Индивидуализация и уникализация потребления в сфере постмодернистской культуры

 

Про индивидуализацию жизни и потребления в западном и российском обществе мы уже писали. Эта проблема многоаспектна. В социальных науках она особенно актуальна, так как она либо объясняет многие процессы в современном маркетинге, либо порождает новые тренды.

Нам представляется для понимания этой проблемы «индивидуализации» обратиться к докладу, прочитанному У.Беком в Эрмитажном театре 26 сентября 2002 года в Санкт-Петербурге. Естественно, что мы интерпретирует только те тезисы из 15, которые важны в системе нашего социкультурологического дискурса, связанного с экономикой ощущений.[13]

1. Необходимость и возможность вести собственную жизнь возникает в высокодифференцированном обществе. В той мере, в которой общество распадается на отдельные функциональные части, не отражающиеся друг в друге и взаимно не заменимые, люди будут связанны с ним лишь частичными аспектами: в качестве налогоплательщика, водителя автомобиля, студентки, потребителя, избирателя, пациентки, производителя, отца, матери, сестры, пешехода и т.д., то есть в процессе постоянной смены разнородных, частично несовместимых логик поведения они будут вынуждены встать на собственные ноги, взять в свои руки собственную жизнь, грозящую рассыпаться на части. Современное общество интегрирует человека в свои функциональные системы не как целостную личность, наоборот, оно в гораздо большей степени вынуждено, чтобы индивиды были как раз не интегрированы, а принимали бы в нем участие лишь частично и эпизодически в качестве перманентных странников среди функциональных миров.

2. Собственная жизнь вовсе не является собственной жизнью, наоборот, возникает некая стандартизированная жизнь, в которой должны быть скоординированы и сплавлены друг с другом принципы вклада и справедливости, интересы индивидуума и рационализированного общества. Существует национальное государство, которое создает и усиливает индивидуализацию. Это есть то, что я называю парадоксом «институционализированного индивидуализма».

Центральные институты, такие как основные права (гражданские, политические и социальные) адресованы индивидууму, а не коллективам или группам. Система образования, динамика рынка рабочей силы, модель карьеры, в общем и целом даже рынки являются индивидуализирующими структурами и институтами, то есть «двигателями» индивидуализации. Гибкая занятость означает индивидуализацию рисков и жизненных связей. Институт тайного голосования освобождает индивидуума от группового давления и т. д. Таким образом, индивидуализация не является делом «надстройки», идеологии, от которой следует отличать «базис», объективное положение как «собственно» реальность, которую можно сохранить. Индивидуализация является, так сказать, парадоксом «социальной структуры» Второго Модерна. Это означает, что условия жизни индивидуумов принадлежат им самим; и это в таком мире, который почти полностью независим от индивидуумов. Таким образом «собственная жизнь» становится биографическим решением систематических противоречий.

3. Тем самым собственная жизнь полностью зависит от институтов. Для того, чтобы организовывать собственную жизнь, на место обязывающих традиций заступают институциональные предписания. Качественное различие между традиционной и современной биографией состоит не в том, как считают многие, что в прежних сословных и сельских обществах различные виды контроля и предписаний сводили к минимуму индивидуальное распоряжение его или ее жизнью, в то время как сегодня едва ли еще есть такие ограничения. В бюрократической и институциональной гуще Модерна жизнь в гораздо сильнее оплетена сетью правил и предписаний. Решающее отличие заключается в том, что современные предписания как раз вынуждают к самоорганизации собственной жизни и самотематизации биографии. Например, раньше в Европе существовали весьма четкие правила заключения брака, в результате чего в определенных местах и в определенное время почти половина населения брачного возраста оставались безбрачным. Сегодня наоборот, многочисленные предписания в системе образования, на рынке труда, в государстве всеобщего благоденствия под угрозой экономических санкций требуют от человека вести собственную жизнь.

