст­ва. Специфическое значение этого события связано с его конечной целью, потому что это освобождение обусловилось основанием народа Божьего и культом союза, заключенного на горе Синай. Вот почему освобождение в Исходе не может быть сведено к освобождению в основном и по преимущест­ву политическому. Кроме того, весьма знаменательно, что иногда в Писании термин „Освобождение” заменяется более близким — „Искупление”.

Основополагающий эпизод Исхода никогда не сотрется в памяти народа Израиля. И именно о нем вспоминают, когда после разрушения Иерусалима и изгнания в Вавилон миряне живут в надежде на новое освобождение и в ожидании окончательного, загробного освобождения. Тут Бог признается освободителем. Он заключает со своим народом новый союз, отмеченный даром его духа и обращением сердец...

[Затем Инструкция подчеркивает, что, по Библии, первое освобождение относится к греху, находящемуся в сердце человека; отсюда зло не может быть локализовано исключительно в плохих экономических, социальных или политических „структурах”. Инструкция также напоминает о выступле­ниях церкви за справедливость начиная с понтификата Иоанна XXIII.]

Никогда не забудется громадный бескорыстный труд христиан, пастырей, священников, монахов и мирян, которые, побуждаемые любовью к своим братьям, живущим в бесчеловечных условиях, пытаются принести облегче­ние бесчисленным отчаявшимся. Среди них некоторые пытаются найти эффек­тивные средства, способные позволить как можно скорее положить конец не­терпимой ситуации.

Усердие и сострадание должны жить в сердцах всех пастырей, однако, если не проявить достаточного внимания к некоторым искушениям, усер­дие и сострадание рискуют быть повернуты и направлены к более разруши­тельным для человека и его достоинства факторам, чем нищета, с которой они борются.

Именно на предпочтительном выборе в пользу бедных... с одной стороны, и на попытке свести Евангелие спасения к земному Евангелию, с другой сто­роны, основываются различные теологии освобождения.

Мы говорили выше, что существует подлинная теология освобождения - та, которая берет начало в Слове Божьем, интерпретированном надлежащим образом.

Но с описательной точки зрения следует говорить о теологиях освобож­дения, потому что это понятие включает теологические, а порой даже идео­логические позиции, не только отличающиеся друг от друга, но зачастую и несовместимые.

В данном документе речь пойдет только о том течении мысли, которое под именем теологии освобождения предлагает новаторскую интерпретацию содержания веры и христианского существования, серьезно расходящуюся с верой церкви и, более того, представляющую собой ее практическое отри­цание.

Некритические заимствования из марксистской идеологии и обращение к отмеченным рационализмом тезисам библейской герменевтики являются корнем новой интерпретации, искажающей все подлинное из первоначального обязательства в пользу бедных...

Их рассуждения таковы. Нетерпимая и взрывоопасная ситуация требует эффективных действий, которые не могут ждать. Успешная деятельность пред­полагает научный анализ структурных причин нищеты. Марксизм предостав­ляет орудия такого анализа. Таким образом, достаточно применить их к положению „третьего мира”, особенно Латинской Америки...

[Далее Инструкция представляет марксизм, критикует его анализ, кото­рый считает „претендующим на научность”, его учение о классовой борьбе и атеизм, который он проповедует.]

Но термин „научный”, вызывающий почти мистическое очарование, и все то, что носит этикетку научного, не является научным только из-за назва­ния. Вот почему заимствование метода подхода к действительности должно предваряться критическим исследованием эпистемиологического характера. Этого предварительного критического экзамена не хватает многим теологам освобождения.

Критическое исследование методов анализа, заимствованных из других дисциплин, особенно нужно теологам. Именно свет веры сообщает теологии ее принципы. Вот почему использование теологом философских положений, имеющих значение „инструмента”, должно стать объектом критической проверки теологического характера. Иначе говоря, крайний и решающий крите­рий истины в конечном счете может быть только теологическим критерием...

