Воины вынули головы и начали прыгать с ними.

 

Туммонгонг Унопати был начальником всей котты – укрепленной деревни. Он командовал во время последнего сараха и хотел теперь отчитаться перед своим другом, белым вождем.

Унопати казался очень унылым и озабоченным. После обычных приветствий и крепкого рукопожатия по-европейски настало продолжительное молчание, которое нарушил Андре.

– Вождь, – сказал он, – ты великий воин, а даяки очень храбрый народ.

Черные глаза дикаря сверкнули гордостью, но потом он опять впал в уныние, обычно ему несвойственное.

– Белые люди тоже очень храбры. Но у ваших врагов ужасное оружие. У них есть большое ружье, очень большое – с человека будет.

Видя, что Андре улыбается, вождь продолжал:

– Да, оно очень велико и гремит, точно гром, а пуля, которая из него вылетает, больше кулака.

Андре отвечал с улыбкой:

– Я знаю, о чем ты говоришь. Это – пушка. Но успокойся, Туммонгонг Унопати, у нас есть кое-что получше.

– Ты ошибаешься, мой белолицый друг. Смотри, что я тебе покажу.

Дикарь вынул из корзинки круглое ядро весом около двух килограммов и подал своему собеседнику.

– Я видел начальника воинов раджи, – продолжал он. – Он пригласил меня в свой лагерь и принял с почетом. Он позвал своих солдат и велел стрелять из большого ружья. Оно загремело так страшно, что я едва не оглох. Тогда начальник сказал мне: «Туммонгонг Унопати, ты видел нашу силу. Возьми этот кусок железа, покажи своим воинам и скажи им, что они ничего не могут сделать против людей, которые бросают такие тяжести». Я ушел домой в страхе за участь бедных даяков и белолицых друзей, которые хотят защитить их от раджи. Что с нами будет, дорогой мой брат?

– Не тревожься, Унопати, успокойся. Я докажу тебе, что наше оружие лучше. Пойдем ко мне.

Вождь очень охотно последовал за европейцем в балаи-томои. Андре открыл маленький ящик, выложенный внутри листовой медью и наполненный овальными пулями, пересыпанными суриком. Взяв несколько пуль, он попросил Пьера де Галя заложить их в приготовленные патроны.

Затем Андре взял свой карабин системы «Веттерли – Витали», вложил шесть зарядов в коробку у приклада, а седьмой прямо в дуло и прицелился в толстое дубовое бревно, находившееся на расстоянии трех-четырех метров.

– Может ли, по-твоему, малайский вождь пробить это бревно с одного выстрела из своей пушки?

– Нет, – сказал даяк. – Кроме того, ее после каждого выстрела нужно чистить, а воины раджи не такие ловкие, как белые люди.

– Ну а я сделаю лучше. Я из своего ружья перебью, если хочешь, все бревна частокола одно за другим.

– Как? Из этого ружья в палец толщиной?

– Из этого ружья в палец толщиной.

Туммонгонг недоверчиво улыбнулся.

– Когда, – продолжал Андре, – ты проходишь ночью через лес и слышишь крик выпи или обезьяны-ревуна, бывает ли тебе страшно?

– Нет. У нас даже дети смеются над этим.

– Ну а когда ты днем идешь по высокой траве аланг-аланг и слышишь свист очковой змеи, тогда ты боишься?

– Тогда, конечно, боюсь и ищу глазами место, где ползет ядовитая гадина, чтобы не наткнуться на ее смертоносный зуб.

– Так вот, Туммонгонг Унопати, ты слышал у малайского вождя крик ревуна или выпи. Послушай теперь свист гремучей змеи.

С этими словами он выстрелил, почти не целясь. Послышался сухой и короткий выстрел. Столб, пробитый разрывной пулей, закачался и упал со страшным треском.

Испуганный даяк не верил своим глазам. Он подбежал к бревну и принялся его осматривать.

– Хочешь, – сказал Андре, – я сейчас сделаю в ограде пролом для прохода десяти человек?

