Установка на процесс, А не на результат творчества

Кроме всех условий, заложенных в самом построении этюдов, не следует пропускать того важного обстоятельства, что актер, делая этюд, заботится о правильности процесса творчества, а не о сценическом результате его (что неминуемо бывает у обычных актеров при исполнении на спектакле).

186 В этом же направлении влияет на актера и неотступное воздействие педагога. При помощи постоянного поощрения и «подсказа» («верно, верно», «не торопиться» и проч.) актер удерживается педагогом в процессе творчества, не срывается с него, и это верное самочувствие становится для него настолько привычным и естественным, что переносится затем как на репетиции, так и на спектакль.

187 Третья часть
НЕКОТОРЫЕ ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ И ПРИЕМЫ

Глава 1
ПОРОГ ТВОРЧЕСКОГО ПЕРЕЖИВАНИЯ

Если на ходу поезда мы высунем из окна руку, то будем чувствовать, как воздух с силой ударяет в нее. Поезд подходит к полустанку, замедляет ход, и воздух перестает бить в руку.

Высунувшись из окна вагона, мы слышим то аромат полевых цветов, то запах перегретого пара и паровозной копоти. Воздух движется и переносит к нам то одно, то другое. Этого слабого ветра мы не можем чувствовать нашей рукой, давление ветра слишком мало, оно находится до порога нашего восприятия.

Поезд тихо тронулся, но рука все еще не чувствует движения, ощущения нет, все кажется, что воздух стоит. Поезд расходится, и, наконец, появляется ощущение: ветер потихоньку опять ударяет в мою руку.

Для каждого из наших чувств есть некоторый порог. Если возбуждение слишком мало — мы ничего не чувствуем; как только сила возбуждения достаточно увеличилась — мы начинаем ощущать.

Вот эта граница между «чувствую» и «не чувствую» в психологии носит название порога. Все, что до порога, — не чувствую; как перевалило через него — чувствую.

В нашем актерском деле есть тоже свой порог.

Один из первых уроков «душевной техники». Группа пестрая: среди неопытных новичков попадаются бывалые актеры. Вызываю одного из недавно вступивших в группу «бывалых» и в пару к нему — молоденькую девушку. Предлагаю такой несложный текст:

188 Она. — Вы отсюда куда?

Он. — Домой.

Только и всего.

Он («опытный актер») с улыбкой снисхождения повторяет текст — приходится подчиняться — делать всякие пустяки вместе с мальчиками и девочками. Скучно, глупо, но ничего не поделаешь — приказывают…

Самое главное для него: показать всем окружающим — насколько это занятие ниже его достоинства. Показать всем свое несерьезное отношение к занятиям нужно еще и потому, что где-то в глубине души он не очень уверен в себе и если что не выйдет — так у него отговорка: «я и не старался. По-моему, это все не нужно. Нужно играть хорошо. А при чем тут детские упражнения?!»

Так ли, этак ли — приходится начинать.

Девушка посмотрела на него. Он сидел важный и разыгрывал обиженного. По простоте душевной она прониклась к ному уважением и с большой почтительностью после нескольких колебаний, как скромная первоклассница, спросила своего солидного соседа: — «Вы отсюда куда?»

Он слышал, конечно, ее слова, но слышал краем уха — он был занят собой, как бы ему получше изобразить, что он прост, свободен и пленителен в своей естественности… Он слышал ее слова, но зачем-то сделал вид, что не слышал (вероятно, это ему показалось — «интереснее»), а потом вдруг как будто бы спохватился, пробормотал что-то вроде: «простите, я не расслышал… вы сказали: куда я отсюда?» Этих слов я ему не давал, но пускай! надо же иметь к нему снисхождение — ведь самочувствие у него сейчас прескверное. Пусть спасается всеми известными ему способами. Это даже занятно да и для окружающей молодежи назидательно.

«Куда?» он делает вид, что задумался, соображает (при этом краем глаза подсматривает — какое это производит впечатление), потом вдруг стремительно изображает на своем лице чрезвычайную занятость, озабоченность и, не обращая внимания на партнершу, а больше на нас, важно произносит: «Домой», — как будто у него там государственные дела дома.

