Миновать эти решетчатые отверстия, под которыми шумело и клокотало море, оказалось делом нелегким.

 

Зрелище было поистине удивительное. Жилище папуасов, имеющее, как мы уже сказали, форму четырехугольника, представляло изнутри раму на сваях с накиданными на нее вдоль и поперек перекладинами, образующими открытые решетчатые отверстия в квадратный метр, точно колодцы. Такой пол являлся продольным узким коридором. Направо и налево устроены были легкие перегородки из листьев и жилок саговой пальмы с семью или восемью дверями, ведущими каждая в комнату отдельной семьи. Наконец, с передней части, со стороны моря, дом оканчивался широким выступом, открытым со всех сторон, с крышей из листьев. На этой террасе собирались днем семьи, населяющие воздушное жилище, чтобы подышать чистым воздухом. Под словом «семья» мы понимаем не только отца, мать и их потомство, а употребляем его в самом широком смысле и разумеем под ним людей близких, а также невольников, одним словом, всех, кого общая нужда соединила вместе.

Каждая отдельная комната предоставлена была во владение одной семьи, и нередко случалось, что в обширном воздушном помещении жили вместе пятьдесят или шестьдесят мужчин, женщин и детей, за исключением молодых людей, помешенных в отдельных домах.

Все дикари в костюмах праотцов, грязные и вонючие, важно стояли на перекладинах, дружески приветствуя европейцев.

Если внешний вид свайной постройки был странен и оригинален, то внутренность помещения превосходила все ожидания. Фрике и Пьеру де Галю казалось, что они просто-напросто попали на совет нечестивых – так здесь было все грязно, скверно и неуютно. Мебель заменяли накиданные там и сям ветки, рогожи, кора бамбука, лохмотья и листья, казалось, готовые каждую минуту упасть в море, и несколько беспорядочно набросанных на решетчатые отверстия досок, добраться до которых представлялось неискусному гимнасту делом почти невозможным. Одни доски служили вместо кроватей, а подстилка из листьев на них заменяла матрацы; толстый слой земли, покрывающий другие, служил очагом. Съестные припасы, непригодные для еды в сыром виде, жарились и варились здесь же. Копья, стрелы, остроги, весла виднелись всюду. Кроме того, было несколько примитивных ведер из бамбука. Вот и все.

Окинув быстрым взглядом эту примитивную обстановку, Фрике вздумал перейти длинный узкий коридор, чтобы посмотреть террасу. Миновать эти решетчатые отверстия, под которыми шумело и клокотало море, оказалось делом нелегким. Парижанин, однако, не задумывался: он видел многое и почище этого. Ловко перепрыгивая с перекладины на перекладину, он достиг наконец выступа и остановился, пораженный величественным видом. Пьер смело последовал за ним; подобная гимнастика была для него делом привычным, недаром же он с малолетства служил на корабле. Виктор, несмотря на сильное желание не отстать от товарищей, не мог сдвинуться с перекладины, на которой стоял. Сильное головокружение приковало его к месту. Для него разостлали рогожи, по которым он, шатаясь, двинулся вперед, сопровождаемый свистками и насмешками четырех- и пятилетних мальчишек-дикарей, перепрыгивавших с перекладины на перекладину с проворством обезьян. Маленькие свинки с розовыми мордочками бежали за ними по перекладинам так же быстро, как если бы они передвигались по ровной земле.

Узинак догнал двоих французов и, указывая им жестом на воздушный дом, казалось, говорил: «Будьте, как дома».

 

ГЛАВА X

 

Суеверия папуасов. – Малейшее отверстие в крыше влечет за собой величайшие бедствия. – Змеи, откармливаемые для употребления в пищу. – Условия рабства в Новой Гвинее. – Гирлянды из человеческих черепов и ловкие отсекатели голов. – Птички солнца. – Приготовления к охоте на райских птиц. – Легенда о райских птицах. – Танцующее собрание. – Избиение. – «Большой изумруд». – Царские райские птицы. – Цвета ослепительные, но вполне гармоничные. – Философские рассуждения Фрике относительно парижанок и англичанок. – Пир у римского императора.

Фрике и его друг, считая совершенно невозможным дальнейшее пребывание в комнате, чуть не герметично закупоренной со всех сторон, которую предоставил в их распоряжение Узинак, решили перебраться на террасу. Там им, людям, привыкшим дышать чистым воздухом, нечего было опасаться зловонных испарений воздушного пандемониума. Но их попытка перебраться в новое жилище не обошлась без скандала.

