Возникновение прикладной психологии в США

В 1892 г. Уильям Джеймс писал: «Психологию того сорта, которая могла бы излечить случай меланхолии или прогнать хронические галлюцинации душевно­больного, определенно следует предпочесть самым неземным прозрениям о при­роде души». Джеймс распознал нараставший конфликт между психологами-тео­ретиками и практикующими психологами. Его можно наглядно проследить в исто­рии Американской психологической ассоциации (American Psychological Association, АРА), основанной в 1892 г. Эта организация была учреждена, чтобы способство­вать развитию психологии как науки, но очень скоро ее члены обратились к прак­тическому применению своей дисциплины, и АРА столкнулась с нежелательными проблемами, имевшими отношение к определению и регулированию занятий пси­хологией как прикладной деятельностью. Но остановить развитие прикладной психологии было невозможно: социальные обстоятельства и идеология прагматиз­ма настоятельно ее требовали.

В Германии XIX в. академиков, решавших вопрос о допуске психологии в уни­верситеты, необходимо было убедить в ее научном статусе. Ведущие академики были философами; в их культуре «мандаринов» чистое знание ценилось выше тех­нологии. Естественно, что В. Вундт и другие немецкие психологи основали науку, искренне преданную «неземным прозрениям о природе души». В США ситуация была иной. Американские университеты пользовались значительной самостоя­тельностью и многое могли определять по своему вкусу. Как отмечал А. Токвиль, американцы ценят то, что приносит практический успех, и ставят своей целью не теоретические изыскания, а усовершенствование личности и общества. Поэтому в США ценность психологии определяли промышленники и предприниматели, за­интересованные в появлении методов социального контроля. Неудивительно, что психологи делали упор на общественной и индивидуальной полезности их дисцип­лины, а не на ее утонченном научном характере.

Как и в случае с френологией, американская психология жаждала получить признание в качестве науки, но науки, преследующей практические цели. На празд­новании двадцатипятилетнего юбилея АРА Джон Дьюи (1917) подверг критике типичную для Галла и В. Вундта концепцию о том, что разум представляет собой порождение природы, существовавшее до появления общества. Дьюи предложил свое прагматическое понимание разума как порождения общества и настаивал, что именно такая точка зрения должна лежать в основе экспериментальной психологии. Поскольку, по мнению Дьюи, разум создается обществом, то его можно и должно формировать с помощью общества, и главной задачей психологии, науки о разуме, является разработка методов социального контроля и научного управления.

Таким образом, американские психологи предложили науку, обладающую практической ценностью. Прагматизм утверждал, что идеи становятся истинны­ми, если меняют человеческое поведение; поэтому, для того чтобы стать истиной, психологические идеи должны были продемонстрировать, что они имеют значение для отдельных людей и общества в целом. Функционализм утверждал, что роль разума заключается в том, чтобы приспосабливать поведение индивидуального организма к окружающей среде. Естественно, что психолога заинтересовались тем, как процесс приспособления проявляется в американской жизни, а затем постара­лись усовершенствовать этот-процесс приспособления для того, чтобы сделать его более эффективным и исправлять, если он пойдет в неверном направлении. По­скольку адаптация — великая функция разума, психологическим технологиям были открыты все сферы человеческой жизни: приспособление детей к семье, приспособление родителей к своим детям и друг к другу; приспособление рабоче­го к рабочему месту; приспособление солдата к армии и т. д., для всех аспектов личности и поведения. Ни один аспект жизни не должен был ускользнуть от при­стального взгляда прикладной психологии.

Тестирование: традиция Ф. Гальтона в Соединенных Штатах. Одним из ос­новных применений психологии стало тестирование интеллектуальных способ­ностей. Подход Ф. Гальтона к интеллекту и его эволюционный подход к разуму были достаточно влиятельными, особенно в США. Здесь методы Гальтона про­водил в жизнь Джеймс Маккин Кеттелл (1860-1944), с легкой руки которого в 1890 г. и вошел в обиход термин «тест интеллектуальных способностей». ДжеймсКеттелл получил свою научную степень у В. Вундта в Лейпциге, но работал в ан­тропометрической лаборатории Ф. Гальтона, иллюстрируя замечание историка психологии Э. Г. Боринга (Е. G. Boring, 1950) о том, что, хотя американские психо­логи получили свои инструменты от Вундта, воодушевлял их Гальтон. Именно бла­годаря психологическим тестам простые американцы впервые узнали о такой на­уке, как психология.

