Я вытаскиваю пробку из флакона Хранителя Запахов. Прежде чем я удержу его

мой нос, я испытываю искушение помолиться в первый раз в моей жизни…

Ясень шевелится под моей другой рукой.
Я качаюсь на каблуках. Это принятие желаемого за действительное? Или у блэквейна

Остановил его распространение?

Нет, я прав. Она отступает.
Я щупаю его пульс. Каждый удар пульсирует сильнее предыдущего.

Я теряю счет тому, сколько раз я наблюдаю, как его грудь поднимается и опускается.

Устоявшийся ритм. Медленно, осторожно я опускаю и возвращаю флакон.

Через некоторое время Эш впадает в дремоту и выходит из нее, бормоча во сне
что-то о тенях и неспособности найти ответ. Я достаю
блокнот Нисаи из рюкзака Эша и листаю страницы,
удивляясь наброскам, даже если большая часть текста потеряна для меня. Какие
ответы искал Нисай в Афорае? Почему ему так хотелось верить?
И что знала об этом Сефина, если вообще знала?

“Ракель?” Эш моргает, глядя на меня.
Я виновато прячу блокнот в ближайшее место – свою сумку.
- Что случилось? Здесь холодно. Почему это так

холодно?”

Он дрожит, его зубы стучат между словами. Я забираюсь на
матрас рядом с ним, натягивая на нас одеяло. Осторожно я забираюсь
ему под плечо, кладу руку на грудь, надеясь, что тепло моего тела просочится
сквозь него.

Его рука крепче обнимает меня
, и я вздыхаю с облегчением, нащупывая его руку под одеялом и переплетая пальцы.

его. Слезы скрылись за закрытыми веками, одна из них скатилась по
щеке. Он все еще здесь. Он все еще со мной.

Наши кошмары скоро закончатся. У нас есть то, что нам нужно вылечить

Нисай.

Нам просто нужно вернуться в Экасию. Чтобы как-то убедить
императорскую семью позволить двум беглецам, которые, по их мнению, сыграли роль в
покушении на принца, попытаться отменить его. И все это меньше чем через месяц
.

Это будет нюх.

Глава 36

Пепел

Мы провели еще две ночи в гостинице. Я хотел уйти раньше, но
всякий раз, когда я упоминал об этом, Ракель складывала руки и говорила мне, что я могу идти
вперед, если действительно думаю, что буду полезен Нисаю, упавшему в придорожную
канаву, прежде чем даже приблизиться к Экасии. Мы должны, настаивала она,
убедиться, что угроза от яда миновала.

Я сидела у окна в нашей комнате в гостевом доме, смотрела на небо,
нервно теребя плетеную кожаную ленту для молитвы и желая, чтобы силы
вернулись. Луна Потерянного Бога была почти полной, когда она описывала дугу над звездами
созвездия Тозран. От этого по мне пробежал холодок.

В следующий раз, когда он пройдет, он будет полностью заполнен.
Лев будет коронован.
Нисай умрет.
Когда мы наконец покидаем Ляпис-Лаутус, это знание совершает путешествие

для Экасии это был самый долгий отрезок с тех пор, как она покинула Афорай. Я поворачиваюсь, чтобы в последний раз взглянуть на
горизонт города контрабандистов, все еще поражаясь тому, насколько
реальность отличалась от рассказов, которые я слышал о головорезах и хаосе.

Забрав у фермера лошадь Ракели, мы рискуем взять еще
одну баржу контрабандистов вверх по реке. Мы проводим два дня в кильватере гипнотического
ритма весел, две ночи наблюдая за луной. С Эликсиром Линода, оказывающимся
все менее и менее эффективным, мое настроение
меняется, как кадило благовоний жрицы. Спокойствие до возбуждения.

Мы приземляемся перед Речным узлом и выбираем менее оживленные тропы,
некоторые не намного больше, чем козья тропа. Меня раздражает задержка – имперская
дорога-более быстрый, более прямой путь. Еще лучше было бы продолжить путь вверх
по реке. Но мы видели, как это было в прошлый раз, и, судя по глазам Кайсмап, я не позволю
, чтобы нас задержали, пока мы не вернемся в столицу. Есть только один
человек, которому я передам себя, как только мы доберемся до Экасьи. Один человек, которому я
доверяю, выслушает меня – если только я смогу добраться до нее.

Мать
Нисаи, Шери.
По мере нашего продвижения к центральной реке местность становится мягче и суше.

равнины. Вскоре после этого ирригационные каналы начинают оплетать землю, как вены.
Мы приближаемся к столице.

Мы проходим мимо группы людей, бредущих пешком. Судя по
их простым одеяниям и изношенным сандалиям, они пилигримы. Зловоние
гниющей плоти объявляет о том, что некоторые из них также находятся на корме. Держу пари, они
совершают экскурсию по всем доимперским храмам-или по тому, что от них осталось –
древнее, извилистое путешествие, которое занимает больше, чем поворот.

Маленький ребенок, сидящий на бедре матери, смотрит на меня. Ее губы дрожат
, и она заливается слезами. Я понятия не имею, что делать, куда смотреть, поэтому
снова смотрю на Ракель. Она наклоняется с седла, высовывает язык
и скрещивает глаза. Плач ребенка перерастает в смех.

Дальше в тени тощего дерева отдыхает старик, опираясь на
трость, такую же узловатую и узловатую, как и его жилистое тело. Его глаза смотрят на меня так же
пристально, как и глаза ребенка, хотя понимание в его взгляде гораздо
тревожнее.