Войдя в узкую комнатушку, Фрике очутился в полной темноте. Свет и воздух были необходимы. Но его просьбу нужно была передать через Виктора, переводчика довольно медлительного и бестолкового. Поэтому Фрике сделал то, что сделал бы любой другой на его месте, то есть без рассуждений принялся за разборку крыши.

Это вызвало целую бурю. Все обитатели дома, мужчины, женщины и толстопузые ребята, столпились у его «конурки» и принялись галдеть на все лады – даже маленькие свинки презрительно отворачивали свои розовые пятачки и яростно помахивали хвостиками в знак своего негодования.

– Что их так раззадорило? Как будто я совершил тяжкое преступление! Здесь можно задохнуться. Поймите же, я не хочу украсть у вас вашу клетку. Ну-ка. Виктор, разузнай, не совершил ли я какого-нибудь святотатства.

Дикари оказались, пожалуй, не совсем неправы в шумном выражении своего недовольства. Молодому китайцу удалось узнать, что даже через самое маленькое отверстие, пробитое в крыше, немедленно проникнут души усопших предков, а вместе с ними и некие колдовские силы, и горенка неминуемо превратится в источник зол и бедствий.

– Ну, так и надо было сказать с самого начала. Кой черт мог предположить, что их предки, вместо того чтобы оказывать благодеяния потомкам, сделаются ни с того ни с сего самыми их злейшими врагами и всеми силами будут стараться насолить им? Во всяком случае, если их предки настолько злы, то не очень же они сильны, ведь в отверстиях здесь, кажется, нет недостатка. По мнению дикарей, излюбленное место пребывания душ усопших предков должно быть крыша. Отнесемся же с уважением к верованиям наших хозяев и поскорее переменим помещение. Э!.. Это еще что такое?! – вскричал Фрике изменившимся голосом.

Сделав шаг назад, он нечаянно наступил на что-то мягкое и упругое, двигавшееся по полу, покрытому корой. Одновременно в темной хижине распространился приторный запах мускуса и явственно послышался легкий шорох, заслышав который, со всех сторон сбежались свинки и выстроились перед дверью полукругом, вытягивая розовые рыльца и оглашая воздух хрюканьем.

– Уж не наступил ли я на какого-нибудь из предков? – спросил молодой человек, окруженный тремя или четырьмя великолепными змеями по три метра длиной, страшно толстыми и отливающими самыми яркими красками.

– Как тебе это нравится? – проговорил Пьер де Галь. – Наши друзья-папуасы предоставили нам странную компанию на ночь.

– Змеи! Ах, черт возьми! Пожалуйста, не шути: это единственное животное, которого я не переношу. Они внушают мне не страх, а какое-то невероятное отвращение, пересилить которое я не в состоянии.

– Странно, но свинки совсем не кажутся испуганными. Наоборот, змеи собираются убраться назад. Вот так смельчаки! Смотри: свиньи намерены сожрать их!

Но не так отнесся Узинак к нашествию свинок. Проворно схватив длинное копье и употребив его вместо хлыста, папуас щелкнул им по свинкам и разогнал крикливый батальон. Пока свинки, боязливо и в то же время пытаясь ластиться, как балованные собачонки, нашли прибежище на руках у женщин и детей, начальник дикарей загнал в горенку красивых пресмыкающихся и шумно захлопнул за ними дверь.

– А то, чего доброго, они их съедят, – сказал Узинак по-малайски. – Однако змеи еще недостаточно жирны.

– Кто? Змеи?

– Конечно. Мы откармливаем их для себя. Они живут на свободе и совсем не ядовиты.

– Допустим, что так, мой достойный папуас. Но мой друг и я совершенно не расположены к животным такого сорта.

Хотя Фрике не имел, к сожалению, времени изучить ту часть зоологии, которая рассказывает о породах змей, он ничуть не испугался при виде этих змей, самых красивых из всех пресмыкающихся – если только змея может быть красива – и самых безвредных. Он сразу распознал змею породы, которая водится исключительно в Папуазии и является как бы связующим звеном между пресмыкающимися Старого и Нового Света, так как по строению тела и по своим привычкам эти змеи существенно отличаются от питона Африки и ужей Америки.

Чешуйки, окаймляющие рот змеи, изборождены четырехугольными ямочками, что придает ей чрезвычайно противный вид, несмотря на необыкновенно красивую кожу. В длину она достигает двух-трех метров. Кожа молодой змеи красно-кирпичного цвета, испещренная иероглифами; позднее она становится ярко-оранжевой и иероглифы исчезают; затем она переходит в темно-зеленый с мелкими крапинками и, наконец, приобретает великолепный голубовато-стальной оттенок.

Но какой бы она ни была – ядовитой или неядовитой, красивой или безобразной, – Фрике не переносил змей.

