Проза А. М. Горького конца 1900–1910-х гг. Принципы циклизации рассказов «по руси». Концепция мира и человека в автобиографических повестях.

Горький. (Алексе́й Макси́мович Пешко́в; 16 (28) марта 1868, Нижний Новгород — 18 июня 1936, Горки,МО)

С осени 1898 г. завязывается переписка, затем дружеские отношения М. Горького с А. П. Чеховым. Молодой писатель видел в старшем идеал художника, личности и со всей искренностью поверял ему свои огорчения и сомнения. Прежде всего — вызванные острокритичным отношением к себе.

Часто Горький делал признания такого рода: «Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна. Как, впрочем, и следует быть душе человека думающего». Именно Чехову объяснил он источник «неизлечимой болезни»: «Жалкие мы люди, — это верно <...>, и нужно быть извергом добродетели, чтоб любить, жалеть, помогать жить дрянным мешкам с кишками, каковы мы. И тем не менее все-таки жалко людей». И через год (1899) в письме И. Е. Репину Горький высказал не менее устойчивое для себя убеждение: «Я не знаю ничего лучше, сложнее, интереснее человека. Он — все. Он создал даже бога». Вот антиномия, мучившая Горького.

Макар Чудра (1982, но это не из цикла По руси!!!) из одноименного рассказа говорит своему собеседнику: «Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай — вот и все!» Совет подан герою-повествователю. В ряде других произведений этих лет он носит имя Максим и наделен чертами авторской биографии. Слова «ходи и смотри» вряд ли верно истолковывают смысл его скитаний по градам и весям России.

Странничество Максима — путь к пониманию сущего. Почти четыре месяца он отдает уходу и наблюдениям за «положительно необъяснимым» случайным встречным («Мой спутник»). Разделяет унизительную долю босяков — хочет «узнать, что за люди» («Два босяка»). Терпит побои от добытчиков соли, их странное поведение, твердо решив «поискать ключи к этой высоко интересной загадке» («На соли»). Всюду побеждает желание рассмотреть внутренний «механизм» человеческих поступков, обратясь при этом к тем, у кого парализована мысль, оледенело сердце.

В поведении бродяг чутко уловлены «приступы удручающей, коверкающей душу скуки» и тоски. В «подлом состоянии» у каждого исчезает согласие с самим собой, а созревает ожесточение против окружающих. Горький дает свое истолкование отчуждению личности от мира. Скучная и грязная жизнь родит раздражение, взаимную ненависть, разобщение людей. В «равнодушном отчаянии» обитатели ночлежки («Бывшие люди») «все были противны каждому, и каждый таил в себе бессмысленную злобу против всех».

Любой рассказ — неповторимая судьба и по-своему сложная психология человека. Начитанный и неглупый Промтов («Проходимец») умело культивирует в себе отвращение к ближнему, не замечая наступившего собственного уродства. У ожесточенного Артема («Каин и Артем») вдруг проглядывает тоскливое и мстительное чувство бывшего сына «полей и лесов» к городу. Приливы озлобления сменяются ощущением неловкости, смутными мыслями «бывших людей» («Бывшие люди») о себе и большом мире.

Горький не преувеличивал возможностей босяков. Он улавли вал их интуитивные, неожиданные, порой неловкие, но добрые побуждения. С волнением писал о неразвитом артистическом даре («Артист»), загубленном мастерстве профессионального труда («Коновалов»), «невостребованных» уме и достоинстве (кувалда — «Бывшие люди»). Побирушка и воровка («Бабушка Акулина») кормит, обогревает со своего «дохода» бродяг, которые после ее смерти говорят о ней: «старуха была мать всем... сердце у нее было». Болезненно воспринимается не только доля женщины — самое сочетание понятий: мать и воровка. Как и по отношению к Коновалову — мастер и пропойца; к Кувалде — умница и босяк. Трезвое повествование о животном быте, низменно занятиях людей доносит ноту высокого трагизма.

