Несколько дополнительных мыслей о значении свободы реакции

Эта «свобода реакции» («пусканье»), если не особенно вдумываться, может показаться только педагогическим приемом инисколько не новым принципом воспитания актера.

Это будет неверно.

Все дело в самом начале. У нас, в театральной работе, гораздо чаще, чем нам кажется, проявляется творчество. Но в начале своем оно совсем незаметно: «просто так подумалось», «просто так сделалось»…

Эти едва заметные проявления в движениях ли, в чувствах ли, в мыслях ли, в неопределенном ли общем ощущении — они не случайны, они — результат задания, результат впечатления от пьесы, они результат мысли о предлагаемых обстоятельствах. Они-то и есть самое ценное. Дай им ход, и они вырастут до полной своей величины. Но их мы считаем ни за что, даже за нечто мешающее, отвлекающее нас от прямого дела.

И вот такое отношение к этому ответственному моменту, пропуск, недосмотр и полное игнорирование его, именно оно-то и тормозило больше всего развитие техники творческого процесса актера.

Наиболее талантливые сами, по собственному почину, интуитивно не гасили, давали ему ход. А педагоги и 324 режиссеры, которым важно «сделать спектакль», а не воспитывать творческий процесс у актера, те всячески старались обойти этот момент неопределенности, неясности и спешили поскорее перехватить его точным и конкретным «действием», «задачей». Одним словом, преднамеренной «активностью», взамен этих, непосредственно ворвавшихся душевных состояний и проявлений.

Могут сказать: мало ли что «захочется», мало ли что «идет» — а если это все неверное?

Ответить на это нетрудно, да частично уже и отвечено: а предварительное «задавание»? А знакомство с текстом пьесы? А «предлагаемые обстоятельства»? Они-то, вместе взятые, и руководят верностью того, что «идет», что «хочется», что делается само собой.

Если же, несмотря на «задавание» и на предварительное знакомство с пьесой, актер делает что-то неверное — исправить это нетрудно, достаточно подсказывать не принятые во внимание актером обстоятельства. Но важно, чтобы актер, воспринимая их, тут же пускал себя на первую реакцию, на реакцию по первому побуждению, и тогда это новое присоединится к тому, что было, не нарушая творчества актера.

Иногда свободная реакция («пусканье») и сама собой пробивается у актера. Это бывает не на первых спектаклях, а на каком-то тридцатом или еще того дальше, когда от времени актер перестает быть строго исполнительным в своих установленных действиях и задачах и понемногу отдается тому, что у него происходит непроизвольно.

Особенно же эта свобода прорывается у актера тогда, когда спектакль неответственный, когда на нем можно и «не подтягиваться», а играть как играется.

И наконец, эта свобода и непринужденность приходит с опытом. Опытный актер отличается от новичка прежде всего тем, что новичок связан, напряжен, у него сотни обязанностей, а опытный чувствует себя на сцене как дома. Таким свободным сделали его 20 лет, которые он провел в театре. Но, как и сказано было в первой главе, зачем ждать 20 лет, когда это достижимо гораздо раньше. Надо не кончать этим, а начинать с него, тем более, что оно чуть ли не самое главное.

325 Глава 10
ТОРМОЖЕНИЕ

ТОРМОЗА В ЖИЗНИ

Немало говорилось о том, что актер частенько себя «не пускает», «задерживает». Употреблялось слово «тормоза».

Чтобы понять более ощутительно, что такое для человека тормоза, надо проследить, как и почему они образовываются.

Дело начинается чуть ли не с первых дней жизни.

Младенец, что бы ни увидел, ко всему тянется ручонками — особенно к яркому, блестящему. И если не доглядеть, он схватит горящую свечку, острый предмет…

Схватит раз, схватит два, но, в конце концов, наученный горьким опытом, хоть его по-прежнему и будет тянуть в первое мгновенье, но уже в следующее что-то его остановит, что-то затормозит его движения; и руки, вместо того, чтобы тянуться к соблазнительному предмету, — удержатся.

Потом, вследствие такого же печального опыта, он уже далеко не все будет отправлять себе в рот. А со временем научится следить за каждым своим словом, за каждым движением и даже за каждой мыслью.

И вот в человеке мало-помалу образовывается рефлекторный тормозной механизм. Он все задерживает и проверяет: а не вредно ли это будет? Задерживает он и восприятие и свою реакцию.

Ведь как он ни обрадовался, — он не бросится к вам с распростертыми объятиями. Если руки, не спросясь его, и шевельнутся вам навстречу, — в ту же секунду какой-то механизм внутри него одернет их, и они повиснут послушно по своим местам как ни в чем не бывало. Порыв нейтрализуется, и все ограничится приветливой спокойной улыбкой.

И хорошо! Разве можно быть таким экспансивным, непосредственным, «нараспашку».

Хладнокровие, самообладание, сдержанность — общепризнанные добродетели нашего быта. Невозможно себе и представить человека, совершенно лишенного способности 326 сдерживать себя, действующего и говорящего всегда по первому побуждению, не раздумывая. Мы, не колеблясь, скажем, что это человек ненормальный, непригодный для жизни. Столкновения и катастрофы будут случаться у него на каждом шагу.

Что такое любое наше размышление, как не сопоставление нескольких мыслей и не выбор из них наиболее верной? А для того, чтобы сопоставить, выбрать или из столкновения этих мыслей дать родиться новой, — нужно приостановиться, попридержать свое скороспелое заключение по первому побуждению.

Одно время в психологии было даже такое определение: мысль — это заторможенное действие. Т. е. организм имеет наклонность отвечать на все рефлекторно действием. Если же действие приостановлено, тогда рождается мысль о совершающемся перед человеком факте.

Короче сказать, тормоза для нашей жизни не только нужны и полезны — они просто необходимы. Но, конечно, как и во всем, должна быть мера.