Вместе с двумя товарищами он переселился на открытую часть воздушного дома, где они провели три дня в ожидании обещанного Узинаком веселого праздника, после которого друзья снова собирались пуститься в путь-дорогу на своем хрупком челноке.

Прежде чем принять участие в празднике, подробности которого великий вождь хранил в секрете, наш герой мог заняться изучением папуасов, этого любопытного племени дикарей, о котором в Европе почти не имеется точных сведений. Внешним обликом папуасы почти не отличаются от туземцев острова Вудларк: тот же черный, как сажа, цвет кожи, те же украшения, те же черты лица, но прическа… прическа совсем иная. Перед вами целые копны волос, сложенных и перепутанных так, что одного взгляда достаточно, чтобы привести самого смелого из художников в неописуемое изумление и полнейшее отчаяние. Прическа эта делается с помощью тлеющей головни, выжигающей неописуемые узоры в густой шапке косматых волос. Или еще оригинальнейшая прическа, какую только можно встретить: вообразите целую копну волос, разделенную на десять, пятнадцать, а то и двадцать клубков, туго перевязанных у корней крепкой бечевкой и приподнятых вверх на тонкой прямой ножке. Вот и третья, не менее любопытная: громадный шиньон, тоже туго перетянутый у корней и развертывающийся в огромный гриб, с торчащим из него папуасским гребнем с тремя или четырьмя зубцами, более всего напоминающим вилку.

Занимаясь изучением дикарей, Фрике припомнил, между прочим, и разговор о невольниках, который произошел в первую встречу с папуасами, когда последние намеревались по-своему разделаться с каронами-людоедами.

Невольников насчитывается в Новой Гвинее очень много, и в клетке-комнатушке Узинака их было немалое количество. Но парижанин не смог сам распознать их, так мало их жизнь отличалась от жизни хозяев. Одинаково наряжаясь, одинаково питаясь, они происходят от одной и той же расы, а потому у них общие интересы, за которые они борются сообща и с равным усердием. Большая часть из них – дети, найденные на поле сражения или захваченные в плен после битвы. Они вырастают на глазах начальников, а став взрослыми, откупаются, выходят на волю и становятся равными своим прежним хозяевам.

Впрочем, улучшением своего положения невольники всецело обязаны голландцам. При прежнем владычестве малайских султанов туземцы Новой Гвинеи, так же как и туземцы африканской Гвинеи, подвергались частым набегам. Корабли малайцев зачастую приставали к их берегам, и папуасы платили им контрибуцию пленниками, захваченными во время бесконечных войн с соседями. Такой порядок теперь уничтожен, и торговля живым товаром строго запрещена как в Новой Гвинее, так и в африканской.

Торжественный день наконец настал. Пока Пьер, Фрике и Виктор спали на рогожах крепким сном, жители воздушного пандемониума с Узинаком во главе сошли на землю, сохраняя полное безмолвие. Вскоре они возвратились назад, оглашая воздух неистовыми криками и торжественно волоча за собой огромные мешки, наполненные таинственными предметами.

Мешки втащили на сваи, шум и гам невероятно усилились. Затем Узинак и два папуаса, пользовавшихся почетом и уважением, осторожно приступили к вскрытию мешков.

При виде содержимого мешков на лице Фрике невольно отразилось полное отвращение. Они оказались наполнены человеческими черепами, высохшими, глянцевыми и нанизанными по шесть штук на стебли индийского тростника.

– Вот так сюрприз, – шепнул он Пьеру, отворачивавшемуся от мешков с таким же отвращением.

– Если это приготовление к празднику, каким же будет в таком случае сам праздник?

– Черт побери! Если только они намерены заставить нас присутствовать при их трапезе с человеческим мясом в качестве угощения, я не хочу видеть этого гнусного пиршества! Будь что будет, но я исчезаю!

– Вот так общество! Змеи, откормленные на убой, дикари-каннибалы и маленькие дети, готовящиеся играть в шары из мертвых голов!

– Замечаешь, с каким восторгом и благоговением они относятся к этим костям? Право, можно подумать, что это религиозная церемония.

Мужчины размеренным и важным тоном выкрикивали нараспев что-то вроде стихов, женщины и дети отвечали им, пронзительно взвизгивая, потом трое священнодействующих неистово потрясали мешками, и кости глухо стучали, ударяясь друг о друга. Унылое пение тянулось так долго, что у виртуозов от усердия пересохло в горле, и они вынуждены были беспрестанно прикладываться к хмельному напитку, приготовленному из саговой пальмы, чрезвычайно вкусному и сильно пьянящему.