Приспособление к современной экономической, социальной и политиче­ской действительности интерпретационных схем, заимствованных у маркси­стской мысли, на первый взгляд может показаться довольно правдоподоб­ным в той мере, в какой ситуация в отдельных странах дает некоторые анологии с обстановкой, описанной и проанализированной Марксом в середине прошлого века. На основе этих аналогий делаются упрощения, которые, абстрагируясь от основополагающих специфических факторов, препятствуют осуществлению действительного, точного анализа причин нищеты и ведут к путанице.

В некоторых районах Латинской Америки скопление значительного боль­шинства богатств в руках олигархии, недостаточное соблюдение норм право­вого государства, игнорирование военными диктатурами элементарных прав человека, коррупция некоторых правящих деятелей... составляют множество факторов, питающих яростное возмущение людей, которые считают себя беспомощными жертвами неоколониализма, теологического, финансового, денежного или экономического порядка. Осознание несправедливостей сопровождается ложным пафосом речей, зачастую заимствованных у марк­сизма и представленных как „научные”.

С марксизмом связан не факт социальной стратификации с ее неравенст­вом и несправедливостью, а теория классовой борьбы как основополагающий структурный закон истории, который принимается этими теологами освобож­дения за принципиальный. Они делают вывод, что понимаемая таким образом борьба классов разделила саму церковь и что судить о церковных реалиях следует исходя из этого факта. Они также уверяют, что утверждать любовь, которая в своем универсализме может победить являющийся первичным структурный закон капиталистического общества, означает плохие намере­ния, поддержку лживой иллюзии.

В этой концепции борьба классов является двигателем истории. Таким образом, история становится центральным понятием. Утверждают, что Бог создает историю. Добавляют, что есть только одна история, в которой не следует делать различия между историей спасения и мирской историей. Сох­ранять различие, по их мнению, означает впадать в „дуализм”⁴. Подобные утверждения отражают историческую имманентную⁵ философию. Ее пытают­ся идентифицировать с Царством Божьим и с его становлением в движении за освобождение человека и сделать саму историю субъектом своего собствен­ного развития как процесса. Эта идентификация противоречит той вере церк­ви, о которой напомнил II Ватиканский собор...

Вследствие этого включение в борьбу классов представляется как требо­вание милосердия. Отныне осуждается желание любить всякого человека, какова бы ни была его классовая принадлежность, и идти ему навстречу ненасильственными путями диалога и убеждения. Если утверждается, что че­ловек не должен быть объектом ненависти, то также уверяют, что, объектив­но появившись в мире богатых, человек становится прежде всего клас­совым врагом, с которым надо бороться. Оттого универсальность любви к ближнему и братство становятся эсхатологическим принципом, относя­щимся только к „новому человеку”, который выйдет из победоносной ре­волюции...

Теологи освобождения, заслуга которых в том, что они показали значе­ние великих пророческих текстов и Евангелия для защиты бедных, увлека­ются разрушительным смешением бедных из Писания с пролетариатом у Маркса. Поэтому христианский смысл бедности извращается, а борьба за права бедных преобразуется в борьбу классов в идеологической пер­спективе классовой борьбы. Тогда церковь бедняков получает значение классовой церкви, которая осознает необходимость революционной борь­бы как этапа освобождения и которая отмечает это освобождение в своей литургии.

Аналогичное замечание следует сделать и относительно выражения „на­родная церковь”. С пастырской точки зрения под этим можно понимать приоритетное направление на евангелизацию тех, кто в силу условий прежде всего является носителем пастырской любви церкви. Можно также говорить о церкви как о „народе Божьем”, то есть о народе, заключившем новый союз во Христе. Но теологи освобождения, о которых мы говорим, понимают под народной церковью классовую церковь, церковь угнетенного народа, которой следует „осознать” организованную освободительную борьбу. По­нимаемый таким образом народ также становится для некоторых объектом веры.

Основываясь на подобной концепции народной церкви, они критикуют сами церковные структуры. Речь идет не только о замечаниях братского ха­рактера в адрес тех церковных пастырей, чье поведение не отражает евангель­ский дух службы и связано с возмущающей бедных анахронической авто­ритарностью. Речь идет о сомнениях относительно сакральной и иерархиче­ской⁶ структуры той церкви, которую хотел сам Господь. Церковную ие­рархию и доктрину осуждают как объективных представителей господств ую- щего класса, с которыми необходимо бороться. Теологически эта позиция исходит из того, что якобы сам народ является источником служения и что он может сам, по своему выбору избирать себе служителей в зависимости от нужд своей революционной исторической миссии.