4. Индивидуализация выдвигает в центр потенциал самооформления, индивидуального поведения. Сводя к единой формуле, можно утверждать: формирование определенной биографии становится задачей индивидуума, его проектом — по меньшей мере de jure, в меньшей степени de facto. Иначе говоря, собственная жизнь означает, что стандартные биографии становятся биографиями по выбору, «биографиями, которые мастерят», биографиями риска. За фасадами гарантий и благосостояния постоянно подстерегает возможность соскользнуть в изоляцию и бедность. Рефлексы замкнутости и страх касаются даже внешне состоятельного среднего слоя общества. Поэтому следует четко различать между индивидуализацией, где институциональные ресурсы, такие как права человека, воспитание, государство всеобщего благоденствия, помогают справиться с противоречиями современных биографий, и «атомизацией», где таких ресурсов нет. Неолиберальная идеология рынка усиливает атомизацию со всеми ее политическими последствиями. Она основывается на картине человека как автаркической личности и ошибочно полагает, что индивидуумы овладевают собственной жизнью в одиночку, что они даже могут приобрести и возобновить свои способности из самих себя. Об этом свидетельствуют речи о «себе как предпринимателе». (…)

5. Если рассматривать глобализацию, де-традиционализацию и индивидуализацию вместе, то станет ясно, что собственная жизнь также является экспериментальной жизнью. Частная (совместная) жизнь превращается, по доброй воле или нет, в экспериментальную ситуацию с открытым исходом. Что, собственно говоря, значит, если отношения с партнером, стало быть, разделение труда, сексуальность, женственность и мужественность не могут больше основываться на установлениях природы или традиции, а должны быть вновь приобретены, определены на основе взаимности и равенства, сделаны понятными друг другу? Что это значит, если детей нельзя больше воспринимать и обращаться с ними как с собственностью родителей, даром Божьим или национальной проблемой, объектом воспитания и социализации, а нужно обращаться с ними как с индивидуумами на пути к собственной жизни?

6. В чем тогда состоит историческая специфика тяги к индивидуализации, возникшей с 60-х годов и дебатов об индивидуализации в социальных науках, идущих с начала 80-х? Сводя к единой формуле, можно утверждать: индивидуализация во Втором Модерне подразумевает «disembedding without reembedding» — «ис-ключение без в-ключения», освобождение без последующего заключения. Впервые в истории индивид становится единицей социального воспроизводства. Люди будут выпущены из самоочевидностей национального промышленного капитализма в турбулентность мирового общества риска

С одной стороны есть поляризация жизни, с другой стороны – уникализация, с третьей - превращение стиля жизни в некий замкнутый кокон.

Центральной проблемой расщепившегося индивидуализированного общества является одиночество. Это состояние не обязательно объективно. Оно присуще нередко людям, живущим в благополучных и даже счастливых семьях. Оно не всегда связано с изоляцией. Существует одиночество в толпе. Одиночество при тесном общении. При наличии круга друзей, занятости, творческой работе. Как определяет Н.Е. Покровский, «одиночество – это внутренний субъективный опыт, в котором человек переживает и осмысляет дефицит социальных связей и общения. Одиночество не тождественно объективной социальной изоляции»[14]. Одиночество может быть рассмотрено в психологическом плане и в когнитивном плане - с точки зрения самооценки и самовосприятия неполноты своих отношений с другими. Потребность в глубоком взаимодействии с другими, лишающая чувство одиночества своей основы, многими на Западе рассматривается как реликт традиционной коллективности, осложняющей отношения взаимными обязательствами постоянной близости.

Другой причиной одиночества, как показал Н.Покровский, является различие социальных характеров, описанное Д. Рисменом, Н. Глезером и Р. Дени. Среди них: традиционно ориентированный социальный характер, сложившийся преимущественно в традиционных обществах на основе укорененных в них обычаях и нравах; изнутри ориентированный тип; и, наконец, извне ориентированная личность, слабо связанная с традициями и национальными корнями. Н.Е. Покровский пишет: «Внешняя ориентация, подчеркивает Д. Рисмен, с необходимостью требует от американцев умения нравиться другим, что должно создавать устойчивые социальные связи. Ориентация вовне создает своеобразные формы поведения и характерологические особенности – легкая приспосабливаемость к изменяющимся обстоятельствам, социальный динамизм, подчеркнутое внимание к формам «презентации Я», стандартизированность реакций и поведенческих модулей. Все это диктуется внешними требованиями общества, основанного на индивидуализме и предпринимательстве»[15], утрачивается внутренний мир, растет неясная обеспокоенность, отсутствует самооценка и ее заменяет восприятие индивида другими людьми, никогда не удовлетворяющее полностью. Добытое признание в знаковом мире посещаемых кафе, одежды из каталога, путешествий, престижного потребления и даже неограниченных возможностей при отсутствии внутреннего мира не удовлетворяет, и все больше требует все новых и новых подтверждений состоятельности этого симулирующего состоятельность индивида. Книга Рисмена, Глезера и Дени[16] была опубликована в 1961 году, в самом начале постиндустриального сдвига на Западе, но социальные типы, сконструированные посредством научной идеализации, позволяют найти характеризуемых ими людей и в индустриальную эпоху.