Европейцы боялись, как бы этот заунывный пролог не повлек за собой чего-нибудь еще более заунывного. Но опасения их были напрасны. Колдовство наконец окончилось, стебли тростника с нанизанными черепами были воткнуты в косяки, поддерживающие крышу террасы, где они раскачивались ветром, словно фонари.

– Теперь можно отправляться на охоту, – вымолвил Узинак со своим обычным добродушием.

– А, так мы идем на охоту? А кого же мы будем преследовать, мой друг папуас?

– Птичек солнца, – ответил тот радостно.

– Позвольте мне вам заметить, – возразил Фрике, указывая на груды костей с застывшей гримасой на мертвых устах, – что ваши приготовления к этой веселой забаве, по меньшей мере, странны.

На лице Узинака выразилось удивление.

– Разве белые не знают, что папуасы никогда не отправляются в путь, не обезопасив своих жилищ от вторжения негодяев? А чем же лучше обезопасить их, как ни выставив на обозрение черепа врагов, убитых в сражениях?!

Фрике отрицательно покачал головой:

– А когда белые отправляются на охоту или идут на войну, кто оберегает их дома от вторжения злых людей? Кто защищает их семьи от негодяев?

– Наши способы ограждать наши дома и защищать семьи от дурных случайностей гораздо менее сложны. Независимо от крепких запоров, в каждом городе есть джентльмены, одетые во все черное, которые зовутся городской стражей и которые без всякой церемонии арестуют всякого, кто покусится на чужую собственность.

Последняя фраза, переданная дикарю Виктором, произвела на него странное впечатление.

Папуас отчаянно замахал головой и отвечал, немного подумав:

– В Дорее и Амбербаки я знавал много белых, относящихся к черепам далеко не с таким отвращением. Они покупали их и увозили в свои страны. Для чего они были им нужны, как не для острастки врагов?

«А, – подумал Фрике, – это, по всей вероятности, натуралисты опустошали их коллекции для научных целей».

Но что мог понимать в этом Узинак? Вряд ли ему было известно даже и название науки «антропология», а потому Фрике не счел нужным разубеждать дикаря.

– Ну а хозяев черепов вы, конечно, съели?

– Нет, – отвечал храбрый вождь, улыбаясь. – Мы не едим наших врагов. Мы воюем, и если победа остается за нами, уводим в рабство женщин и детей и отсекаем головы всем мужчинам. Один удар реда – и готово. В этом мы все чрезвычайно искусны. Тело бросаем в воду, а головы приносим домой. Правда, давно, очень давно, их варили и съедали. Так делают в моей стране и поныне, а мы прячем головы в муравейник. Никто не вычистит череп так, как муравей. Обглоданные черепа тщательно прячутся посредине леса в дуплах старых деревьев и в торжественных случаях, когда, например, жилище покидается на продолжительное время или при каких-нибудь других не менее важных случаях, они вносятся в дом. И никогда ни один из врагов, как бы смел и нахален он ни был, не дерзнет переступить порог жилища, охраняемого этими вражескими черепами, столь ужасными с виду. А теперь в путь, отправимся охотиться на райских птичек.

– А зачем они тебе?

– Через пять новолуний мы отправимся на север, в деревеньку, где живет много малайцев. Мы повезем с собой шкурки птичек. Малайцы охотно покупают их и перепродают белым. Они дадут нам за них сталь для копий, остро отточенных реда, рис и огненную воду, – сказал начальник, жадно облизываясь.

– Будь по-вашему, а нам лучшего и желать нечего. Охота немного развлечет нас, а затем двинемся в путь.

Фрике и не подозревал, что оперение райских птиц является предметом обширной торговли и что этот товар высоко ценится малайцами. Довольно сложная операция – снять кожу с прелестной птички, не испортив ее и не выдернув ни одного перышка, – хорошо известна некоторым дикарям. Проворно сняв кожу, они сразу же пропитывают ее особым ароматическим составом, чтобы предохранить от гниения, затем тщательно просушивают и продают в большом количестве. Впрочем, этот вид ремесла был известен и в более отдаленные времена, ибо когда первые путешественники подплыли к Молуккским островам – странам мускатного ореха, гвоздики и других пряностей, бывших тогда на вес золота, – туземцы показали им, между прочим, и птичьи шкурки, покрытые такими чудными перьями, что белые, очарованные яркостью и нежностью их красок, забыли на миг о предстоящей богатой наживе.

Малайцы называли их «божьи птички». Португальские мореплаватели, мало знакомые с естественной историей, не замечая у них ни крыльев, ни лап, воображали, что у них на самом деле такое необыкновенное строение тела. За красоту перьев они называли их «passaros do sol» – «птички солнца», а голландцы дали другое название – «avis paradiseus», означавшее «райские птички».