Живые струны в сердце «негероя» различает Горький. И находит ситуацию, в которой смело прорываются врожденные человеческие стремления, оттесняя скучные житейские навыки. Так происходит с немногими, кто не потерял еще памяти, «этого бича несчастных», о детстве, кому мила красота вольной и могучей земли. Челкаш любит видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха: морское дыхание вливает в его душу «спокойствие» и, ласково укрощая ее злые порывы, родит в ней могучие мечты». Мальва в одноименном рассказе тоже грезит о нездешнем среди водных и небесных просторов: «Иной раз села бы в лодку — и в море! Далеко-о!» В самом повествовании устанавливается «тайное» созвучие образа Мальвы природе: ее улыбка вспыхивает на фоне «веселого моря», фигура в яркой кофточке возникает под «цветами неба», звездами. Но когда женщина со своим избранником уходит, «без них красота ночи увеличилась». Случайны и неустойчивы моменты внутреннего «свечения» обделенных радостью людей, а постоянна непонятная им тоска.

(1912-1917), В рассказах «По Руси», автобиографических повестях царствует мудрый и трезвый взгляд, что вовсе не исключает, скорее — усиливает внимание к здоровым началам жизни.

Рассказы «По Руси» имели во втором издании подзаголовок «Записки проходящего» (не равнодушного прохожего, а того, кто идет вместе с другими по жизни) и относились к воспоминаниям о том времени, которое в 90-е гг. пережил Максим. Но как изменился герой-повествователь! Исчезла юношеская непосредственность, некоторая примесь жертвенности, а главное — другим стал подход к жизни.

Проходящий пристально наблюдает каждого человека, чтобы «заглянуть» в глубину души, где живут незнакомые мысли, неслыханные слова». Содержание каждого рассказа расширено во времени и пространстве: исповедью встреченных героем-повествователем людей, его собственными ассоциациями и раздумьями.

Пейзаж доносит стремления того, кто им любуется. Проходящий заворожен буйной силой: «Ожила вся огромная земля к весенним родам, потягивается, высоко вздымая лохматую влажную грудь, хрустят ее кости...» А заканчивается эта волнующая картина волевым побуждением: «...протянуть бы руку, властно положить ее на гору, на берег и сказать: «Стой, пока я не дойду до тебя». Земная мощь прекрасная сама по себе. Она же передает желание найти берег в разливе явлений и трудность осуществления такого намерения. Горький часто прибегает к развернутым сопоставлениям, например, человеческой души с зеркалом, опалом; путей людских с поведением пассажиров парохода. В живом наблюдении всегда есть образная сочность зримого мира и своеобразный синтез увиденного. Этого характерная черта стиля писателя.

Выразительное слово рассказчика подчиняет наши эмоции. Сразу создается грустное ощущение: повсеместно унижены подлинные ценности жизни. «Бестолковая тоска» оседает не только в маленьких городках — на берегах вольных рек. В такой атмосфере и складываются характеры со щербинкой. Многих своих собеседников проходящий именует «неудавшимися людьми». Они интереснее обычной «серой» публики: вдумчивы, имеют «емкую душу» и вместе с тем холодно замкнуты, своевольны или циничны («Губин», «Калинин», Колтунов в «Книге»). Есть и такие, кто поражает несовместимостью смелости и тяги к обману («Ледоход», «Легкий человек»). Всюду расточается изначально прекрасное. Такое наблюдение не просто критично, оно обязывает задуматься о погашенном кем-то свете, об умолкшей мелодии.

Роль проходящего приобретает особую активность. Он видит в какой-то момент как бы природную сущность человека («Светло-серое с голубым», «Страсти-мордасти»). Иногда мрачное переосмысливается в авторском воображении до своей противоположности. Печальная история слободского дурачка Нилушки завершается неожиданной концовкой — желанием увидеть, стройный тоненький мальчик...». Влечение к «крылатой душе», свойственное всему циклу, нашло себе и здесь, пусть скромное, выражение.

С редкой экспрессией красок передана радость от встречи с яркой натурой, смелой мыслью: «Рождение человека», «Едут», «Покойник». Светлые образы людей всегда соотнесены с вольной природой: «плещущимися в кружевах пены волнами, улыбающимся в синем небе солнцем». И сам проходящий усиливает впечатление «мечтой о тех, кто сумеет претворить мертвое в живое», идти «смертным путем к бессмертию». Столь сложный философский мотив не отвлекает от реальной обстановки, свободно сочетается с вниманием к бедному быту, драматическим ситуациям. Именно поведением, речью обыкновенных людей подсказаны раздумья о смысле бытия («В ущелье», «Кладбище», «Женщина»).

Автобиогр. Повести

Понять несовершенный мир «изнутри» — в борении его разных тенденций — необходимо Алеше Пешкову, герою автобиографических повестей. Алеша по своему сиротству оказывается во власти мутного потока чужих, чаще неприглядных настроений и взглядов. Мальчик вынужден вместить их в свое далеко еще не сложившееся сознание и объяснить.