Когда Джеймс Кеттелл ввел в обращение термин «тест интеллектуальных спо­собностей», он явно рассматривал тестирование как часть научной психологии, а не первый шаг на пути к созданию прикладной психологии. Для Кеттелла тесты были инструментом экспериментальных исследований:

Психология не сможет достичь определенности и точности физических наук до тех пор, пока не будет покоиться на фундаменте эксперимента и измерения. Важный шаг в этом направлении можно сделать, применив серию тестов интеллектуальных способностей и измерений по отношению к большому числу индивидов. Результаты имели бы зна­чительную научную ценность для открытия неизменности психических законов, их независимости и изменений под влиянием различных обстоятельств (Cattell, 1890).*

По мере того как значение тестов в психологии возрастало, возникли соображе­ния по поводу того, какие тесты обладают наибольшей ценностью. АРА назначила комитет для подготовки сообщения по данному вопросу (J. M. Baldwin, J. M. Cattell and J. Jastrow, 1898). Современные читатели, привыкшие к тестам типа «бумага и карандаш», будут удивлены первыми списками психологических тестов. Кэттелл (1890) представил список из 10 тестов, которым подвергал всех испытуемых в сво­ей лаборатории в Пенсильванском университете. Некоторые из этих тестов были чисто физическими, например «Нажатие на динамометр». Некоторые были пси­хометрическими, например «Наименьшая замечаемая разница в весе». «Самым психологическим» было «Измерение количества букв, запомненных при одном прослушивании», в котором оценивалось то, что современные когнитивные пси­хологи называют краткосрочной, или рабочей, памятью. Подобным же образом, тесты, рекомендованные комитетом АРА, включали измерение «чувств», что отра­жало основной упор эмпириков на сенсорной чувствительности, «моторных возмож­ностей» и «сложных психических процессов». Тесты, относящиеся к последней ка­тегории, все еще тяготели к измерению простых способностей, например времени реакции и ассоциации идей. Все еще сохранялся контраст между желанием картези­анской Франции количественно оценить рассуждения и желанием англичан и амери­канцев измерять сенсорную чувствительность и просто психическую быстроту.

Самым известным из первых американских психометристов был Льюис Г. Тер-ман (1877-1956). Тест интеллекта Бине произвел глубокое впечатление на многих американских психологов (например Г. Годдарда, о котором говорилось выше), но лишь Терман сумел адаптировать тест Бине для использования в американских школах. Тест Стэнфорд-Бине (L. Terman, 1916) стал золотым стандартом тестиро­вания интеллектуальных способностей в XX в. Создав свой тест, Л. Терман вышел далеко за рамки ограниченных задач Дж. Кеттелла и других пионеров тестирова­ния, которые рассматривали тесты, прежде всего, как научный инструмент. Тер­ман значительно расширил возможности прикладной психологии.Как и Дьюи, Термана интересовало, прежде всего, применение тестов в педаго­гике, но он расширил горизонты тестирования далеко за пределы школьной систе­мы. Терман разделял веру Ф. Гальтона в то, что интеллект почти полностью опре­деляется наследственностью, а не образованием. Как и Гальтон, Терман полагал, что интеллект играет ключевую роль в достижении успеха и что в современном индустриальном мире значение интеллекта все более возрастает:

За исключением нравственных черт, нет ничего столь же значимого для будущего ребенка, как уровень его интеллекта. Даже здоровье, похоже, в меньшей степени определяет успех в жизни. Хотя сила и быстрота всегда имели огромную ценность для выживания низших животных, для человека они давно потеряли решающее зна­чение в борьбе за существование. Для нас право сильного отменено и решающим фак­тором успеха стал интеллект. Школы, железные дороги, фабрики и самые крупные коммерческие концерны могут управляться людьми физически слабыми и даже боль­ными. Тот, кто обладает интеллектом, постоянно соразмеряет возможности со своей силой или слабостью и приспосабливается к условиям, руководствуясь тем, что обе­щает максимальную реализацию индивидуальных способностей.

Из этого следовало, что тестирование умственных способностей было важно для научной психологии — чтобы решить вопрос о наследовании интеллекта — и для прикладной психологии, чтобы обеспечить средства для сортировки людей по со­ответствующим местам в школах и на работе (Н. L. Minton, 1997). Терман считал, что его тест может и должен применяться во всех институтах, где необходимо оце­нивать людей: в школах, при приеме на работу, в судах и во многих других случаях.

Наиболее важным Терман считал выявление людей с наиболее высокими и наиболее низкими интеллектуальными способностями. Гениальность нуждает­ся в идентификации и воспитании:

Будущее благосостояние страны в немалой степени зависит от правильного образова­ния этих выдающихся детей. Будет ли цивилизация двигаться вверх или вниз, зави­сит, главным образом, от прогресса, достигнутого творческими мыслителями и руко­водителями науки, политики, искусства, морали и религии. Скромные способности могут идти следом или подражать, но гений должен показывать путь (L. Terman, 1916).