Ян ван Линсхотен в 1598 году, закрепляя за райскими птицами название, данное им голландцами, выдумал следующую легенду: «Эти замечательные по красоте перьев птички, – писал он, – не имеют ни крыльев, ни лап – в этом убеждают экземпляры, привозимые из Индии в Голландию. Это товар настолько нежный и драгоценный, что не может быть доставлен из-за дальности расстояния в Европу. Никто не может увидеть их живыми, потому что они обитают в воздухе, кружась постоянно около солнца, и опускаются на землю лишь для того, чтобы умереть».

Спустя сто с лишним лет после путешествия ван Линсхотена, Фуннель, один из товарищей Дампира, увидал в Амбоине несколько экземпляров птичек, которые привели его в полный восторг. На его расспросы отвечали, что птички эти, любящие мускатный орех, прилетают за ним чуть не на Бандские острова. Орехи действуют на них опьяняюще, и, одурманенные, они падают на землю, становясь добычей муравьев.

В 1760 году Карл Линней, сам знаменитый Линней, стал жертвой той же мистификации, что и все другие мореплаватели. Знаменитый шведский ученый назвал райских птичек «paradisea apoda» – безногие райские птицы. Впрочем, в то время в Европу не было доставлено ни одного экземпляра и вдобавок не имелось никаких сведений об образе жизни этих прелестных пернатых.

Ни об одном, быть может, виде птиц не было сказано столько вздора, сколько о райской птичке. Так, например, одни ученые пресерьезно уверяли, что райская птица, лишенная возможности садиться на землю или на деревья, держится среди ветвей с помощью имеющихся у нее длинных перистых усиков и что, кружась постоянно в воздухе, она спит, откладывает яйца и высиживает птенчиков на лету. Другие, чтобы как-то объяснить такое необыкновенное явление, уверяли, что у самца посередине спины есть углубление, в которое самка и кладет яйца, а затем высиживает их благодаря имеющемуся и у нее в брюшке соответствующему углублению. Третьи, находя эту гипотезу довольно смелой, утверждали, что самка прячет яйца под крылья, меж самых густых перьев, и так далее – словом, догадкам и предположениям не было конца.

До настоящего времени исследования этого великолепного образца фауны Океании продолжают оставаться далеко не полными и не точными, потому что и сейчас находятся естествоиспытатели, утверждающие вдобавок к тому же в печати, что птички эти ежедневно совершают перелет на остров Тернате, на Бандские острова и Амбоину. Эту гипотезу, не имеющую ни малейшего основания, отвергают только два ученых: Рассел Уоллес и Ахилл Раффрей, добросовестно изучившие на месте этих птиц. На вышеназванных островах, так же, как и в Европе, никогда не видели живых райских птиц, доказательством чему служит название «bourong mati» – «мертвые птички», – данное им туземцами.

Теперь Фрике, никогда не отказывавшийся поучиться, если есть чему, мог ознакомиться хоть немного с образом жизни красивейших из птиц.

Тридцать охотников были вооружены не так, как обычно: лук был гораздо меньше, наконечники стрел были не из кости и железа, а представляли собой шарики с большой палец величиной, предназначенные для того, чтобы только ошеломить птичку, а ни в коем случае не ранить ее и не испортить ее нежных перышек.

Фрике и Пьер захватили с собой на всякий случай ружья, хотя у них не было дроби; да, впрочем, ни дробь, ни пули не достигли бы той высоты, на которой держатся райские птички. Охотники отправились в путь ночью и достигли девственного леса минут за двадцать до восхода солнца. Узинак предупредил европейцев о необходимости соблюдать строжайшую тишину, потому что дичь была из самых пугливых и чутких.

Черные охотники двигались медленно, идя друг за другом, бесшумно перескакивая через лианы, еще мокрые от росы, осторожно раздвигая траву и минуя корни, которые вились и переплетались, как гигантские пресмыкающиеся. Лишь только первый луч восходящего солнца позолотил верхушки могучих деревьев, среди величественной тишины, царившей над сладко дремлющим лесом, зазвенела в воздухе дрожащими нотками радостно и задорно песня райской птицы. Птичка солнца славила появление светила, имя которого она носила.

Охотники остановились, спрятались в кусты, присели на корточки, удерживая дыхание и держа наготове стрелы. Вождь указал пальцем на верхушки деревьев, по которым прыгали прелестные птички, наряженные в яркие, роскошные цвета.

На крик самца, звонко пронесшийся в воздухе, ответил издали более нежный голос самки. Затем со всех сторон полились звонкие песни самцов. Узинак потирал руки и беззвучно шептал:

– Охота будет на редкость. Bourong raja (так называют папуасы райских птиц) намерена начать танец.