Предвзятая концепция истины, которая проявляется в революционной классовой практике, подтверждает эту позицию. Теологи, не разделяющие тезисов теологии освобождения, иерархия и прежде всего римская доктри­на таким способом заранее дискредитируются как относящиеся к клас­су угнетателей. Их теология — классовая теология. Аргументы и уче­ния рассматриваются не сами по себе, а потому, что они отражают только классовые интересы. Поэтому их заявления объявляются в принципе оши­бочными...

Новая герменевтика, записанная в теологиях освобождения, приводит в основном к политическому чтению Писания. Основополагающее значение отводится также Исходу как освобождению от политического рабства. Рав­ным образом предлагают политическое чтение „Славься”. Тут ошибка не во внимании к политическим масштабам библейских рассказов, а в том, что эти масштабы представляются основными и исключительными, приводящими к сокращенному чтению Писания.

Равным образом они видят себя в перспективе мирского мессианства⁷ ко­торое является одним из наиболее радикальных выражений секуляризации⁸ Царства Божьего и ₽го поглощения имманентностью человеческой истории.

Таким образом, акцентируя внимание на политических масштабах, они приходят к отрицанию радикального новаторства Нового завета и прежде всего игнорированию самой личности нашего Господа Иисуса Христа, истин­ного Бога и истинного Человека, как и специфического характера прине­сенного им нам освобождения. Это прежде всего освобождение от греха, являющегося источником всех зол...

Тот же герменевтический критерий применяется к церковной жизни и к иерархической конституции церкви. Отношения между иерархией и „низа­ми” станут отношениями господства, подчиненного закону классовой борьбы. Сакраментальность, являющаяся корнем церковного служения, делающая церковь неодолимой духовной реальностью, подвергается чисто социологи­ческому анализу и попросту игнорируется.

Ниспровержение символов констатируется и в области таинств. При­частие больше не рассматривается как сакральное наличие примиряю­щей жертвы и как дар Христовых тела и крови. Причастие становится праздником борющегося народа. Следовательно, единство церкви радикаль­ным образом отрицается. Единство, примирение, общность в любви уже не рассматриваются как дар, который мы получили от Христа. Историче­ский класс бедных должен достичь единства через борьбу. Борьба клас­сов — дорога к этому единству. Так причастие становится классовым при­частием. Равным образом отрицается данная нам триумфальная сила любви Божьей.

Предостережение от серьезных отклонений, носителями которых явля­ются некоторые теологи освобождения, вовсе не должно интерпретировать­ся как одобрение, даже косвенное, тех, кто способствует сохранению нище­ты народов, имеет от этой нищеты прибыль.., а также тех, кого нищета остав­ляет равнодушными. Церковь, руководимая евангельским милосердием и лю­бовью к человеку, слышит, как он взывает к справедливости, и всеми свои­ми силами хочет ответить на них...

Только исходя из евангелизаторской задачи во всем ее объеме понимают­ся требования истинного продвижения и освобождения человека. Это осво­бождение неизбежно опирается на истину об Иисусе Христе-Спасителе, на ис­тину о церкви, о человеке и его достоинстве (речь Иоанна Павла II в Пуэбле). Церковь обращается к каждому человеку, а значит - ко всем людям. Она „универсальная церковь... Это не церковь одного класса или одной касты. И она говорит от имени самой истины. Эта истина реалистична”. Она требует учитывать „каждую человеческую реальность, всякую несправедливость, вся­кую напряженность, всякую борьбу” (речь Иоанна Павла II в одном из бед­нейших районов Бразилии).

Равным образом смертельно опасная иллюзия — считать, что новые струк­туры сами по себе приведут к рождению „нового человека” в смысле челове­ческой истины. Христианин не может не признать, что именно данный нам Св. дух является источником всякого истинного новаторства и что Бог — властелин истории...

Классовая борьба как дорога к бесклассовому обществу — это миф, препятствующий реформам и усугубляющий нищету и несправед­ливости...