189 Выдержав паузу, чтобы «дошло» до публики то, что он изволил изобразить, он довольно развязно и даже победоносно смотрит на всех: вот, мол, как! а вы что!?

— «Ну, что же, хорошо… — скажешь ему без особого энтузиазма. — Вот что… давайте-ка без всяких разговоров и разборов повторим еще раз. Если пойдет так, как шло — пускай, если потянет на что-нибудь другое — дайте себе волю, не стесняйте себя».

Он, не теряя времени, изобразит нам что-нибудь еще, такое же нелепое. Но, не подозревая истинного положения вещей, он входит во вкус и, когда во второй раз скажешь ему: «А ну-ка еще раз», — он охотно принимается за дело: пожалуйста, хоть сто раз! творчество для него дело обычное.

Ученики начинают понимать сущность происходящего — переглядываются, сдерживают улыбки… Девушка, партнерша нашего дебютанта, сначала смущалась, не понимала его поведения, потом стала догадываться, что он просто не справляется с делом: и не видит и не слышит ее, заставляет себя проделывать что-то совсем глупое и противоестественное, наигрывает изо всех сил. Она увидела, что и всем смешны его ухищрения, самоуверенность и самодовольство… Она тоже развеселилась, но потом взглянула на него и ей стало неловко… ей стало жалко его и она почувствовала потребность… спасти его.

Когда я предложил проделать этот этюд с этим же текстом в 4-й раз, повторив, как полагается, слова, она долго и серьезно в него вглядывалась — все хотела найти путь к нему, «пробить» его скорлупку (он по-прежнему разыгрывал что-то довольно непонятное), наконец, придвинулась к нему, положила свою руку на его руку… Он посмотрел на нее удивленно, она выдержала этот взгляд и сердечно, дружески, просто спросила: «Вы отсюда куда?»

Он все смотрел на нее, и было ясно, что увидел он ее толком только сейчас. До этого времени она была для него чем-то вроде бутафорской куклы, сейчас же ее вид, ее глаза, ее обращение задели его за живое. Ее отношение к нему было настолько искренним и серьезным, что он уже не мог остаться равнодушным и безучастным — для него ясно — ей что-то нужно сказать ему… Ответное доверие, 190 мягкость блеснули на его лице. «Домой», — вырвалось у него в том смысле, что я свободен, я иду домой, но если я вам нужен — пожалуйста, я могу остаться, могу идти с вами… Она, несколько смущенная его пылкостью и тем, что он совсем забыл окружающее, а смотрел только на нее… встала. Он тоже встал за ней… и оба они пошли к двери.

«Вот теперь это хорошо, это годится!» — скажешь им и без дальнейших рассуждений посадишь на место.

Вызовешь другую пару, дашь им текст этюда, а краем глаза все следишь за теми. Те еще не остыли: он все еще посматривает на нее, она — на него. Как будто их теперь уже связала какая-то ниточка.

— Ага! вы все еще продолжаете? все еще не можете разорваться?

Они оба засмущаются, как будто их поймали в чем преступном…

— Так и должно быть: началась жизнь, настоящая творческая жизнь. Вы переступили порог. До этого порога не было жизни, была подделка и фальшь. А как перешли через порог, так все — правда и жизнь.

Вторая пара кончит свой этюд, сядет на место, а первая пара все еще «доживает» случившееся с ними, оба какие-то углубленные в себя и все еще украдкой друг на друга посматривают.

Они не подозревают, что следишь за ними, и, когда вдруг совершенно неожиданно для них и для всех обратишься к ним: «Ну, а у вас, как я вижу, этюд еще продолжается? Вы все под впечатлением друг друга?» — они густо краснеют и опять конфузятся.

— Не смущайтесь, а радуйтесь! — вы на деле испытали сейчас, что значит по-настоящему жить на сцене. Если бы по окончании этюда у вас все сразу разорвалось между вами — это значило бы, что и не было ничего. А раз что-то есть — оно не может разорваться, если бы вы даже и хотели этого.

Теперь расскажите-ка нам, Любочка, как у вас все это произошло? С самого начала.

