Поваренок поставил миску, набрал полную ложку похлебки и поднес ее к заросшей физиономии Пьера.

 

Пятнадцать смертельно томительных дней прошли, не принеся ни малейшего облегчения в судьбе заключенных. Единственным утешением для Пьера был сюрприз, сделанный маленьким китайцем: он незаметно сунул моряку пакет с табаком.

– Бедный юнга, – говорил Пьер, – невесело твое житье на этом проклятом пароходе, судя по синякам, которые украшают твою рожицу. И, несмотря на это, ты все-таки остался добрым малым.

Моряк схватил зубами драгоценный пакет и после нескольких минут нечеловеческих усилий раскрыл его и заложил за щеку гигантскую порцию табаку.

– О блаженство! – шептал он, захлебываясь от восторга. – Ведь это бархат! Бедный Франсуа, как жаль, что ты не понимаешь в нем вкуса!

– Да, старина, я не нахожу в этом удовольствия, но я отдал бы день жизни за несколько глотков чистого воздуха. Без этого моя голова расколется на части.

– Не отчаивайся, чем-нибудь все это да кончится.

Прошло еще два дня, и Пьер де Галь стал серьезно беспокоиться о здоровье друга. Наконец на третий день в их каюту вошел капитан.

– Я полагаю, – начал он без всякого предисловия, – что вам здесь довольно скучно.

– Нет, ничего, – ответил иронически Пьер, – а вам?

– Дело идет о вашем освобождении. Я не буду тратить слов, ибо вы знаете, что время – деньги.

– Что нужно от нас? – спросил Пьер.

– Вот что, – ответил американец, больше обращаясь к Фрике, – вы должны продать мне китайцев. Они мне нужны. Акт перепродажи будет составлен на французском и английском языках. Вы его подпишете…

Пьер де Галь и Фрике застыли, потрясенные этим бесстыдным предложением.

– К сожалению, – продолжал бандит, – состояние моих финансов не позволяет предложить вам высокую цену, но все-таки вы получите пятьсот долларов, то есть две тысячи франков. Конечно, эта цифра гораздо меньше той, которую вы заплатили, но что делать… Я вас высажу на австралийский берег, недалеко от Сиднея, и вы, если захотите, найдете себе выгодное занятие в английских колониях.

– Значит, мы идем не на Суматру, а в Австралию? – вскричал Фрике, видя, что его опасения оправдались.

– Да, – невозмутимо вымолвил капитан.

– А если я не подпишу акта? – спросил Фрике, едва сдерживая крик негодования.

– Тогда, к сожалению, я вынужден буду продержать вас здесь без пищи и воды до тех пор, пока голод и жажда не дадут вам лучший совет.

– Вы самый последний из плугов! – воскликнул в бешенстве Фрике.

– О, как французы болтливы! Поймите, это лишние слова, а время все-таки деньги. Скажите ваш окончательный ответ.

– Если бы не веревки, я задушил бы вас – вот мой ответ, – сказал Фрике и отвернулся.

– Как вы вспыльчивы, молодой человек. Я мог бы преспокойно послать вас путешествовать на дно океана, но это не скрепит акта перепродажи, и потому я подожду. До свидания, через два дня хорошего поста мы опять поговорим.

Американец насмешливо поклонился и вышел.

– И это моряк, капитан! – с негодованием сказал Пьер, молчавший до сих пор. – Позор, позор для всего американского торгового флота!

– Знаешь, старина, дела наши улучшаются!

– Как? – вскричал изумленный Пьер. – Разве тебе приятно умереть с голоду?

– Пьер, милый мой, ты, старый боцман, бравый моряк – и не можешь догадаться, что бандит находится в невыгодном положении? Он не может нас выбросить за борт, ведь для входа в порт ему нужны документы, дубликаты тех, которые остались у португальских властей, с моей подлинной подписью о перепродаже работников. Если у него не будет этого документа, то, как только станет известно, что «Лао-цзы» не прибыл на Суматру, его сейчас же арестуют.

– Понимаю. Значит, этому кашалоту туго придется.