Защитников „ортодоксальности” иногда упрекают в пассивности, снисхо­дительности или соучастии в нетерпимых по своей несправедливости ситуа­циях и поддерживающих такие ситуации политических режимах. Духовное обращение⁹, интенсивность любви к Богу и к ближнему, стремление к спра­ведливости и миру, евангельский смысл бедности — требования ко всем и особенно к пастырям и ответственным деятелям. Забота о чистоте веры связана с заботой о предоставлении ответа целостными теологическими путями с помощью эффективного свидетельства службы ближнему, в первую очередь бедному и угнетенному. Свидетельствуя о силе их любви, динами­чной и конструктивной, христиане таким образом строят основу той „ци­вилизации любви”¹⁰, о которой говорилось (после Павла VI) на конференции в Пуэбле. Кроме того, многие священники, монахи и миряне поистине евангельским способом участвуют в построении справедливого общест­ва...

Иосиф, кардинал Ратцингер, префект; Альберто Бовоне, титуляр­ный архиепископ Цезарии Нумидской, секретарь. Рим, 6 августа 1984 г.

Libertatis nuncius//La Croix. - Р., 1984. - 4 septembre.

Хуан Альфаро

ТЕОЛОГИЧЕСКАЯ ДИСКУССИЯ ИЛИ НАПАДКИ
НА ХРИСТИАНСКИЕ ОБЩИНЫ?
ИНТЕРВЬЮ О ТЕОЛОГИИ ОСВОБОЖДЕНИЯ*

- Теология - это жизнь народов. Можно ли понять жизнь народа, исходя из исторического опыта библейского Израиля? „Третий мир” зачастую живет в ситуации, подобной сложившейся у народа Израиля, который хотел прине­сти жертву своему Богу в пустыне и требовал сохранения своего облика.

— Теология не только должна учитывать, что в ее функции входит осмыс­ление существующей ситуации, но, следуя линии II Ватиканского собора, должна отвечать так называемым „знамениям времени”¹¹.

Историческое положение человечества сегодня имеет теологические аспекты, „теологическое место”. Сегодня теолог не может быть безразлич­ным по отношению ко всему происходящему на Земле. Поэтому очень важно, чтобы он был теологом всем своим существом, чтобы он не был человеком, который думает и работает много, но в отрыве от мирских проблем. Если такого рода теолог и существует, то он не может быть настоящим теологом.

Отсюда мы должны заниматься теологией, учитывая, с одной стороны, Искупление¹², а с другой — положение в мире в настоящее время. Так, я считаю, складывается граница (ее можно назвать или не называть „теологи­ческим местом”), которую нельзя игнорировать.

— То, что Вы говорили о „третьем мире”, относится прежде всего к ла­тиноамериканскому народу?

— Латинская Америка — это район, где воистину свершается сопоставле­ние (и вовсе не искусственного характера) между историей этих народов и историей Израиля, а также еще более важной историей Иисуса. Таким обра­зом, сегодня в Латинской Америке, по моему мнению (а я там был неодно­кратно, и это мне очень помогло составить четкое мнение о ситуации), происхо­дит нечто очень важное не только для латиноамериканской, но и для всей церкви, то есть на этом континенте был и остается до сих пор неразрешенным самый серьезный христианский конфликт разногласия с объявляющими себя христианами, а в действительности являющимися угнетателями. Самое боль­шое противоречие — между верой как исповеданием и верой как жизнью... В Латинской Америке враг — верующий; угнетатель, диктатор объявляет себя христианином и католиком.

Сегодня становится фактом, что в Латинской Америке появляется новое осознание истинного христианства, мира, братства и справедливости. Это, по моему мнению, важнейшее явление, которое перекинется — и уже пере­кидывается — в Европу, потому что если факты угнетения и несправедливости в Латинской Америке более очевидны, то они в той или иной мере встречаются повсеместно. В демократической Европе, которая допускает деятельность профсоюзов и хочет улучшить положение менее имущих классов, отмечают­ся случаи несправедливого отношения к эмигрантам, маргиналам и т. д. Таким образом, угнетение есть везде.