— С начала?.. Началось это, пожалуй, с того, что Василий Петрович в тех первых этюдах делал… не совсем то, 191 что вот мы делали… Мне было немного смешно… да и ребята улыбались… Потом мне стало неудобно: чего смеяться, если человек еще не знает, что нужно… Вы сказали, чтобы мы проделали еще раз этюд, — это был 4-й раз. Я повторила тест…

— А вам хотелось еще раз делать этюд?

— Да, хотелось. Мне казалось — мы его можем сделать по-настоящему… а не выходил он не из-за того, что… может быть, я мешала Василию Петровичу… Ну… повторили слова. Выбросила их из головы, взглянула на него… он мне показался какой-то легкомысленный что ли… сидит, ножкой покачивает, галстучек поправляет… А все-таки он не такой, он лучше — подумалось мне… и вдруг мне представилось, что это мой двоюродный брат… приехал сюда недавно… он не знает, что я его родственница…

Только мне стало как-то неловко: он мой брат, а я вот уже много дней не говорю ему, кто я, а только подсматриваю за ним… Мне ведь уж давно дома говорят: «Что же ты не пригласишь его к нам? Да где он живет, да не нуждается ли в чем?» Мне стало еще более неловко, и я решила как-нибудь сразу все сказать ему — взяла его за руку… он удивился. А мне что? не все ли равно — ведь мы родные — я ему сейчас все скажу.

— Ну, а вы что расскажете о себе? — обратишься к актеру, — Что с вами было до того, как она взяла вас за руку и что после?

— Сначала я играл такой этюд: я инженер-конструктор. В отпуске, еду на пароходе.

— Это вы все заранее придумали?

— Да. Я задал себе такую задачу. Еду на пароходе на палубе. Плывут берега… Навстречу пароходы… Все было хорошо. И вдруг она кладет свою руку на мою. Я, признаться, опешил. Мы ведь почти и не знакомы… Смотрю на нее: что, мол, это вы, милая девушка? а она, как ни в чем не бывало, глядит на меня… и то ли она знает что про меня, то ли дело у нее какое ко мне. «Вы отсюда куда?» — спрашивает.

— Она, может быть, пошутила с вами?

— Нет, Она серьезно.

— Так что, вы верите ей?

192 — Еще бы! Конечно. Она такая милая, простая, добрая девушка. У нее не было дурных мыслей против меня. Она вообще, мне кажется, не способна ни к чему плохому и грубому…

— Зачем же она вас спросила?

— По-видимому, она хотела со мной идти и что-то мне сказать или спросить.

— А вы?

— А я ведь свободен: кончится урок, и я — домой… Почему же мне не пойти с ней.

— А как же пароход?

— То есть?

— Ведь вы ехали на пароходе.

— Ах, пароход! Ну, это было так… Между прочим. Это я играл.

— А здесь?

— Здесь… нет уж это не игра… это что-то другое…

— Ближе к жизни?

— Да. Пожалуй, даже это совсем жизнь.

— Тут затронуло лично вас?

— Да именно, именно лично меня.

— А там было что-то постороннее и лично вас не касающееся?

— Да, да. А теперь — как в жизни, тронуло лично меня. Самого меня.

— Что же, значит, если вся эта сцена произошла между вами лично, т. е. между Василием Петровичем и Любочкой, — вы отсюда пойдете вместе? Она пойдет с вами?

— Пойдет? Не знаю пойдет ли… ведь это был этюд… упражнение.

— Как этюд? Ведь вы только что сказали, что это была жизнь. Настоящая жизнь. А если бы так произошло в жизни — другого выхода бы не было: вы познакомились, она хочет с вами пойти, что-то вам сказать. Вам она понравилась, вы сейчас свободны — конечно, вы пойдете.

— Да… но ведь это была не жизнь… И в то же время все-таки — жизнь…

— Вот так штука. Что-то мы с вами запутались: то жизнь, то не жизнь. Ну-ка, давайте проверять. Посмотрите, 193 прежде всего, на нее. Это она или не она? Т. е. это вы с ней разговаривали и хотели идти вместе или нет?

Он сосредоточенно смотрит на нее и потом заявляет:

— А знаете что? Это не она! Общий хохот.

