Фрике вскочил на четвертую, дал ей шпоры и помчался Вперед.

 

Наступало утро, и Фрике с наслаждением поглядывал на привязанный к седлу штуцер «Генри – Мартини» и на сумку с провизией позади седла. К седлу, кроме того, был приторочен тюк с полным жандармским одеянием и великолепной белой фуражкой. Остановив лошадь, Фрике с серьезным выражением в лице надел фуражку и переоделся в темно-синюю полицейскую блузу, которая была ему страшно велика. Он открыл патронташ, зарядил карабин, повесил его через плечо и самодовольно привстал в седле с видом полководца, объезжающего свои войска.

Солнце все ярче и ярче светило, пробиваясь сквозь редеющий утренний туман, и золотило вершины эвкалиптов, трепетавших своими тусклыми темно-зелеными листьями, словно подернутыми свинцовой пылью. Белые какаду, застигнутые внезапным появлением дневного светила, топорщили свои желтые хохолки и кричали без умолку. Пестрые попугайчики мелькали в воздухе яркими движущимися точками, а миниатюрные колибри торопливо порхали с цветка на цветок, словно торопясь насладиться душистыми дарами флоры. Вдали, точно огромные лягушки, скакали на задних ногах кенгуру, поспешно пряча своих детенышей в утробные сумки. С громким жужжаньем носились красные, зеленые, голубые и золотистые жуки и мухи; пестрокрылые бабочки взлетали над душистой травой, хлопотливо работая крыльями. Фалангеры и поссумы торопились спрятаться в темные дупла вековых деревьев; целые гирлянды огромных летучих мышей качались на ветках араукарий и древовидных папоротников, уцепившись за них лапами.

Наслаждаясь поэтическими картинами пробуждения природы, Фрике не забыл окинуть взглядом местность. Долго осматривал он бескрайние просторы, не находя ни малейшего признака дороги, но вдруг вскрикнул от радости: он увидал многочисленные лошадиные следы.

– Наконец-то я могу спрятать свои следы! Черт меня побери, если теперь поганый негритос сумеет отыскать их в этой путанице! Тут, очевидно, прошли недавно скваттеры или диггеры, направляясь в какое-нибудь поселение. Мне не остается ничего другого, как ехать по этой дороге. Торопиться некуда, ведь почтенные полисмены надолго лишены возможности гнаться за мной… Ай-ай! Вот тебе и раз! Подковы у моей лошади необычной формы, так что ее следы отличаются от прочих. Что же делать?.. Все жандармские лошади так подкованы или только моя?.. Это, впрочем, все равно. Дело дрянь как в том, так и в другом случае. Надо что-нибудь придумать… Если лошадь нельзя перековать, ее можно расковать совсем. Кстати, в сумке есть и клещи. Предусмотрительный народ эти англичане! Теперь следы моей лошади будут заметны даже меньше всех остальных. Чего же лучше?

Фрике, не теряя времени, слез с лошади, привязал ее к дереву и принялся за работу, которая была нетрудна и заняла всего несколько минут.

– Кажется, я сделал все, что мог, чтобы скрыть свои следы, – сказал он, снова садясь на лошадь. – После этой предосторожности можно безбоязненно ехать вперед. Полисменам и в голову не придет, что ветреный француз способен на такой фокус.

Итак, самое трудное было сделано. Фрике оставалось только пустить своего чистокровного скакуна вперед по дороге. Он ехал благополучно два дня, почти не останавливаясь и пользуясь припасами английского полисмена. По мере продвижения вперед он замечал все более и более явные признаки если не города, то, во всяком случае, значительного поселка. Следов виднелось все больше, и они были свежие. По временам дорога становилась просто невозможной из-за ям, разбитых колесами тяжелых австралийских фур, в которые впрягают нередко десять и даже двенадцать лошадей. Иногда встречались всадники, которые, проезжая мимо, поглядывали на Фрике с нескрываемым отвращением. Попадались бородатые гуртовщики с длиннейшими кнутами, оборванные пастухи с туземными собаками, рудокопы с заступами, измученные тяжкой работой на приисках. Все эти люди оглядывались на нашего путешественника с единодушной неприязнью и проходили, не кланяясь ему, вопреки обычаю, заведенному в степях Австралии.

Фрике удивлялся и не знал, что думать.

«Куда я попал? – спрашивал он себя. – Ничего не понимаю. Что я им сделал? Они всегда болтливы, как сороки, и очень гостеприимны, а тут… Добро бы я был разбойником Сэмом Смитом, а то ведь я просто мирный путешественник, да еще в одежде жандарма. Чего доброго, они сами лесовики, поэтому мой вид им так неприятен».

Странный факт скоро объяснился. Редкий лес, перемешиваясь с лугами, простиравшийся насколько хватало глаз, вдруг резко закончился, и перед Фрике открылась широкая равнина, вся облитая яркими солнечными лучами. На равнине копошилась шумная толпа. Колоннада деревьев, подпиравшая зеленый свод леса, вдруг исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Луга тоже как будто растворились. Зеленую мураву сменил желтый потрескавшийся грунт, весь изрытый ямами, в которых стояла мутная, грязная вода. Местами валялись срубленные деревья, перепутываясь корнями и напоминая своим видом огромных пауков. Посреди всего этого столпотворения бежала светлая речка, разветвляясь на множество мелких мутных ручейков. По краям долины стояли полотняные шатры сомнительной чистоты, а все пространство между ними было наполнено разношерстной и разноязычной толпой.

Перед Фрике был золотой прииск. Грязные изодранные шатры были, возможно, зародышем большого города.

На поле стоял шум, вызванный одним из тех событий, которые сплошь да рядом случаются среди неблагоустроенных людских скопит. Пионеры – народ вообще беспардонный и жизнь человеческую ни в грош не ставят, но принцип собственности соблюдают свято и нерушимо. Самый отчаянный головорез, которому ничего не стоит из-за пустяка всадить ближнему пулю в голову, сочтет позором украсть хотя бы одну унцию золота.

В чем причина этого противоречия?

Причина вот в чем. На исходе XVII века в Северной Америке, в Южной Каролине, до того увеличилось число преступлений, что обычных судов оказалось недостаточно. Тогда был избран один ирландец с полномочиями судьи и законодателя одновременно. Этот ирландец стал широко пользоваться своим правом и всякого уличенного преступника казнил немедленно после разоблачения. Благодаря этой мере в Южной Каролине очень скоро были восстановлены спокойствие и безопасность.

Этот грозный судья и законодатель был знаменитый Джон Линч.

С тех пор во всех английских колониях, еще не успевших добиться порядка, стал практиковаться неумолимый закон Линча. Первоначально этот закон применялся ко всем преступлениям без разбора, но впоследствии круг его употребления ограничился всеми видами кражи и грабежа и убийством с корыстной целью. Свирепые каратели установили тонкое различие между просто убийцей и убийцей из-за грабежа или корысти. Калифорнийские золотоискатели безнаказанно убивали друг друга на берегах Сакраменто. В вертепах Сан-Франциско каждую ночь проливалась кровь. Но золото на приисках и ставки на игорных столах всегда оставались неприкосновенными. Конечно, закон Линча нередко поражал и невинных, но для преступников это была единственная надежная узда.

Фрике как раз наткнулся на сцену самосуда. Разъяренная толпа оборванных искателей золота грубо тащила человека с веревкой на шее, который отбивался и кричал о своей невиновности.

В сотне шагов находилось засохшее дерево. Его избрали виселицей для предполагаемого преступника. Парижанина охватила дрожь. Кровь в нем закипела, он привстал на стременах, дал шпоры лошади и помчался прямо к толпе.