Несомненно однако то, что извне ориентированные индивиды стали растущим феноменом при формировании массового общества на Западе в 30- ые годы XX века и доминирующим социальным типом в настоящее время при новых источниках формирования массового общества.

Термин «солипсизм», было забытый, сегодня получил новую жизнь в работах по эпистемологии. Тезис о «мире как совокупности моих ощущений», сопряженный с познавательным релятивизмом, имеет латентную социальную детерминацию в социальном солипсизме. Можно говорить о растущем солипсизме творческих личностей и об апатии нетворческих, вращающихся в колесе массовой культуры.

Мини-кейс: Один, совсем один...

Кто они, синглтоны? Эгоисты, живущие в собственное удовольствие и страдающие демонстративным шопингом, или просто крайне занятые люди, которым некогда заняться личной жизнью? Можно ли на них заработать? Какие товары и услуги им нужны? И насколько вообще перспективен этот сегмент?
Журнал Businessmania попытался составить социальный портрет типичного российского синглтона. Он оказался не так-то прост…

Who is who?

К синглтонам можно отнести людей, которые сознательно отказываются от брака, предпочитая свободную жизнь в свое удовольствие, считает Анна Турусина, генеральный директор компании «Маркетинг машина» (Москва). При этом, отмечает она, жизнь в свое удовольствие предполагает доход, позволяющий обеспечивать безбедное существование, но вовсе не подразумевает большого богатства. Представители middle-класса (хорошо оплачиваемые профессионалы, мелкие бизнесмены, чиновники средней руки, представители творческих профессий) составляют основу этой новой социальной группы. Как правило, это жители Москвы и крупных городов.

– В Европе большинство синглтонов – мужчины в возрасте 35–40 лет и женщины «за 40», а больше всего тратят на себя обеспеченные «одиночки» предпенсионного возраста, - поясняет эксперт. - У нас подобных исследований не проводилось, но, думаю, наши «одиночки» моложе: им от 25 до 40 лет.

Между тем, Татьяна Комиссарова, партнер компании Solution Tree (Москва), утверждает, что «в российской интерпретации синглтон – эгоист, живущий для своего удовольствия, нацеленный на успех и относящийся к middle-up или высшему классу. Правда, понятие успеха может отличаться у представителей этой группы. Такой слой потребителей, безусловно, есть, но он небольшой и, с точки зрения развития, не очень перспективный: он будет расти не так быстро, как остальные группы граждан, живущие одни».
– Целесообразнее рассматривать более широкое понятие – одиночный потребитель, single consumer, как это принято в США с использованием моделей life cycle concept, – считает Комиссарова. – К одиночным потребителям относятся: 1) откладывающие или не планирующие брак, 2) разведенные,3) оставшиеся одни после смерти супруга. Социальный портрет одиночного потребителя в России определить достаточно сложно, так как отсутствуют статистические данные. Взять, например, возраст. Одиночный потребитель может быть как молодого возраста, так и холостым средних лет. Использование концепции жизненного цикла современной семьи family cycle concept, на который опираются западные специалисты, позволяет прогнозировать потенциал рынка одиночных потребителей.

Марк Сандомирский, психотерапевт Европейского реестра, ведущий сотрудник ИГИСП, к.м.н., автор учебника «Психология коммерции» (Москва), утверждает, что типичный синглтон – одиночка по жизни. С точки зрения психотерапевта, синглтон – это человек, который отказывается от создания семьи и живет ради себя самого – иными словами, семья которого состоит… из него одного. Нужно подчеркнуть, что от связывания себя узами брака (даже гражданского) синглтон отказывается, по сути, добровольно. Причем это не обязательно происходит сознательно. Он может оставаться одиноким неосознанно, потому что где-то в глубине души просто боится брать на себя ответственность за других людей, за семью. В этом случае всегда «находятся» жизненные обстоятельства, оправдывающие одиночество.

– В поведении такого человека прослеживаются черты инфантильности – «детский» эгоизм («все мои желания должны удовлетворяться») и эгоцентризм («я – в центре внимания»), - поясняет Марк Сандомирский. – Собственно, рост числа синглтонов оказывается закономерным следствием возрастающей инфантилизации общества, в первую очередь западного. Она приводит в жизнь такие социально-психологические группы людей (и, соответственно, психографические сегменты потребителей), как «взрослые дети» – кидалты (kidult, от kid + adult), «бездетные по убеждениям» (child-free), и, наконец, синглтоны, которых можно назвать «бессемейными по убеждениям» (family-free).
Марк Сандомирский предлагает типологию синглтонов. «Выраженные» синглтоны – люди, живущие в одиночестве, и к тому же бездетные.