— Да, да! вы не смейтесь — не она! Вот я смотрю на нее, и она какая-то мне чужая, неизвестная… Это молодая актриса… может быть, даже талантливая… а та… та не была актриса… та была просто девушка, и глаза у нее были какие-то совсем детские…

— Ну, допустим, она — не она — куда ни шло. А вы-то, надеюсь, остались сами собой? Вас-то ведь не подменили?

— Как будто, нет — сам собой.

— Вы кто сейчас? Актер?

— Актер.

— А она хотела провожать вас — актера Василия Петровича?..

— Стойте, стойте! Подождите! Это очень интересно! Я сейчас расскажу… Когда она меня взяла за руку — я удивился и больше ничего… Но когда она долго смотрела на меня своими детскими голубыми глазами и потом спросила: «Вы отсюда куда?», — во мне что-то сдвинулось… Она милая, простая девушка, какая-нибудь ученица 10-го класса, и мне от этого показалось, что я тоже какой-то скромный труженик…

— Обыкновенный смертный… — не выдержал кто-то из учеников.

Он не замечает язвительности замечания и, увлеченный рассказом, продолжает:

— Да, обыкновенный… совсем обыкновенный… какой-нибудь бухгалтер или техник… Мне стало так спокойно, легко… А она так хорошо на меня смотрела…

— Ну, а мы?

— Что вы?

— Как мы воспринимали всю эту сцену?

— Вот уж не знаю… не помню… не видел.

— Видели только ее — девочку десятиклассницу?

— Да.

— И не на шутку заволновались?

194 — Представьте! — не на шутку.

— Кто заволновался то? Вы — Василий Петрович?

— Да, я, Василий Петрович… только какой-то другой: я Василий Петрович — бухгалтер, техник… Мне кажется, и помоложе и холост (я ведь женат на самом-то деле). Вот чудеса-то!

— Ну вот, теперь все в порядке. Вы на деле ощутили самое главное: что значит — до порога и что значит — перейти порог.

— Какой «порог»?

— Самый важный для нас порог: порог творчества. Когда вы по каким-то причинам начинаете вдруг волноваться и принимать к сердцу слова и факты, к вам, строго говоря, совершенно отношения не имеющие. Когда вы лично начинаете жить какой-то воображаемой жизнью, жить и действовать в ней… Это переступание через порог.

 

Но и сами вы при этом изменяетесь. Тоже по каким-то причинам вы лично уходите вдруг от самого себя, от того, что окружает вас на самом деле, и вами овладевает фантазия. Вы живете — вы не умерли, не заснули — но вы уже как будто бы не совсем-то вы. А кто-то другой — бухгалтер, техник, Любим Торцов, Гамлет, Отелло…

Не будем долго останавливаться на этом, как это ни интересно, — ведь вся ваша дальнейшая жизнь на сцене будет состоять из забот о том, чтобы было это творческое состояние, чтобы вы были на сцене «за порогом».

Поэтому вам нечего особенно спешить с анализом этого чудесного феномена: перехода через порог. Впереди для этого у вас не один десяток лет. Да и материала у вас теперь еще очень мало, чтобы вы могли на основании подлинных фактов разобраться в сути дела. Ваше дело — практика.

Когда-то давно, по примеру других преподавателей, и я знакомил учеников сначала с общими основами творчества. Давая общий обстоятельный как теоретический, так и практический обзор. Ученики знакомились с каждым приемом, с каждым «элементом» приблизительно, не доводя себя до полного его усвоения. При этом ученику указывалось, что это только первые шаги, только знакомство, что 195 в дальнейшем он должен стремиться к совершенному выполнению каждого «элемента» творчества.

Потом жизнь научила меня, что надо начинать с создания верного творческого процесса. Говоря точнее — с культивирования процесса творческого переживания. И для этого, прежде всего, — удалять все мешающее ему.

Что же касается «элементов» — частью они перешли в анализ пьесы и роли (задачи, куски, приспособления, действия, сверхзадача, сквозное действие, предлагаемые обстоятельства), частью они получаются сами в результате верного творческого состояния, т. е. само собой получается внимание, общение, «если бы», освобождение мышц, объект, «я есмь» и друг.

