Практика и духовность в деятельности человека

Деятельность человека начинается — исторически и логически — как практика. Это понятие характеризует, с одной стороны, то, что является общим для поведения человека и животных, то, что им от них унаследовано, а с другой — то, что отличает человеческую деятельность именно как человеческую. Практика сохраняет обусловленный биологической природой человека материальный субстрат поведения, выражающийся в тех или иных физических действиях — в процессах труда, социально-организационной (или дезорганизационной, т. е. революционно-разрушительной) деятельности, в воспроизводстве рода и воспитании его пополнения, в играх и войнах; вместе с тем практика отличается осознанностью совершаемых действий, их опосредованностью целеполаганием, проектированием и выбором средств, необходимых для реализации проекта и достижения поставленной цели. Существенная особенность практики состоит также в том, что предметность необходимо связана в ней с общением участников коллективного действия, ибо все, что человек совершает, осуществляется им не в одиночку, а во взаимодействии, прямом или косвенном, с другими людьми. Деятельности людей, в отличии от поведения животных, связь Я и Другого (Других) имманентна, внутренне присуща, является ли Другой непосредственным соучастником моих действий или учителем, предшественником, передавшим мне свой опыт через сохраненные культурой ее предметные формы, или же потомкам, которым я хочу передать свои знания, ценности, умения и устремления. Неудивительно, что в первобытности самым страшным наказанием мог быть остракизм — изгнание совершившего проступок из родоплеменного коллектива, обрекавшее преступника на гибель; понятно и грозное утверждение Екклезиаста: «Не добро быть человеку единым!» По сути дела, один из корней возникновения религии — ее способность объединять популяцию, что и дает основания философам-идеалистам выводить религию из потребности, обозначаемой латинским словом religare — «связывать», «объединять». Между тем, потребность эта рождается в практике и имеет первоначально утилитарно-прозаический характер — охота первобытных людей на могучего зверя могла быть успешной лишь в том случае, если их действия были коллективными и организованными, но не велениями инстинкта, как, скажем, в групповой охоте волков, а прижизненно формируемыми программами практического общения в конкретных условиях данного — как и любого другого — действия.

 

Вместе с тем зародившаяся, укреплявшаяся и развивавшаяся в практике потребность общения постепенно выходила за пределы утилитарной целесообразности, обнаруживая таившуюся в нем способность объединять членов родоплеменного коллектива некими внеситуативными, постоянно действовавшими узами. Узы эти оказывались уже непрактическими, но и не религиозными, а нравственными, хотя на ранних ступенях развития культуры они осмыслялись вначале мифологически, а затем мистико-религиозно. Практическое общение перерастало в сверхпрактическое, внеутилитарное, в «общение ради общения», ради утверждения человеческой солидарности, доказывая справедливость однажды афористически высказанной К. Марксом и уже приведенной выше глубокой мысли: «Величайшим богатством человека является другой человек».

Эта вышедшая за пределы утилитарности потребность человека в связи, в единении, в общении с себе подобными и породила специфическое человеческое качество, именуемое духовностью. Религиозное сознание пыталось его узурпировать (показательно превращение в русском языке, как и в некоторых других, самих слов «дух», «духовный», «духовенство» в синонимы понятий «божественное», «священное», «религиозное», однако истинный смысл духовного гораздо более широк — его религиозное проявление есть лишь конкретная историческая форма духовной жизни человечества). Духовность может быть и внерелигиозной, светской, она проявляется во всех формах ценностного сознания, поскольку оно является именно ценностным, а не рассудочно-утилитарным, приобретая разные формы выражения — и нравственную, и патриотическую, и гражданственно-политическую, и эстетическую, и художественную. Духовность направляет наше поведение и воплощается в плодах нашей деятельности, когда действие бескорыстно, а творение выражает идею человеческой солидарности, чувство сопричастности индивида к роду, в пределе — его готовность пожертвовать собою, своими эгоистическими интересами и даже самой жизнью ради того, что обладает более высокой ценностью, ради Другого или Других, ради убеждений, веры, принципов, возвышенных идеалов.