– Что такое? – спросил Фрике.

– Bourong raja примутся сейчас плясать.

– Плясать?

– Гляди, не своди глаз и молчи.

Вождь туземцев говорил правду. На высоте восьмидесяти футов над землей, на длинных и толстых ветвях, расположенных горизонтально и покрытых богатой бархатной зеленью, суетились, перепрыгивали с ветки на ветку, дразнили друг друга, слетались и вдруг порывисто рассыпались в разные стороны окруженные золотым сиянием, сверкающим и переливающимся, как бриллиантовые пылинки, штук тридцать самцов. Соперничая друг с другом в грации и красоте, они тихонько шевелили волнистыми перышками, осторожно расправляли крылышки, чистили каждое перышко, встряхивались, нахохливались, приподнимая свой роскошный воротник, и кружились, и играли в воздухе, отливая в солнечных лучах всеми цветами радуги.

Время от времени пронизывая зеленый свод, прилетали попарно все новые и новые птички. Sacoleli, танцующее общество, вскоре было в полном составе.

Восторженно, не отрывая глаз, смотрел Фрике на это восхитительное зрелище. Эта отдаленная страна, этот девственный лес, отвратительные каннибалы и сам он, как бы заблудившийся здесь, в этой непроглядной лесной чаще, – все производило потрясающее впечатление. «Столько красоты рассыпано по пустыням!» – помимо его воли проносилось в голове молодого человека. И тем не менее эти дикость и безлюдность являются необходимым условием существования красоты, ибо наступит день, заглянет сюда то, что мы называем цивилизацией, девственный лес рухнет, увлекая и давя при падении своих очаровательных обитателей, оценить которых по достоинству только и могут люди цивилизованные.

Что-то просвистело в воздухе и отвлекло Фрике от его размышлений. За свистом послышался легкий, приглушенный шум. Райская птичка, пораженная меткой стрелой охотника, стремглав летела на землю, кружась и переворачиваясь в воздухе, а перышки ее играли разными цветами. Странная вещь: остальные птицы, танцуя в золотых лучах, кокетничая друг перед другом, демонстрируя изящество и красоту перьев, не обращали никакого внимания на то, что происходило в лесной чаще, куда еще не успело проникнуть солнышко.

 

 

 

– Гляди и молчи.

 

Это самозабвение и было причиной их гибели, потому что насколько райская птичка дика и пуглива, когда слышит в лесу голос или шаги человека, настолько же она становится доверчивой и даже неосторожной, когда, отыскав удобное место для своих забав, предается sacoleli. Первая жертва упала к ногам парижанина, который смог рассмотреть ее со всех сторон, не двигаясь с места. Убитая птичка была из породы так называемых «больших изумрудов». Размером почти с голубя, птичка была цвета жженого кофе, голова бледно-оранжевая, шея изумрудного цвета. Под крыльями у нее находятся два длинных густых пучка шелковистых перьев орехового цвета, с ярко-красной или ярко-оранжевой узенькой каемкой. Эти пучки перьев в спокойном состоянии почти незаметны и спрятаны под крыльями, но когда птица приходит в возбужденное состояние, крылья поднимаются вертикально, головка вытягивается вперед, перья, собранные в пучки, раскрываются в виде вееров, окаймленных золотом и пурпуром, постепенно меняющими цвет и у основания переходящими в темно-палевый. Птичку почти совсем не видно под этим роскошным нарядом. Тело ее как будто суживается, а золотое сияние перистых пучков, резко оттененных оранжевым тоном головки, играет неподражаемыми цветами.

Охота продолжалась, к великому огорчению Фрике и Пьера, в душе проклинавших жестокость малайцев и глупое кокетство дам, которые из-за пустого каприза отнимают у леса его наилучшее украшение. Охотники щадили самок потому, что перья их не так красивы, как перья самцов, а также потому, что птичий турнир устраивался исключительно в их честь. Они служили приманкой и неимоверно облегчали охоту, ибо, лишь только, сраженный стрелой, падал один самец, на зов самки тотчас являлся другой, потом третий и так далее.

Из восемнадцати разновидностей известных ныне райских птиц, из которых одиннадцать принадлежат исключительно Папуазии, по крайней мере три были перебиты охотниками, выбиравшими, конечно, самых красивых и наиболее редких.