«Умеренные» синглтоны – это, во-первых, засидевшиеся в одиночестве молодые люди и девушки, не торопящиеся связывать себя узами брака. При этом они живут вместе с родителями и не желают покидать родительский дом. Во-вторых, матери-одиночки – незамужние женщины, которые рожают ребенка (как правило, одного) для себя.
Также, считает он, нужно разделить синглтонов и на психолого-возрастные категории:
1. Молодые и среднего (детородного) возраста:

а) «Легкомысленные» – живут ради удовольствия, не слишком утруждая себя работой и карьерой. Нередко становятся «прожигателями жизни» (upper-класс) или просто сидящие на шее у родителей (middle-класс).
б) «Карьеристы» - им не до семьи просто потому, что они всецело сосредоточены на других путях самореализации, будь то карьерный рост (на Западе таких молодых, амбициозных и самоотверженных карьеристов называют «яппи») и зарабатывание денег либо простой трудоголизм, порой даже не очень корыстный. Например, научный (сюда относятся фанатики науки – «синие чулки») или творческий – богемный.
2. Пожилые (за границами детородного возраста). До сих пор эту группу в основном составляли неуживчивые и «неужившиеся» пожилые одиночки – разведенные либо овдовевшие и не ищущие повторного брака. В перспективе, по мере старения представителей предыдущих групп, должно происходить постепенное накопление доли тех, кто никогда не связывал себя узами брака.

– Главное, что необходимо признать – число синглтонов как социально-психологической группы населения в ближайшие годы просто обречено на дальнейший рост, - уверен Марк Сандомирский. – Как на Западе – так и у нас, по мере того, как мы суетливо пытаемся приблизить свой образ жизни к западным образцам (при этом, увы, «наступая на горло» демографическим проектам родного государства). Ведь жизненная философия синглтона, провозглашающая индивидуализм в качестве стиля жизни, является закономерным продуктом современного общества потребления, порождающего кризис семьи как социального института. Сингл-матери рождают сингл-детей, которые, вырастая, наглядно демонстрируют принцип: «Яблоко от яблони недалеко падает». Ведь психологическая неустроенность детства у тех, кто вырастает в неполной семье, отсутствие в их опыте живого примера создания отношений между родителями приводит к тому, что они, сознательно сами того не желая, повторяют неудачный сценарий родителей в собственной семейной жизни.

Марк Сандомирский подчеркивает, что психология синглтонов как потребителей, прежде всего, вытекает из эгоизма и эгоцентризма «взрослых детей». «В роли потребителей синглтоны весьма разборчивы. Один из ведущих мотивов покупки/потребления для них – престиж, будь то как потребление товаров известных брэндов, так и эксклюзив, возможность выставить обладание чем-то напоказ… По сути, детское желание похвастать яркой игрушкой перед сверстниками. При этом, помимо эгоцентризма («хочу отличаться от окружающих!»), играет роль и эгоизм: синглтону нет необходимости соразмерять личные расходы с потребностями семьи. Вот он и поступает, исходя из обычного набора жизненных принципов: «Сам себе хозяин – некого спрашивать. Что хочу – то и покупаю. Живем один раз, главное – побаловать себя, любимого». Кроме того, на покупательское поведение синглтона оказывает влияние детская эмоциональность – непосредственность, яркость и подвижность эмоций. Поэтому он гораздо чаще, чем семейный человек, совершает импульсные покупки. Соответственно, реклама и продвижение товаров/услуг, ориентированных на синглтонов, во-первых, опираются на эмоции: «Эмоции в подарок… Море эмоций… Взрыв страсти…» Во-вторых, подчеркивается эксклюзивность, стимулируется желание выделиться среди окружающих, привлечь к себе их внимание: «Чтобы сегодня удивить друзей, недостаточно купить что-то дорогое. Это должна быть настоящая техническая новинка - что-то такое, чего пока нет ни у кого».
Татьяна Комисарова полагает, что синглтон синглтону все-таки рознь. По ее мнению, для определения перспективности рыночных ниш для одиночных потребителей необходимо учитывать и психографические типы. С точки зрения психографики, существуют гедонисты, они же синглтоны в российском понимании, а также психографический тип - стремящиеся вверх и к достижению высокого социального статуса, «падкие» на престижные брэнды.
– Их по исследованиям на 2005 год было около 17% (www.gfk.ru), но назвать количество одиночных потребителей в этой психографической группе нет возможности из-за отсутствия данных. Поэтому смело можно говорить, что это не все 17%. Еще одна психографическая группа перспективна, т.к. имеет большой доход – реализовавшиеся (квалифицированные) потребители. Это разведенные люди от 35 лет и выше, занимающие позиции топ-менеджеров или имеющие собственный бизнес. Их, по данным на 2005 год, насчитывалось около 13%, но число одиночных потребителей в этой группе также неизвестно.