– Нет, мой белолицый друг. Достаточно. Я верю тебе: мы победим врагов. А теперь послушай, что я тебе расскажу. Давно-давно, много лет назад, приходил к нам на остров из-за моря слон и ходил вверх по Кахаяну воевать с нашими зверями. Пришел он на остров и посылает зверям свой клык – заранее, видишь ли, напугать их хотел. Звери увидали клык и вправду испугались. Подумали-подумали и решили покориться слону. Услыхал это дикобраз и надоумил зверей: «Не робейте, говорит, чего вам слона бояться? А возьмите да пошлите ему мою щетину. Пусть он сам подумает, каков же должен быть зверь, коли у него такая большая шерсть». Звери так и сделали – послали слону дикобразову колючку. Что бы ты думал? Слон испугался и ушел. Так у нас на острове и нет слонов. Таким обманом наши звери первого же слона, который вздумал к нам переселиться, выжили.

– Твой рассказ очень остроумен, но что из него следует?

– А то, что малайскому вождю нужно послать твою пулю и напугать его хорошенько.

– Не думаю, чтоб это очень на него подействовало. А уж если посылать, так, по-моему, лучше послать дерево, разбитое пулей. Пленные малайцы все видели и с удовольствием отнесут его. Их рассказ, может быть, заставит малайского вождя одуматься и отказаться от похода, который не принесет ему ни славы, ни пользы.

 

ГЛАВА VI

 

Подтверждение в сотый раз пословицы: «На чужой каравай рот не разевай». – Владения борнейского раджи. – Путеводитель по острову. – Почему был грустен Туммонгонг Унопати. – Смерть и похороны собаки. – Легенда о Патти Паланганге. – Собачий пантах. – Дурное предзнаменование. – Добыча золота на Борнео. – Бурная ночь. – Дозор Фрике. – Парижский гамен соперничает с героями Купера и Майн Рида. – Соображения по поводу присутствия человека, жующего бетель. – Засада. – К оружию!.. Неприятель!.. – Похищение Фрике.

Узнав о дерзком похищении своей приемной дочери, Андре Бреванн даже и не подумал обратиться за помощью к каким-либо представителям европейской цивилизации на Борнео. Он слишком хорошо знал, с какими проволочками бывает сопряжено вооруженное вмешательство, которому предшествуют дипломатические переговоры. Эти проволочки тянутся бесконечно, и у ходатая успевают нередко выпасть зубы и волосы, прежде чем он добьется какого-нибудь толку.

Будь он англичанин или голландец, он, быть может, и уведомил бы для очищения совести и для получения моральной поддержки свое правительство о деле, в которое он вложил душу и все, что имел. Но и это было бы, пожалуй, совершенно излишним. Авторитет англичан с острова Лабуан со времени смерти Джеймса Брука очень упал. Голландцам же, рассеянным по принадлежащей им огромной территории, и без того хватает хлопот по сохранению своего престижа.

Напрасно было бы просить разрешения на вооруженный поход через нидерландские владения. Никто не поверил бы в бескорыстную цель экспедиции. Проход отряда европейцев произвел бы переполох во всех колониях; наши друзья были бы сразу задержаны. Поэтому они решили обойтись без разрешения и самовольно проникнуть в неведомые земли, воспользовавшись внутренними неурядицами в царстве раджи, который, сидя во дворце, даже и не подозревал об угрожавшей ему опасности.

Для людей, не знакомых с образом жизни современных деспотов Востока, с их отношением к народам, изнемогающим под железным гнетом, решение европейцев должно казаться безумным, неисполнимым. А между тем только оно и могло иметь успех. Дело в том, что население этой страны далеко не однородно. Племена, его составляющие, имеют противоположные интересы, питают друг к другу взаимное нерасположение и постоянно склонны к мятежу. Понятно, что в таких условиях монарх, который сегодня силен, завтра может слететь со своего трона. Андре и его друзьям помогала, кроме того, память о радже Бруке; как и тот, они защищали слабых и сражались с малайскими пиратами. Их отношение к туземцам было проникнуто чрезвычайной мягкостью, которая всегда пленяет первобытных людей, а кроме того, белый цвет кожи уже сам по себе придавал им обаяние в глазах дикарей.