Причем не рассчитывать надо на то, что творческое состояние явится когда-то в дальнейшем от усвоения и сложения элементов, а с первых шагов следует добиваться именно его и добиваться тщательно.

В противном случае ничтожнейшая ошибка вначале с каждым шагом все увеличивается и увеличивается. И первоначальные расчеты на исправление ее «когда-то», «в будущем» никогда не оправдываются.

У Л. Н. Толстого (правда, совсем по другому поводу) есть такое образное сравнение: Круг — там где-то в середине должен быть центр. Он ничем не обозначен, но он основа круга. Если ты находишься на периферии круга и тебе надо попасть точно в центр его, то тебе с самого начала следует взять абсолютно верное направление. Только тогда оно и приведет тебя к центру.

Если же ты ошибешься вначале в верности направления на самую-самую малость, ты будешь идти как будто бы и к центру и с каждой минутой, с каждым часом будешь ждать: вот-вот я дошел до центра — на самом же деле ты и не заметишь, как пройдешь мимо центра. Может быть, совсем в незначительном расстоянии, а там… будешь удаляться от центра все дальше и дальше, пока, так и не найдя его, ни придешь опять на периферию. Да не на старое место, а к точке, противоположной твоим планам и надеждам.

Так и с учеником-актером. Если сразу не дать ему понять на деле абсолютно верное направление: вот это — «до порога», а это — «за порогом», то дальнейшая работа 196 будет только засорять его голову и он сдвинется на путь, который обманет — проведет его мимо центра. Мимо того, что является целью настоящего художника в подлинном искусстве.

Глава 2
УТВЕРЖДЕНИЕ АКТЕРА В ТВОРЧЕСКОМ СОСТОЯНИИ («ПОДСКАЗ»)

ТЕХНИКА «ПОДСКАЗА»

Опишу, как возник и вырос один из самых действенных приемов педагогического воздействия.

Теперь без него почти невозможно себе и представить преподавание (или репетицию с актерами), а возник он случайно, из ничего. Возник сам собой.

Сначала дело шло, как всегда: задавался этюд, ученик выполнял его, и, когда все было кончено, преподаватель делал свои замечания. Или же другой способ: во время исполнения этюда, видя какую-нибудь ошибку, преподаватель останавливал ученика, делал свои замечания и заставлял повторять снова или играть этюд дальше.

Но вскоре стал напрашиваться сам собой и еще один способ воздействия.

Напомню, как идут занятия на наших первых уроках. Собрались новые ученики. Скажешь им несколько слов о том, что на сцене надо ЖИТЬ, а жить они умеют… и без дальнейших рассуждений предложишь: давайте пробовать, как это у нас выйдет на деле. Говорить — мы в жизни умеем? Ну вот, давайте поговорим. И даешь им какой-нибудь незатейливый текст «о погоде», вроде уже известного нам: «Как вам нравится сегодня погода? — Погода прекрасная».

Они еще ничего не знают, не очень понимают, что от них требуют, смущаются друг друга, боятся сплоховать, начнут кое-как, все скомкают…

197 На ошибках не останавливаешься: еще раз. Не торопитесь, не спешите. Как у вас в жизни? Мы ведь говорим только тогда, когда захочется, когда слова сами пойдут с языка, ну, и тут давайте так. Повторим сначала слова — вы что ей скажете?

— «Как вам нравится сегодня погода?» — А вы что ему ответите?

— «Погода прекрасная». — Начинайте.

Все это известно, все описано раньше. Но вот еще важный прием. Он хоть и встречался раньше, но обстоятельно еще не описан, значение же его очень велико.

Молодой человек, несколько успокоенный моими словами, уже не старается, как вначале, сразу выпалить текст, не торопясь он оглянулся кругом, посмотрел на свою партнершу… она чувствует себя очень несвободно: боится пошевелиться, повернуть голову… Она видела краем глаза, что он придвинулся и смотрит на нее, но сидит, не шелохнется… Он разглядывает ее… И вдруг что-то забеспокоился, должно быть, мелькнула мысль: «Ведь на меня смотрят! Ведь я “играю”»… Его молчание кажется ему непомерно долгим, и… вот-вот он сейчас занервничает и все дело испортит: начнет себя подталкивать… Не выдержишь и шепнешь: «Не торопитесь, все верно, не торопитесь, не бойтесь пауз, молчите, сколько угодно… все верно».