Эти потребители уделяют внимание качеству товара, для них также важно, чтобы товар или услуга соответствовали их представлениям о них. Они купят Dolce&Gabbana только потому, что вещь подходит под их индивидуальный стиль одежды, а не потому, что это престижный брэнд, хотя и этот факт также будет учтен. Вместо показного потребления (как у синглтонов) они предпочтут скорее участие в необычной экспедиции, где смогут проявить индивидуальность и самореализоваться. Эти потребители, «сделавшие себя сами», нуждаются, в первую очередь, в индивидуальном предложении, ориентированном на их ожидания. Чаще всего они знают, чего хотят, и руководствуются четкими критериями в своем поведении покупателей.

В Solution Tree считают, что в России есть компании, ориентированные на синглтонов, предпочитающих роскошь и позиционирующим себя в окружающей среде. Но более перспективны single consumers. Так, в США одиночные потребители составляют 42% от работающего населения, 40% имеют собственные дома и 73% являются пользователями Интернета (источник: U.S. Census). «Мы не утверждаем, что и Россия быстро приблизится к таким показателям, но стоит обратить внимание, в первую очередь, на городской средний класс. Сейчас рынок развивается очень быстро, и это потребует гибкости от компаний, большей индивидуализации рыночного предложения».

1.7 Плюрализация стилей жизни

Еще 10 лет назад, давая комментарии к этой теме, социологи представили бы модель, в которой есть поляризация – самые богатые и самые бедные и так называемый средний класс или средние классы. Пять лет назад начались дискуссии о новом среднем классе, затем они сменились полемикой по поводу вымывания среднего класса и вот сейчас Э. Гидденс в одной из своих недавних работ “Убегающий мир” говорит о том, что борьба за политическую эмансипацию уступила место борьбе стилей жизни.

Для иллюстрации этого он приводит пример своей тетки, которая, прожив самый долгий из возможных браков – свыше 60 лет, призналась ему, как глубоко несчастна она была со своим мужем[17].

Для классического индустриального общества средний класс представлял собой чистое выражение этоса (др.-гр. ethos — образ жизни) нормальности (в социальном и культурном смыслах — этос срединности) — следование социотипическим биографическим образцам (включая и чистое подражание тому или иному типу жизненного пути) и почтительное отношение (вплоть до подчеркнутого пиетета) к разделяемым в обществе ценностям жизненного и делового успеха (положение-деньги-успех-слава и т. п.).

Андеркласс и элита жили по своим правилам и в известном смысле составляли иные — альтернативные общества, другие культуры, антиобщества и т. п. Социальные группы, не следовавшие нормам и ценностям среднего класса в обществах «простой» современности, чаще всего воспринимались как асоциальные и/или контркультурные.

В условиях постсовременного (постиндустриального) общества кардинальным образом видоизменяется абрис репрезентативности достижительской культуры, а посему и революционно трансформируется в нем понятие «средний класс». Поскольку жизненные достижения человека становятся значимыми не только и не столько по своим результатам, а по тому, насколько в том или ином биографическом проекте самореализовалась личность, постольку и границы среднего класса определяются скорее пределами свободы жизненного выбора человека, а в трудовой деятельности или в досуге — уже не важно. Чистой срединности в обществе «высокой» современности становится все меньше.

Установка на непохожесть в известном смысле стала репрезентировать новый этос среднего класса, что, вполне естественно, приводит к размыванию первоначальной идеи «среднего класса» как социальной группы и к сохранению в нем исключительно солидаристического потенциала идентификационного маркера численно возрастающих слоев новых профессионалов постсовременного общества. Быть средним классом в обществе «высокой» современности означает прежде всего понимание-и-реализацию индивидуальной биографии как проекта.