Таким образом, владения борнейского раджи, несмотря на их величину, очень легко могли не выдержать искусного удара, направленного ловкой рукой неустрашимого человека. Королевство Борнео лежит на северо-востоке острова, простираясь от 7° до 2° северной широты. Оно занимает, следовательно, пятьсот километров по берегу Южно-Китайского моря между мысом Торонг на северо-востоке и мысом Дату на юго-западе. Большая горная цепь Батанг-Лупар отделяет королевство от голландских владений. Оно представляет собой узкую полосу сто километров шириной. Кроме того, от борнейского раджи находятся в зависимости – конечно, только в условной – раджи сибакский и нандигарский. Эта зависимость до того призрачна, что два названные князя весьма решительно отказывают в дани борнейскому монарху, невзирая на европейских картографов, которые неизменно помешают их княжества в пределах владений раджи.

Если бы раджа вместо недостойного угнетения подданных покровительствовал торговле, земледелию и горной промышленности, то его столица с каналами вместо улиц, с домами на сваях и плотах сделалась бы если не малайской Венецией, то, во всяком случае, очень важным центром торговли с Китаем, Сингапуром и многими южными гаванями. Но так как у него есть очень скверная привычка накладывать эмбарго на торговые корабли, пока купцы не заплатят чрезмерных пошлин, то, разумеется, вся торговля парализована. Добывание золота подвергается еще худшей участи. Все, что золотопромышленникам удается спасти от жадности вассальных князей, безжалостно конфискуется и исчезает бесследно в сундуках раджи.

Исходя из изложенных обстоятельств, а также имея в виду исключительность положения наших друзей среди независимых племен острова, читатели, вероятно, согласятся, что замысел Андре был вовсе не так рискован, тем более что он постарался взвесить все случайности и распланировал свою экспедицию с величайшею осмотрительностью. Быстро двигаясь к горной цепи Батанг-Лупар, которая, как мы говорили, составляет сухопутную границу владений раджи, он готовил на случай неудачи опорные пункты для отступления. Кампонги и котты принимали оборонительное положение; воодушевленные даяки повсюду брались за оружие. В каждом селении Андре составлял для себя отборный отряд воинов и уходил дальше, предшествуемый славой, которая росла с каждым днем.

Сойдя с «Конкордии» после трагической смерти сэра Гарри Паркера, европейцы немедленно удалились от устья Кахаяна. Но они и не подумали плыть в Банджармасин, как уверяли сеньора Пизани, а направились вверх по Труссану, природному рукаву, соединяющему реку Кахаян с Муронгом, притоком реки Мандагии, впадающей в реку Манкатип. Благополучно достигнув 2° южной широты, их проа вошла в реку Дуссон, которая разделяется на два крупных притока: на Банджар и на Нижний Муронг.

Река Дуссон берет начало в том месте, где от главной цепи гор Батанг-Лупар отделяются два значительных отрога и направляются один к юго-востоку, другой к юго-западу, образуя гусиную лапу. Первый отрог носит имя Синтангских гор, а второй известен под именем горного хребта Мали. Река делится на пять главных притоков, вытекающих из гор Бунданг, Клумпаи и Мандуланских, находящихся под 1° южной широты и идущих от 111°30′ до 112°30′ восточной долготы.

На северной стороне долины Дуссона расположена котта, которой руководил Туммонгонг Унопати. От котты до границы борнейских владений не более сотни километров. Хотя формально территория эта принадлежит голландцам, их любезный сосед раджа каждые два месяца насылает на нее своих солдат с разными требованиями к жителям, причем голландский губернатор в Банджармасине, находящемся на расстоянии пятисот километров, даже и не помышляет о заступничестве.