Позднее Терман начал лонгитюдное исследование, направленное на иденти­фикацию интеллектуально одаренных детей и прослеживание всей их жизни (Н. Cravens, 1992).

Что касается «слабоумных», то Терман (1916) выступал в защиту различных ев­генических схем, которые все шире входили в употребление после Первой мировой войны. По мнению Термана, людей с низким интеллектом следует опасаться:

Не все преступники слабоумные, но все слабоумные, по меньшей мере, потенциаль­ные преступники. Вряд ли кто-нибудь будет оспаривать то, что каждая слабоумная женщина является потенциальной проституткой. Моральное суждение, равно как и деловое суждение, социальное суждение или любой другой вид высших мыслитель­ных процессов, является функцией интеллекта. Мораль не может цвести и давать плоды, если интеллект остается инфантильным.

Следовательно, «слабоумных» следует подвергать контролю со стороны госу­дарства, чтобы предупредить передачу их дефектного интеллекта по наследству:Можно с уверенностью предсказать, что в недалеком будущем тесты умственных способностей приведут десятки тысяч этих в высокой степени дефективных инди­видов под надзор и защиту общества. Это, в конечном итоге, приведет к сокращению репродукции слабоумия и уничтожению огромной части преступности, нищеты и промышленной неэффективности. Необходимо подчеркнуть, что обладатели интел­лекта высокого уровня, те, кого сейчас столь часто упускают из виду, являются как раз теми, чья охрана — важнейшая задача государства.

Как мы увидим в следующей главе, предсказание Термана осуществилось.

Появление прикладной психологии: Хьюго Мюнстерберг (1863-1916). Удиви­тельно, но главным защитником развития прикладной психологии как самостоятель­ной области стал Хьюго Мюнстерберг. К моменту ее возникновения он занимался сугубо теоретической интроспективной психологией в традициях своего учителя В. Вундта. Но он активно поддержал идею практического применения психологии.

В книге «На свидетельском месте: эссе о психологии и преступности» (1908/ 1927) Мюнстерберг отмечал, что, хотя «в Соединенных Штатах существует око-" ло пятидесяти психологических лабораторий... средний образованный человек до сих пор этого не заметил». Более того, когда люди посещали его лабораторию в Гарварде, они склонялись к тому, чтобы считать ее местом душевного исцеления, демонстрации телепатии или проведения спиритических сеансов. Мюнстерберг полагал, что для психологии было большой удачей то, что с самого начала ей при­шлось развиваться в темноте, поскольку «чем дольше дисциплина может разви­ваться... в поисках чистой истины, тем прочнее будет ее фундамент». Но в то же время Мюнстерберг писал, что «экспериментальная психология достигла той ста­дии, на которой она готова служить практическим нуждам». Он призывал к созда­нию «независимой экспериментальной науки, которая будет связана с обычной экспериментальной психологией так, как инженерное дело связано с физикой». Л. Терман (1916) также выдвигал идею психологических «инженеров». Мюнстер­берг говорил, что первой областью применения прикладной психологии должны стать «педагогика, медицина, искусство, экономика и юриспруденция».

В книге «Психология и промышленная эффективность» (1913) Мюнстерберг отказался от определения психологии как интроспективных исследований сознания и призвал к всемерному развитию и широкому применению прикладной психоло­гии. Он предсказывал, что прикладная психология станет важной частью повседнев­ной жизни. Мюнстерберг правильно идентифицировал потребность современного уклада жизни в психологических услугах, как «все возрастающее требование гущи практической жизни... Следовательно, в обязанности психолога-практика входит систематически исследовать, насколько можно способствовать решению задач современного общества с помощью методов экспериментальной психологии». В «Психологии и промышленной эффективности» Мюнстерберг призывал пси­хологию к тому, чтобы взять на себя практические задачи и принять участие в формировании нового, урбанистически-индустриального образа жизни.

В заключительной части книги Мюнстерберг говорит о своем видении будуще­го прикладной психологии. Университеты должны создавать специальные кафед­ры прикладной психологии или следует организовывать независимые лаборатории прикладной психологии. «Идеальным решением для Соединенных Штатов былобы правительственное исследовательское бюро прикладной психологии... сход­ное с Министерством сельского хозяйства» (1913). Мюнстерберг опасался, что устремления его «психологических инженеров» могут быть неправильно поняты, и стремился развеять страх по поводу того, что в один прекрасный день психологи потребуют, например, тестирования умственных способностей конгрессменов. Мюнстерберг предупреждал о трудностях на пути широкого распространения при­кладной психологии, но все же с оптимизмом смотрел в будущее:

Мы не должны забывать, что рост промышленной эффективности посредством бу­дущей психологической адаптации и улучшения психофизических условий отвеча­ет не только интересам нанимателей, но и интересам наемных работников: их рабо­чее время может уменьшиться, заработная плата — возрасти, а уровень жизни повы­ситься. И еще важнее, что мы сумеем привести каждого на то место, где он сможет наилучшим образом раскрыть свои способности и получить наибольшее удовлетво­рение от того, что он делает. В результате на смену неудовлетворенности,работой и депрессии придут бьющая через край радость и совершенная внутренняя гармония.