Сегодняшнее российское общество по ряду обозначенных выше причин скорее является обществом симуляционной срединности. В нем средний класс еще не может жить-и-чувствовать себя по-новому («рефлексивно»), но в то же время и не способен реализовать себя среднеклассово, т. е. чисто материалистически (осознать себя как класс через результаты своих жизненных достижений — положение-деньги-успех-слава и т. п.).

Самой характерной его чертой остается крайняя степень социальной поляризации. Так, средняя заработная плата 10 % самых высокооплачиваемых россиян превышает средний заработок 10 % низкооплачиваемых как минимум в 25 - 30 раз (в США этот разрыв является только 10-кратным, а в Скандинавских странах 3 – 4-кратным). Если же мы будем сравнивать не зарплаты, а зарплаты с доходами узкого круга лиц, допущенных к дележу природной ренты, «прокачке» государственных ассигнований, застройке обоих российских мегаполисов или к частотам телеэфира, то разница получится просто ошеломляющей.

В настоящее время, по данным социологических опросов, доля богатых или просто состоятельных людей в составе населения составляет около 5 %, и еще более 20 – 25 % могут быть уверенно отнесены к средним слоям. С другой стороны, около 70 % граждан страны живут в весьма стесненных материальных обстоятельствах, в том числе примерно четверть – в условиях настоящей бедности и нищеты. Люди, входящие в эту группу, плохо питаются, не имеют возможности организовать полноценный отдых, не пользуются дорогостоящими лекарствами и часто не имеют давно уже ставшего стандартным набора бытовой техники (холодильник, цветной телевизор, компьютер и др.). В 2003 г., по данным социологических опросов, примерно у четверти по-настоящему бедных семей накопились долги по квартплате, что в свете недавно принятого законодательства означало перспективу насильственного выселения. Отметим, что среди бедных примерно четверть, а среди живущих в полной нищете примерно 13 – 14 % составляют лица с высшим и незаконченным высшим образованием. Источник - Научно-экспертный совет при Председателе Совета федерации Федерального собрания Российской Федерации. Бедность и богатство в современной России: состояние и прогнозы // www.council.gov.ru/files/journalsf/number/20060919.

Нетрудно подсчитать, что по критериям уровня жизни россияне распределены в пропорции, составляющей приблизительно 1:2. В таком же соотношении разделено по уровням благосостояния и статусным позициям и население развитых стран Запада – это то, что в современной социальной науке получило название общества двух третей. Только в США и Западной Европе на одного малообеспеченного гражданина приходятся двое хорошо оплачиваемых, а в России – наоборот. И если социальная конструкция первого типа, как показывает опыт, является довольно прочной (о справедливости или несправедливости такого устройства общества мы сейчас не говорим), то во втором случае она, напротив, весьма неустойчива.

Регулярно публикуемые Бюро цензов США данные свидетельствуют о падении доли совокупного дохода, приходящегося на средний класс: с 53,6% в 1970 г. до 49,1% в 1995 г. Доходы среднего класса в абсолютных показателях неуклонно снижаются на протяжении нескольких десятилетий: в 1995 г. всего 31% домохозяйств имел доход от 25 до 50 тыс. долл., в то время как в 1979 г. их доля составляла 38,2%. Схожие выводы содержатся и в частных исследованиях, определяющих средний класс как группу, чьи доходы колеблются от 50 до 200% медианного дохода семей. Число граждан, чьи доходы составляют от 15 до 50 тыс. долл., снизилось в 1979-1995 гг. на 8%, домохозяйств - на 2,7, семей - на 4%.[18]

Рассматривая эти результаты комплексно, можно заметить, что средний класс сокращается за счет мобильности, направленной и вверх, и вниз. Иными словами, он сокращается не только за счет падения, но и за счет роста благосостояния его членов. Более того, количество семей и домохозяйств с низким уровнем дохода практически не изменилось за 25 лет (22,3% в 1970 г., 21% в 1995 г.), в то время как основной прирост пришелся на группу с доходами свыше 75 тыс. долл. в год: их количество практически удвоилось за аналогичный период. "Неравенство растет, - констатирует П. Кингстон, - потому, что верхний "хвост" растет быстрее, чем сокращается нижний".[19] Р. Перуччи и Э. Уайсонг, стоящие на алармистской позиции, также вынуждены признать, что "некоторое сокращение в проценте семей и домохозяйств среднего достатка обусловлено их переходом в высший класс[20].