Несколько дней тому назад произошло сражение, и поэтому у Фрике и у Пьера де Галя было так много хлопот: они торопились пополнить израсходованные военные припасы. В настоящее время европейцы были полны надежд, а воодушевление их союзников-даяков дошло до высшего предела. В сражении был разбит наголову значительный отряд малайцев, и столь же трусливые, сколь свирепые, они вынуждены были поспешно убраться назад за хребет Батанг-Лупар. Маленькое войско Андре, составленное из отборных воинов, было еще в четырехстах километрах от столицы раджи, но с такими крепкими и надежными людьми можно было дойти до нее за две недели.

Все предосторожности были приняты, и скоро должно было произойти выступление в поход. Андре в последний раз призвал своих четырех товарищей сделать все возможное и достичь английских владений на Лабуане, если во время войны они каким-то образом разлучатся друг с другом и не смогут присоединиться к главному отряду. Каждый запасся голландской картой и компасом, чтобы с их помощью выполнить этот чрезвычайно важный план на случай неудачи.

Итак, в кампонге царила всеобщая радость. Назавтра был объявлен поход, а по возвращении предвиделось сооружение пантаха. Пантах – это квадратная утрамбованная площадка земли, обставленная деревянными идолами с протянутыми руками. Эти божества отличаются от специальных идолов кампонга, а самые пантахи устраиваются всегда в лесу, обычно на месте, где была когда-либо битва.

Один Туммонгонг Унопати не участвовал в общем веселье. Храброго вождя поразило великое горе. В последней битве у него убили любимую собаку. Это было для него большим горем, потому что даяки после детей больше всего любят собак, предпочитая их всем животным. Собака пользуется у даяков почетом не только при жизни, но и по смерти. У нее даже предполагается душа, а наивное туземное предание ведет ее по прямой линии от самого царя зверей Патти Паланганга. Вот что рассказывает по этому поводу легенда:

«Однажды Патти Паланганг председательствовал на совете зверей. Это был великий вождь, могущественный и храбрый. При этом он был очень беден и не имел другой одежды, кроме собственной шкуры. Подданные, будучи одеты лучше своего государя, стали над ним смеяться, нисколько не стесняясь. Разгневавшись, монарх бросился на них и начал раздавать удары клыками направо и налево. Многих он убил, усеяв трупами всю окрестность, остальных обратил в бегство. Но эта жестокая расправа вызвала всеобщее негодование, и царь вскоре был низложен. Патти Паланганг долго бродил без пристанища, покуда не встретился с человеком. Человек принял его хорошо, накормил и поселил у себя. Они подружились. Со времени своего низложения Патти Паланганг возненавидел всех животных и свою жизнь посвятил мести. Он стал помогать человеку охотиться, и они вдвоем делали просто чудеса. Потомки отставного монарха унаследовали от него непримиримую вражду к животным и самую преданную любовь к человеку. В свою очередь и среди даяков стала переходить от отца к сыну неизменная привязанность к потомкам Патти Паланганга».

Туммонгонг принес труп своего верного товарища домой, чтобы устроить ему великолепные похороны. Накануне выступления была вырыта глубокая яма неподалеку от того места, где животное испустило дух. Даяки, нацепив на себя все украшения, вышли в полном вооружении из кампонга, потрясая талавангами (деревянными щитами) и размахивая мечами – мандау. Через плечо у них были надеты страшные сарбаканы, из которых они умеют так ловко пускать ядовитые стрелы, а в левой руке вместе с талавангом они держали длинные пики с зазубренными концами.

Отряд молча выстроился около ямы, на дне которой был насыпан слой риса с солью. Труп собаки, завернутый в дорогие ткани, опустили в могилу и насыпали на него несколько пригоршней рису, в который было добавлено немного золотого песку. Это была жертва богам, чтобы они благосклонно приняли душу умершего пса и отвели ее в собачий рай.