Сначала сам испугаешься своей несдержанности — думаешь: помешал. Но оказывается — напрасная тревога: ничего плохого от этого вмешательства не произошло. По-видимому, слова мои попали ему в самую точку и вовремя. Он ободрился, почувствовал под собой твердую почву и, не сбиваясь, благополучно добирается до конца этюда.

Или, когда видишь, что актера (или ученика) играемая им сцена начинает забирать и он не на шутку разволновался, — следишь за ним особенно чутко, можно сказать, живешь вместе с ним. Сцена развивается, волнение увеличивается, и вдруг, когда оно доходит до высокой степени напряжения, вдруг какое-то чутье тебе подскажет: сейчас испугается, не выдержит сам своего чувства… затормозит… уж начал — так и вырвется из тебя: «Пускай, смело пускай!.. Все верно! Смело!»

Он осмелится… «Так, так! Верно, молодец! Дальше!»

198 Оказывается, и тут не помешал… Наоборот, так помог, подтолкнул, что актер до самого дна выхватит из себя: и все кругом удивлены и он сам.

И не теряя ни секунды, на радостях, что так все хорошо вышло, поддержишь его: «Вот видите, — оказывается, вы все можете. Все можете, и совсем это даже не трудно». Он и сам чувствует в эту минуту, что ведь на самом деле легко справился, поверит в себя и в свои возможности, а когда проведешь его несколько раз по этой дорожке, то так его утвердишь, что его уж и не собьешь.

А не поддержи я его вовремя — он бы, может быть, еще целый год все «скромничал», и сам бы не подозревал в себе своей силы, и мы бы ее не видали.

И так, постепенно, раз от разу само дело привело к тому, что на первых уроках во время исполнения учеником этюда, почти не переставая, подсказываешь ему то шепотом, то громко. Делаешь это так, как будто бы ведешь его по натянутому канату, с которого каждое мгновенье он рискует свалиться, — ведь он ничего-то еще не знает и не умеет. И вот, сторожишь, не спуская глаз: только что покачнется — а ты уж тут, чуть коснешься его — он и выровнялся. Или — вот сейчас может ошибиться, сделать резкое движение, а ты ему: «Не спешить, не спешить»… — и все обошлось благополучно.

Он даже и не замечает этих подсказов — так они все кстати, так все укрепляют, утверждают его…

Делается это, конечно, не сразу, а вырабатывается постепенно. Оттого что следишь за каждым движением ученика, — начинаешь жить в унисон с ним, начинаешь чувствовать, что он чувствует, по неуловимым движениям ловишь даже его мысли… И тут ни один подсказ не будет мимо, все попадает в самую точку.

А без этой подстроенности в унисон с учеником, подстроенности в один и тот же тон, в один и тот же ритм, что ни скажешь, будь хоть самое умное-разумное, все выбьет ученика из его самочувствия. И вместо помощи — напортишь.

Это больше, чем чуткость. Совершенно не замечая за собой и только вспоминая потом, видишь, как разнообразно делаются эти подсказы: то тихим-тихим шепотом, то едва 199 слышно, то вдруг громко, как хлыстом хлестнешь: «Верно! Верно»… Как будто хочешь подтолкнуть, чувствуешь, что у него нет сил сделать опасный и трудный прыжок, а крикнешь — и силы нашлись…

То говоришь медленно-медленно нараспев, в том ритме, в том настроении, в каком находится ученик сейчас на этюде: «не спешить… не спешии-и-и-ить… ве-ерно… ве-ерно»… Этим как будто укрепляешь и утверждаешь его внутреннее состояние.

То скажешь отрывисто, строго и холодно — «Не спешить. Верно! Пускай… Пускай».

То эти подсказы делаешь с места, то тебя вынесет на сцену и ты ходишь по пятам за актером… оберегаешь его, поддерживаешь, подстегиваешь, ободряешь… иногда таким тихим шепотом, что никто, кроме него, тебя и не слышит… Словом, каждый раз по-разному. Только одно всюду и везде неизменно: надо слиться с учеником, слиться в одно единое, тогда ошибок не будет.