И, значит, история Израиля — это модель: народ, ведомый Богом в исто­рию. Моделью является и история Иисуса. Мы должны прежде всего спросить себя, почему Иисуса осудили на смерть. Его поначалу осудили по религиоз­ным причинам, но не только по ним; его обвинили также в том, что он выска­зался за бедных. Иисус не был революционером, но он не был и нейтралом. Он сделал, если говорить языком конференции в Пуэбле, „предпочтительный выбор в пользу бедных”.

Таким образом, сегодня теолог должен следовать этому пути. А этот путь ведет к рассмотрению всего человека, потому что... все люди вместе составляют симфонию определенной социально-экономической структуры, и мы можем оказаться, хотя и не намеренно, вместе с угнетателями, с властью, с богатством...

Но, по счастью, случилось так, что после II Ватиканского собора два вели­ких папы — Павел VI и Иоанн Павел II — евангелически провозгласили спра­ведливость, братство, мир... Это, по моему мнению, великое новшество сегод­няшней церкви, изменения в пути. Есть еще католики, скажем правду, настоль­ко консервативные, что о них, вероятно, можно говорить как о некотором регрессе. Но то, что утвердил II Ватиканский собор и провозгласил Павел VI, неопровержимо. Церковь сделала шаг вперед, поставила перед собой кон­кретную задачу: это ее путь...

— Теология и идеология. Идеология может стать вспомогательным ору­дием теологии, а также ее ограничителем. Существует ли критерий разгра­ничения этих двух возможностей? До какого момента идеология (как марк­сизм или буржуазная мысль) является полезным инструментом и в какой степени она становится камнем преткновения на пути теолога?

— Я бы сказал, что прежде всего следует определить' отношения между теологией и философией. Эти отношения долго изучались теологами, об этом много написано, и очевидно, что теология нуждается в философии. Не столько в философии в качестве содержания, сколько в философии в качестве „дела­ния философии”. Упрощенно мы могли бы сказать: философия для теоло­гии — вспомогательная наука, как математика для физики и т. д. Нельзя заниматься теологией без философии.

Но в принципе теология не привязана ни к какой конкретной системе, ни к какой конкретной философии. Тем не менее теолог, принимающий ту или иную философскую систему, должен обосновать свой выбор научно (речь не идет о проблеме веры), потому что принятие какой попало систе­мы нельзя считать серьезным выбором.

Тот же критерий применим и к отношениям между верой и культурой: вера не связана ни с какой определенной культурой, хотя и не может суще­ствовать вне культуры. Этот критерий имеет значение и для отношений между идеологиями, потому что идеология с самого начала имеет философский ха­рактер: она хочет сказать последнее слово.

...Во времена Маркса у ученых и философов не было соответствующей осведомленности, четкого разграничения между наукой о природе и фило­софией. Поэтому мысль Маркса сохраняет двойственный смысл: есть момен­ты, когда не известно, делается ли чисто научный и социологический анализ или речь идет о философии. В настоящее время с методологической точки зрения достигнут значительный прогресс, позволяющий нам различать, что относится к естественным наукам, а что - непосредственно к философии.

Вот почему философ не может заимствовать у Маркса те элементы, ко­торые противоречат христианской вере. Самый серьезный пункт, по моему мнению, — это христианская этика, то есть борьба за освобождение человека, которую справедливо провозгласил Маркс. Но борьба классов через христиан­скую этику не проясняется, не делается приемлемой. Христианин не может кого-либо ненавидеть, не может использовать насилие. Таким образом, его борьба отличается от указанной Марксом.

— Поэтому нельзя заниматься теологией, не занимаясь также философией. Но теолог должен мотивировать свой философский выбор, и никакая фило­софская система не может быть воспринята теологом целиком...

— Именно это я и хотел показать. Может быть, не отдавая себе в этом отчета, этой модели следовал и св. Фома, используя философию Аристотеля. Он взял из нее многое. Тем не менее философия Аристотеля сама по себе атеистична, не признает личности Бога или по крайней мере не признает ее явственно. История учит нас тому, чтб произошло: даже если система сама по себе не приемлет христианства, она может воспринять некоторые его элементы...

- Каков наиболее значительный вклад теологии освобождения в послед­ние годы?