Могилу зарыли под звуки похоронных напевов, которые были исполнены всеми присутствующими. Заранее был приготовлен огромный толстый столб три метра вышиной. Унопати поставил его на могиле и обвешал головами кабанов и оленей, погибших на охоте от зубов доблестного пса. Затем базир привел жирную свинью, которую вождь обезглавил ударом паранга. Это была очистительная жертва, и Туммонгонг заключил обряд громким восклицанием:

– Здесь будет пантах, я навешаю здесь голов. Объявляю это место помали (священным). Покойся в мире, верный товарищ! Мы за тебя отомстим!

Толпа шумно вернулась в кампонг, испуская яростные крики. Только опечаленный вождь шел молча, окруженный европейцами.

Наконец он заговорил тихим, робким голосом, обращаясь к Андре:

– О, мой белолицый брат, смерть потомка Патти Паланганга – невосполнимая потеря для нас. Мое сердце опечалено, мои губы не в силах улыбаться. Не к добру эта смерть, я чувствую это. Мы восторжествуем, но с одним из нас случится несчастье.

На другой день отряд даяков, в количестве ста человек, выступил из крепости под предводительством пяти друзей. Отряд, в изобилии снабженный припасами, должен был идти к горам Батанг-Лупар и соединиться с двумя другими небольшими отрядами, высланными с северо-востока и северо-запада от племен, подвластных радже, но восставших по призыву Андре.

После утомительного двухдневного пути по дороге, размытой непрерывными дождями, отряд остановился возле золотого прииска, по всем признакам покинутого. Но пусть не подумает читатель, что прииск на Борнео хоть сколько-нибудь напоминает богатые золотые россыпи Калифорнии, Австралии или даже Гвианы. Вовсе нет. Правда, благородного металла очень много на острове, но способ добычи его слишком первобытен. Промывка практикуется только ручная, в кадках. Впрочем, золотоносный песок на Борнео содержит много золота, и даже при такой промывке оно добывается там в огромном количестве.

Настала ночь, одна из тех мглистых тропических ночей, когда путника обволакивает густая пелена непроглядного мрака, сквозь эту пелену не слышно лесного шума и не видно мерцания звезд.

Плотная насыщенная сыростью атмосфера наводила на всё какое-то оцепенение. Цепенели даже гигантские тропические деревья, цепенели даяки, привычные к родному климату. Парило, как перед грозой, и действительно собиралась ужасная экваториальная гроза, во время которой разнуздываются и свирепствуют стихии.

Вокруг лагеря расставили часовых, которые расположились как можно удобнее в ожидании бури. Вскоре лагерь погрузился в глубокий сон.

Не заснул один Фрике. На парижанина атмосферное давление подействовало иначе, чем на остальных. Он, как кошка, почувствовал нервное возбуждение. Чувства его были крайне напряжены; ему слышались какие-то странные звуки, мерещились чудовищные образы. Даже обоняние было раздражено, и ему чудился запах диких зверей, запах чего-то враждебного, угрожающего, как будто запах засады.

«Как жаль, что собака Унопати погибла, – сказал он про себя. – Вот умела разнюхивать малайцев! Наши теперешние собаки никуда не годятся по сравнению с ней. Будет очень кстати, если я всю ночь глаз не сомкну. Все спят как убитые и храпят на разные лады: Пьер ворчит, точно винт парохода, у доктора в носу как будто кларнет свистит, Князек гудит, как труба, а господин Андре дышит быстро-быстро, точно бежит куда-то… Фу, до чего расходились нервы! Рубашка обжигает тело, а в руках и ногах такая тяжесть, что просто не знаю, куда деваться… Отличная ночь для засады… Хорошо бы сделать небольшой обход… А что мешает? Возьму и пойду».

У Фрике дело всегда следовало за мыслью. Он осторожно, боясь нашуметь, зарядил револьвер, нащупал нож, положил карабин на то место, где лежал сам, и пополз в темноте.

– Мало ли что может случиться, – прошептал он. – Ружье хорошо днем, а ночью мешает, потому что занимает обе руки. Револьвер гораздо удобнее. С ним можно бесшумно ползти на четвереньках и пустить в кого угодно хорошую пулю.