Когда ученик (или актер) делает этюд (или репетирует), он находится тогда в особо неустойчивом, особо чутком и отзывчивом состоянии. Он идет… не по ровному месту, не по земле, а (как только что было сказано) как акробат по канату: каждая секунда грозит потерей равновесия, каждое отвлечение, каждый толчок, даже такой слабый, как дуновенье ветра, может погубить его — или сбивает, или выравнивает его. «Канатоходец» большею частью и не сознает, от какой опасности спасают его эти поддержки — идет себе и идет.

И такое ведение ученика делает чудеса. При верном, спокойном и опытном подсказе во время этюда ученик способен делать такие вещи, какие без подсказа, без поддержки он еще долго (а, может быть, и никогда) не сделал бы.

Мало того, если помощь делается ловко и незаметно, то у актера получается полное впечатление, что сыграл сцену он один, никто не помогал, что ему только вовремя напоминали о том, что было нужно («не спешить» или «пускать», или «не вмешиваться» или еще что). Да, если хотите, это так и есть: он сам, а вы только поддерживали его и направляли его в трудные минуты нового для него творческого состояния.

200 И пользуясь случаем, после каждой удачи в ту же минуту бросишь ему: вот, видите, какие вещи вы стали делать и как легко. Вообще, трудного у нас ничего нет. Вы только сами себе не мешайте: и сделается все без вас. Природа сделает.

И раз от разу эти поощрительные замечания, подкрепленные практикой, все глубже и глубже проникают в него и побеждают прежнюю его неуверенность.

Может возникнуть серьезное опасение: приучив ученика к такой беспрерывной помощи, к такому ведению его «за ручку», как ребенка, — обезличишь его и лишишь самостоятельности.

Наоборот — ведь ему не подсказываешь, как делать и что делать, только утверждаешь веру в его же собственное творчество («так, так…», «верно, верно») да предупреждаешь его ошибки и поспешность («Не торопиться!»).

А чтобы не избаловать ученика беспрерывной поддержкой, чтобы приучить работать и без всякого наблюдения, — постепенно и понемногу пускаешь его и одного. А потом ограничиваешься только тем, чтобы только в опасные мгновенья подкинуть ему одобрительное словечко — или натянуть вожжи, когда его понесет под гору… чтобы не сорвался, не разбился, чтобы не «лечить» его потом целых два, три месяца.

А там… пройдет время — и поддержка совсем не будет нужна.

Подсказы эти не должны отвлекать актера. Наоборот, они должны утверждать его. Никоим образом они не должны также превращаться в рассуждения. Им следует быть краткими — одно-два слова, и слова самые простые, привычные, не требующие особого размышления. Примерно такие, какие были упомянуты: «Так, так», «Верно, верно, все верно…», «Пускайте себя, пускайте»… и все в этом роде.

Подсказывать нужно так, чтобы это не выбило и не охладило ученика и не остановило процессов, протекающих в нем. Эти подсказы должны иметь одну цель: помочь верному актерскому самочувствию. А это значит: поддержать в моменты возможного падения, подтолкнуть, когда не хватает сил, а главное, смелости; поощрить, чтобы не появилось вредное сомнение и не испортило все дело; 201 утвердить (сказав, что идет верно), чтобы человек еще крепче вошел в то, что он делает, и, наконец, оградить ученика от приближающейся ошибки: «Не торопиться».

Самое слово «подсказ» далеко не совершенно отражает все, что заключается, в этом только что описанном приеме. Фактически в нем и поддержка актера; и поощрение его к более смелому проявлению своих едва намечающихся физических и психических действий; и успокоение актера; и утверждение его в тех крупицах верного и правильного, что невольно по законам творчества возникает в нем; и искусное обезвреживание его самонаблюдения; и отведение его от неверных поступков, которые иначе могли бы собою уничтожить все, что намечается и вызревает во всем его творческом аппарате… и многое-многое другое.

Таким образом, слово «подсказ» только условно может быть принято. Принято не более, как временный рабочий термин. В дальнейшем, вероятно, выплывет слово, более метко отражающее суть этого интересного и могучего педагогического средства.