— Я считаю, что наибольший вклад теологии освобождения „в смеше­нии”, то есть в придании христианской вере ответственности за христианские обязательства по достижению справедливости. Предпочтительный выбор в пользу бедных был самой большой заслугой этой теологии. Мы должны различать, как недавно отмечал префект Конгрегации доктрины веры, что есть абсолютно законная, даже необходимая теология освобождения, а есть другая, которую можно подвергнуть критике... Но когда католики (и даже епископы) нападают на некоторых теологов освобождения, меня больше беспокоят не нападки на теологию освобождения, а разрушение нового, рождающегося христианства. Это основополагающая истинная проблема... Больше, чем теология освобождения, чем любая наша теология, важен сам факт христианского поворота — возрождение. На нас лежит ответственность — не растоптать это всходящее христианское семя.

Сегодня мы располагаем культурой, позволяющей глубоко проанализи­ровать проблему угнетения как явление структурное, несправедливость на структурном уровне, структуру греха — эта терминология уже принята Иоан­ном Павлом П. Таким образом, речь идет не только о личном грехе неспра­ведливости, но и о греховных структурах.

Сейчас у нас есть новая перспектива, мы должны строить теологию в со­ответствии с ней. Это означает создание христианства для нового, современ­ного периода.

Alfaro J. Intervista sulla teologia della liberazione: Dibatito teologico о attaco alle comunita cristiane?//!! Regno. - Bologna, 1984. - P. 323-324.

Каррасино А.

ПОЛИТИЗАЦИЯ ЕВАНГЕЛИЯ В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ ИДЕТ
ИЗ ЕВРОПЫ

Монсеньор Антонио Каррасино, президент СЕЛАМ, в заявлении для испанского журнала „Палабра” отметил, что „Синод указал латиноамерикан­ским народам три первоочередные задачи: настоятельную необходимость катехизиса¹³ в самом широком значении этого слова, упор на народную ре­лигиозность и осущестйление подъема мирян, с тем чтобы церковь присут­ствовала во всех областях человеческой деятельности. После Собора, - сказал он, — церковь в Латинской Америке получила до сих пор отсутствую­щую в рамках вселенской церкви уверенность в собственном вкладе в виде пастырской созидательности, церковной радости, определения бедности как евангельской ценности, переоценки народной религиозности и христиан­ских ценностей истории”.

Монсеньор Каррасино также показал, что „идеологические обоснования политизации евангельского послания в некоторых зонах Латинской Америки исходят из Европы, включая так называемую теологию освобождения, кото­рая является должницей европейских идей и авторов”.

Quarracino A. La politizacidn del Evangelio en ІЬегоатёгіса proviene de Europa//Ya (Mad­rid). - 1985. - 27 de diciembre.

12. ИНТЕРВЬЮ КАРДИНАЛА АМЕ ИТАЛЬЯНСКОМУ
КАТОЛИЧЕСКОМУ ЖУРНАЛУ „30 ДЖОРНИ”*

„Мне кажется, и я об этом говорю откровенно, что самым большим до­стижением марксизма за последние годы стало то, что многие христиане ста­ли говорить о продвижении человека, никогда не упоминая при этом об Еван­гелии”, — заявил кардинал Жан Жером Аме, префект Конгрегации монаше­ских и светских учреждений итальянскому журналу „30 джорни”. „Первым теологом освобождения, — добавил он, — был св. Павел; существует теология освобождения, которая совершенно обоснованна, потому что Евангелие по своей природе является освободителем от греха...”

„Конгрегация доктрины веры своей инструкцией „Некоторые аспекты теологии освобождения” хотела осудить неприемлемые представления об освобождении, попросту искажающие Евангелие, характеризующиеся не­критическим восприятием элементов марксистской идеологии, а также обра­щением к зараженному рационализмом истолкованию Библии. Каждой теоло­гии, для того чтобы руководить людьми своего времени, следует использовать философию, но это должна быть стбящая философия, а марксистская тако­вой не является...”

Hamer J.-J. Interview a „30 Giomi”: El Evangelio es libertador por naturaleza//Ya (Mad­rid). - 1985. - 8 de noviembre.