Не прошло и часа, а уже пятьдесят трупиков устилали почву, точно сорванные со стебельков цветы. Кроме «большого изумруда», парижанин рассмотрел и восхитительную птичку, названную Бюффоном «великолепной» – это была «paradisea regia» Линнея, ныне известная как «dephyllodes magniflcus». Величиной почти с черного дрозда, птичка кажется в два раза толще благодаря приподнятым вверх перышкам, выглядывающим у нее из-под крылышек. Чтобы разукрасить эту маленькую птичку, природа пожертвовала, кажется, все сокровища из своей шкатулки. Как описать это крошечное тельце цвета киновари, ослепляющее золотым блеском, постепенно переходящим на мелких перышках вокруг шеи и головы в ярко-оранжевый? Нежное, атласное, белое, как лепесток лилии, брюшко отделено от ярко-красного горлышка полоской изумрудного цвета. Глаза светятся из-под светло-зеленых бровей, сходящихся вместе у золотисто-желтого клюва, тонкого, длинного и элегантного, как носик колибри. Обилия перьев и ярко-голубых лапок было бы достаточно, чтобы сделать из этой птички чудо из чудес. Но природе этого показалось слишком мало, и она наделила ее еще двумя уникальными украшениями: по бокам груди находятся два маленьких грудных мешка пяти сантиметров шириной из перышек орехового цвета, окаймленных темно-зелеными полосками и способных превратиться в два изумрудных веера. Помимо этой оригинальной и роскошной накладки, ни на что не похожей, надо прибавить еще два хвостовых пера совершенно правильной формы, не очень длинных, тонких, как металлическая проволока, скрещивающихся у основания, расходящихся в стороны и развертывающихся в замысловатый орнамент. Внутренняя поверхность этих перьев, выложенная мягким пушком, переливается на солнце, напоминая драгоценные камни.

Избиение окончилось, убийцы – так назвать их не будет преувеличением – нарушили молчание. Двое французов могли теперь вдоволь любоваться и восхищаться райскими птичками, к великому удивлению дикарей, обращавших такое же внимание на красоту bourong raja, какое обращают наши крестьяне на серенького воробья.

– Бедное маленькое Божье создание, – шептал растроганный Пьер, осторожно приподнимая одного из «мелких изумрудов», на кончике клюва которого виднелась засохшая капля крови. – Какое все нежное, блестящее и яркое, как золотой луч солнца, и вас-то, таких красавцев, эти чернокожие так безжалостно мучают и, не добив, сдирают с вас, полуживых, шкурку… И для чего это нужно, хотел бы я знать?

– А для того, чтобы украсить шляпки хорошеньких и не очень хорошеньких женщин, которые, недовольные собственной красотой, занимают ее у бедных маленьких птичек.

– Ну так если будет когда-нибудь на Божьем свете такая особа, которая будет называться мадам Пьер де Галь, и если ее сожитель, здесь присутствующий, будет даже миллионером, мадам Пьер де Галь пойдет скорее с непокрытой головой, чем позволит себе из пустого, глупого кокетства поощрить такое варварство. Честное слово в том порукой!

– Ты совершенно прав, боцман, меня тоже возмущает эта жестокость по отношению к прелестным созданиям. Вглядись, как все в них гармонично, как красиво, в тон подобраны яркие цвета; ничто не фальшивит, ничто не бьет в глаза, несмотря на поразительную яркость красок. А маленькое тельце, как оно грациозно!

– И я это вижу. Громадный ара, водящийся в Гвиане и Бразилии, тоже украшен огненным щитом, как птички солнца, и цвет перьев у него прекрасен, а попугай все-таки смешон.

– Браво! И знаешь почему? Причина очень простая: райская птичка носит свой туалет, как парижанка, а американский попугай одет в те же цвета, но безвкусно подобранные, как англичанка.

Папуасы были заняты выделкой шкурок райских птичек, чтобы предохранить их от гниения и сделать дорогим предметом торговли. Операция эта совсем простая и выполняется дикарями с большим искусством. Отрезав лапки и крылышки и вычистив внутренности, они надевают кожу на палку, предварительно пропитав ее специальным ароматическим составом, и затем просушивают. В таком виде райские птички отправляются в Европу.

Через час от целой груды птичек остались лишь небольшие узкие шкурки и куча окровавленного мяса, сложенного на широкий лист.

– А с этим что ты будешь делать? – спросил Фрике Узинака, указывая на птичье мясо.

– Съем его, – отвечал храбрый воин. – Bourong raja – блюдо, превосходное в любое время года, а в эту пору особенно. Сейчас они питаются мускатным орехом, который, действуя на них опьяняюще, придает мясу чрезвычайно приятный аромат… Впрочем, ты сам увидишь!

– Покорно благодарю, – живо воскликнул Фрике. – Я не чувствую никакого аппетита. Я довольствуюсь куском саго, и мне будет казаться, что я сижу за столом самого римского императора.