– Разумеется, иначе мы давно бы пошли на завтрак акулам.

– Тсс! – вдруг произнес Пьер, прислушиваясь. – Мы, кажется, пошли под парами.

Это обстоятельство, казалось бы незначительное, произвело большое впечатление на друзей.

Вот что произошло за время их заключения.

«Лао-цзы», подняв все паруса, взял обычный курс из Макао в Сидней. Этот путь, которым идут все суда, ведет сначала к Лусону, одному из самых больших Филиппинских островов, затем проходит по проливу, который отделяет Лусон от Минданао, входит в океан, пересекает экватор на меридиане Анахоретовых островов и, описав отлогую кривую, кончается у Сиднейской бухты. Таким образом, весь путь похож на гигантскую букву S, где Макао – верхняя точка, Сидней – нижняя, а середина кривой приходится как раз на экватор.

Первую половину пути «Лао-цзы» прошел блестяще. Попутный муссон гнал его со скоростью девять и даже десять узлов. Скоро пароход достиг экватора и вдруг попал в полосу безветрия. Капитан, боясь надолго заштилеть в этих широтах, тотчас велел развести пары. Но для того, чтобы сократить путь, топливо и припасы, он решил не описывать вторую половину кривой, а идти по прямой линии. Его новый маршрут шел через острова Адмиралтейства, пролив Дампир и архипелаг Луизианы.

Этот путь был настолько рискованный, что ни один моряк никогда не избрал бы его. Но американец, как азартный игрок, шел ва-банк и не принимал во внимание водный лабиринт коралловых рифов, которого так страшатся моряки. Он приказал только для успокоения кидать лот^[7] с обоих бортов, хорошо понимая, что это не спасет «Лао-цзы», если встретятся рифы.

Такое легкомыслие не могло обойтись без последствий. На выходе из пролива Дампир американец направил пароход на мыс главного острова из группы Луизиадских, и вдруг судно получило страшный подводный удар. Крик ужаса вырвался у сотни несчастных китайцев, запертых на нижней палубе, когда широкая струя воды ринулась в пробоину.

Капитан остановил машину и спустил двух водолазов для осмотра подводной части судна. Они убедились, что киль сильно пострадал, но обшивка надежна и кроме этой пробоины других повреждений нет. Пробоину заделали, и капитан скомандовал «вперед».

Увы! «Лао-цзы» остался на месте: машина не работала. Очевидно, в результате толчка ее сложный механизм оказался испорчен.

Тем временем начал дуть ветерок. Капитан решил воспользоваться этим и поставил паруса. «Лао-цзы» потихоньку двинулся вперед.

Ветер постепенно крепчал, поднялись волны. На «Лао-цзы», как будто в насмешку над опасностью, были подняты все паруса.

Так прошла ночь. Наутро послышался зловещий шум прибоя.

– Право на борт! – бешено заорал капитан.

Но было поздно. «Лао-цзы» на полном ходу выскочил на самую середину коралловой отмели. Раздался страшный треск; пароход застонал, раза два покачнулся и плотно уселся на рифах. Судно спело свою последнюю песню.

Капитан, увидев это и не желая предпринимать бесполезных попыток сняться с мели, распорядился спустить на воду лучшую шлюпку. Взяв с собой белых членов экипажа, вооруженных с головы до ног, деньги, припасы и воду, он горестно махнул рукой и оставил погибавший пароход.

Понимая, что «Лао-цзы» продержится недолго, что вскоре он лопнет по швам и волны разнесут его в щепки, негодяй ни на минуту не задумался о судьбе несчастных эмигрантов, заботясь только о своей шкуре.

Малайцы, бенгальцы, индусы, составлявшие половину команды парохода, обезумели от ужаса при виде капитана, удалявшегося на шлюпке с белыми матросами, и метались с воплями по палубе, суетясь около оставшихся лодок.

Крики и стоны, несшиеся с нижней палубы, где были заключены китайцы, вдруг смолкли. Что стало с несчастными двумястами китайцами? Неужели вода уже залила их?