Автобиографическая повесть у Горького, по сравнению с классическими ее формами, значительно видоизменилась. Она утратила интимность обстановки. Самоуглубление маленького героя оттеснилось вмешательством массы незнакомых людей, с которыми он обязан общаться по своему положению. А главное — ребенок поставлен перед вопросами совсем не «розового» содержания, наступает раннее возмужание: иначе не проживешь. Художник пытливыми глазами Алеши как бы заново открывает мир (от его линий, красок, движений к глубинным, сущностным проявлениям), помогает увидеть незримое. В мастерстве проникновения за пределы известного в обыденном — большое достижение писателя.

Постепенно, с потерями и обидами, Алеша начинает распознавать правду, ложь, красоту, подлость. А взрослый Пешков, вспоминающий о далеких годах, ведет счет прежним своим до-стижениям и ошибкам. Двусоставная структура повествования — освещение жизни с двух возрастных точек зрения — позволяет углубить непосредственные впечатления Алеши. Подросток утоляет тоскливое одиночество, учится верной реакции на происходящее. Взрослый, сопоставляя прошлое с настоящим, ощущает поступь мира.

В пестрой действительности, перенасыщенной стонами и жалобами обездоленных, ожесточившихся людей, обнаруживаются противоборствующие друг с другом начала. «Детство», «В людях» обычно рассматривались как соединение двух самостоятельных групп героев: несущих в себе «свинцовые мерзости» и, напротив, духовную красоту. На самом деле подобного разделения не было. Горький пишет о слиянии несовместимых между собой дви-жений в каждой душе. Поэтому так трудно было понять человека Алеше. Его внутреннее состояние передано многогранно, в том числе с помощью выразительных образов-символов. Герой уподобляет себя то чердаку, где набросаны старые вещи, то улью, куда «разные серые люди сносили мед своих знаний». Последнее определение вытекает из всего содержания повестей.

Любые, даже низменные, поступки открывали нечто значительное — свои истоки: отчуждение озлобленного существа от окружающих, мещанскую мораль. В низменном поведении хозяйки в доме чертежника, полового на пароходе проступает душевное опустошение, вызывая печальное недоумение и сопротивление мальчика. Среди звериного быта, искажающего луч-шие чувства, звучат, и нередко, близкие Алеше мысли — деда Каширина, дяди Якова, Жихарева и т. д. В озлобленной массе людей угадывается подавление достойных стремлений.

Особенно мучительно для Пешкова другое. Теплые человеческие сердца светят лишь своей энергией, не получая питания извне, потому и вкрадываются в них ложные побуждения. Та-лантливых натур, не избежавших обидной слабости, очень много: бабушка, мать, Цыганок, повар Смурый, плотник Осип, кочегар Яков... Мудрая доброта и сила духа Акулины Ивановны легко уживаются с ее страхом перед «чужими» (умницей-химиком «Хорошее дело»), книгами («врут они, книжки-то»), новыми знаниями. Воспоминание о бабушке овеяно незатихаюшей грустью: бедная женщина прошла суровую, темную жизнь. Любопытством к жизни, «утешной и неясной», захвачен восприимчивый, интересно рассуждающий кочегар Яков, но он же поражает своим равнодушием к ближнему. Несвершенных талантов много. Пешков делает тягостное наблюдение: «шаткость людей слишком резко бросается в глаза».

Тем ярче разгорается желание Пешкова услышать «благовест новой жизни». Впервые он зазвучал для Алеши, особенно для повзрослевшего Максимыча, в мудром опыте прошлого. Книга стала самостоятельным героем «В людях», как фольклорные произведения в «Детстве». Значительными вехами тяжелого отрочества воспринимаются знакомство с книголюбом Смурым, открытие русской классики под влиянием Королевы Марго, чтение лермонтовского «Демона» в иконописной мастерской. Литература сделала Пешкова «неуязвимым для многого», усилив, однако, жажду истины. Ее поиск влечет Алексея к мыслящей интеллигенции — отчиму Максимову, Королеве Марго. Но и они не смогли объяснить, как пробудить истинную жизнь, «красивую, бодрую, честную». И Пешков отвечает себе сам: надо растворить в смутных душах несчастных «все, что есть хорошего, человечьего в наших мозгах и сердцах». Это юношеское убеждение не утратило своего смысла для взрослого Пешкова.

 

Билет 46