 

ГЛАВА XI

 

Осажденные в воздушном доме. – Пираты. – Воспоминание о марафонском воине. – Любопытный способ постройки. – Голод. – Съедят их или нет? – Что было на кончике лианы, прицепленной к стреле с желтыми перьями? – Двадцать пять килограммов свежего мяса. – Кому приписать это доброе дело? – Благодарность обездоленных. – Опять кароны-людоеды. – Главный талисман папуасов. – Ночная птица после солнечной.

– Ну, матрос, что ты об этом скажешь?

– Что мне бы очень хотелось уйти.

– Я тоже не прочь.

– Решительно, на нас все неприятности.

– Беда за бедой!

– В конце концов это становится несносным. Там, на борту «Лао-цзы», мы были заперты и обречены на голод, здесь мы окружены и, того гляди, будем съедены…

– Осаждены на высоте сорока пяти футов, на каком-то решетчатом люке в двести квадратных метров…

– И притом нечего есть!..

– А что поделывает неприятель?

– Да по-прежнему прячется, норовя пустить в нас одну из своих иголок с красными перьями.

Несмотря на темноту, Фрике тихонько подвинулся к самому краю воздушной площадки, жадно вглядываясь в темноту.

– Осторожней, матрос! Решетка широкая, а сетки внизу нет.

– Я не боюсь! Для меня это дело привычное.

– Ничего нового, да?

– Ничего. Под деревьями темно, как в колодце. Луны недостаточно, чтобы осветить всю чащу.

– А кстати, чем занимаются наши друзья-папуасы? Их что-то не слышно.

– Тем же, чем и мы: подтянули животы. Они на другом конце хижины, сидят на корточках вокруг огня, заслоненного листьями саговых пальм.

– Нет, это долго продолжаться не может, и если мы не попробуем выбраться, то придется съесть друг друга.

– А все оттого, что райские птицы завели нас так чертовски далеко.

– Да. Мы готовили их для небольшой трапезы. Что делать? Приходится покориться.

– Как жаль, что у нас не осталось дюжин двух или трех этих маленьких птичек. Теперь они были бы кстати.

– И хоть бы сотню-другую килограммов саго! Недостаток воды хоть и чувствовался бы, но ничего, можно было бы подождать.

– А при голодовке роковая развязка неизбежна.

– Ты видел, с какой отвратительной жадностью смотрели папуасы на нашего бедного Виктора?

– Тсс!.. Пусть мальчик ничего не подозревает. Но я не советовал бы им дотрагиваться до него, а не то придется отведать несколько унций свинца. У меня, к счастью, цел еще револьвер американца. Первого, кто осмелится прикоснуться к мальчугану…

– Пьер!

– Я здесь…

– Я попробую заснуть, а ты поглядывай. Нашим союзникам я доверяю так же мало, как и осаждающим. Когда твое дежурство закончится, я тебя сменю.

И Фрике, который, как и его товарищи, уже три дня успокаивал голод листьями, растянулся на рогоже.

Что же произошло с того момента, как папуасы, окончив охоту и обработав шкурки райских птиц, готовились приняться за завтрак?

А вот что.

Жаркое уже поспевало, охотники сидели на корточках – любимая их поза, даже тогда, когда есть на чем сидеть. Шла веселая беседа. Черные лица расплывались в широкую улыбку: охотники мечтали о стеклянных бусах, о топорах с разукрашенными рукоятками и особенно о многочисленных бутылках с огненной водой, которые они рассчитывали получить от малайских торговцев в обмен на шкурки райских птиц. Ни дать ни взять, как в басне «Разбитый кувшин».

Вдруг в лесу послышался шум как будто от быстрого бега. Все мигом вооружились. Шум усилился. Можно было подумать, что это бежит зверь, настигаемый охотниками. Из чащи появился человек, в котором Узинак признал своего. Несчастный едва дышал и был весь взмылен. Стараясь унять кровь, лившуюся из раны на груди, он с трудом прохрипел упавшим голосом:

– Гуни!.. Гуни!.. – так папуасы называли пиратов.

В ту же минуту он свалился с ног, как воин-марафонец. Только, увы, весть была не о победе.

Упоминание о гуни напугало охотников. Если пираты напали на деревню, то невозможно вернуться на берег. Нужно бежать подальше в лес и спрятать в безопасное место богатую добычу, доставшуюся утром.

Два человека быстро подняли и понесли раненого: один за руки, другой за ноги. Третий схватил кушанье, и вся толпа, включая европейцев и китайца, ушла подальше от врага. Через полчаса быстрой ходьбы они оказались на прогалине. У опушки стоял большой покинутый дом