Потому-то почвой, на которой вырастает духовность, является нравственность — такой способ регуляции человеческих отношений, который преодолевает биологически данный человеку, как всякому живому существу, эгоистический инстинкт самосохранения, потребность удовлетворения собственных витальных нужд; у животных встречаются особи с врожденным альтруистическим поведением; в свое время это убедительно показал П. Кропоткин в замечательном исследовании «Взаимная

 

помощь как фактор эволюции», и современная этология накопила немало новых наблюдений, подтверждающих этот вывод; однако, вопреки представлениям генетика В. Эфроимсона, такое поведение животного неправомерно считать нравственным хотя бы в зачаточной форме, потому что оно детерминировано инстинктом, а не свободным выбором, осуществляемым на неизвестном психике животного духовном уровне мотивации поведения, и потому позволяет нередко перебарывать веления инстинкта. Нельзя отождествлять такие психологические качества, несомненно, врожденные и человеку, и животному, как доброта и жестокость, с такими категориями нравственности, как добро и зло, справедливость и несправедливость, благородство и подлость, которые не врождены индивиду, как и основные механизмы нравственного сознания — совесть и чувство долга.

Духовностью порождено и эстетическое отношение к действительности, существенно отличающееся от физиологического удовольствия, получаемого органами чувств и доступного животным в такой же мере, как и людям, тогда как чувство красоты, вопреки представлениям Ч. Дарвина и его позитивистски мысливших последователей, является привилегией человека. Уже Платон понимал в отличие, например, от Ш. Лало невозможность свести прекрасное к «приятному для зрения и слуха», а И. Кант и Н. Чернышевский отмечали такую важнейшую особенность эстетического отношения, как его бескорыстность (или «незаинтересованность»), тогда как эмоциональная реакция самки на оперение, движения, пение самца объясняется, по справедливому заключению Ч. Дарвина, утилитарной потребностью «полового привлечения», т. е. вполне «заинтересована», «корыстна». Коренное различие между витальным и духовным уровнями эмоциональной жизни и формирование этических и эстетических ее форм именно на втором подтверждаются и наблюдениями за развитием ребенка: чисто чувственные наслаждения младенец способен получать с первых дней жизни, но перерастание приятного в чувство прекрасного происходит лишь в процессе формирования его бескорыстно-духовной способности созерцания внешнего мира и лишь на основе тех ощущений — зрительных и слуховых, которые не случайно психология издавна считает высшими, поскольку на их физиологической основе могут расцветать духовные переживания.

Как видим, духовность неравнозначна интеллектуальности и, тем более, рациональности, умственности, рассудочности — это интегративное качество психической активности человека, выражающее полноту и целостность его внутренней жизни, согласие его разума, чувств и воли, сопряженность его мировоззрения и самосознания. Вот почему возможен «машинный интеллект», возможна передача сложным техническим устройствам способ-

 

ности человека мыслить, решать математические задачи, играть в шахматы, но невозможна — и никогда не станет возможной, какого бы уровня ни достигло развитие техники, — некая «кибернетическая духовность». Духовность находится в том же ряду специфически-человеческих качеств, что и ценностное сознание, вера, надежда, любовь, свобода, творческой импульс — атрибуты человека как субъекта.

Для эстетики это имеет особое значение, так как объясняет место, занимаемое искусством в духовной жизни человека и человечества: в отличие от науки и от идеологии, представляющих рациональную сторону творческой энергии человеческого духа, отчего они и противостоят практике как теория, искусство выражает всю полноту протекающих в психике процессов. Художественное воссоздание бытия является единственной формой деятельности человека, с помощью которой он раскрывает самому себе жизнь своего духа такою, какова она в реальности, в ее специфически-человеческой и собственно-человеческой целостности. Искусство достигает этой цели различными средствами: и изображая выражение целостных душевных состояний во внешнем облике человека, как это делают живопись и скульптура, и выражая «жизнь человеческого духа» (К. Станиславский) в физических и речевых действиях героев спектакля, и описывая «диалектику души» (Н. Чернышевский о Л. Толстом) персонажа в романе, и передавая поток осмысленных чувств лирического героя в симфонии, и собирая в грандиозном художественном ансамбле храма разные искусства для воссоздания жизни духа с недоступной каждому отдельному искусству разносторонностью. Поскольку же художественное творчество достигает этой цели с помощью особого рода практических действий — создания иллюзорного подобия реальности, сотворения образных моделей реальных людей, явлений природы, вещей, событий, — оно становится, по точному определению К. Маркса, формой «практически-духовного освоения действительности», отличающейся тем самым от ее теоретического освоения наукой. Созидая новые «миры», искусство и оказывается «практикой в духе», что определяет его уникальную роль в системе видов человеческой деятельности и в творимой ею культуре.