Но основной сферой применения прикладной психологии стала другая область: клиническая психология, которая, как самостоятельная профессия, возникла в то время в Филадельфии.

Прикладная психология

Клиническая психология. Как самостоятельная дисциплина, клиническая психоло­гия основана Лайтнером Уитмером (1867-1956) (L Т. Benjamin, 1996; D. К. Routh, 1996). После окончания в 1888 г. Пенсильванского университета и короткого пери­ода преподавания в школе Уитмер поступил в аспирантуру. Первоначально он учил­ся у Дж. Кэттелла, но докторскую степень получил у В. Вундта в Лейпциге. После возвращения в Пенсильванский университет Уитмер вел курсы по детской психо­логии для школьных учителей Филадельфии; кроме того, что Уитмер является ос­новоположником клинической психологии, он основал и школьную психологию (Т. К. Fagan, 1996). В 1896 г. одна из студенток Уитмера обратила его внимание на своего ученика, который, хотя и обладал нормальным интеллектом, не мог читать. Уитмер обследовал мальчика и попытался решить эту проблему, создав первый пре­цедент в истории клинической психологии (P. McReynolds, 1996). В том же году Уитмер основал психологическую клинику при университете и сделал об этом доклад на заседании АРА (L. Witmer, 1897).

Клиника Уитмера была не только первым специализированным учреждением для занятий практической психологией, но и предоставляла первую учебную про­грамму по клинической психологии для аспирантов. Ее основной функцией было обследование и лечение детей и подростков, направленных школами Филадель­фии, но вскоре детей стали приводить родители, врачи, представители соци­альных служб (P. McReynolds, 1996). Режим лечения, предложенный Уитмером, еще не был психотерапией в современном понимании этого слова, а напоминал скорее нравственную терапию в психиатрических лечебницах XIX столетия (см. главу 2). Уитмер пытался реструктурировать домашнее и школьное окружение ре­бенка, чтобы изменить его поведение (P. McReynolds, 1996).Свою концепцию клинической психологии Уитмер (1907) описал в первом номере основанного им журнала The Psychological Clinic. После подробного изло­жения истории основания своей новаторской клиники и учебной программы, он отметил, что термин «клиническая психология» звучит немного странно, посколь­ку клинический психолог не занимается терапией пациента «с глазу на глаз», как большинство людей представляют себе деятельность врача. Уитмер писал: «Кли­ническая психология — лучший термин, который я смог найти, чтобы описать ха­рактер метода, необходимого для этой работы... Термин подразумевает метод, а не место». Для Уитмера, вследствие того что клиническую психологию определял метод — тестирование интеллектуальных способностей, — сфера ее применения была очень широка:

Я не думаю, что метод клинической психологии применим исключительно к детям с задержками умственного и нравственного развития. Эти дети не являются, соб­ственно говоря, ненормальными, так же как нельзя назвать патологическим состо­яние многих из них. Они отклоняются от средних показателей для детей только тем, что находятся на более низком уровне развития. Следовательно, клиническая пси­хология не исключает из рассмотрения другие типы детей, отклоняющихся от сред­него уровня, — например, вундеркиндов и гениев. Клинический метод применим даже к так называемым нормальным детям. Для методов клинической психологии неизбежно обращение к статусу индивидуального разума, определенного с помощью наблюдений и экспериментов, а педагогическое обращение занимается эффектом из­менения, т. е. развитием этого индивидуального разума. Независимо от того, являет­ся ли субъект ребенком или взрослым, можно проводить исследования и лечение, а их результаты выражать в терминах клинического метода.

Подобно Л. Терману и X. Мюнстербергу, Л. Уитмер предвидел широкомас­штабное участие психологии в повседневной жизни.'

Клиническая психология стала быстро развиваться. К 1914 г. при универси­тетах существовало 19 психологических клиник, подобных клинике Уитмера (L. Т. Benjamin, 1996). Появились и клиники при судах по делам несовершеннолет­них. Первая такая клиника была создана в Чикаго в 1909 г. В ней психолог Грейс Фернальд тестировала детей, предстающих перед судом. Первая официальная ин­тернатура по клинической психологии была учреждена в 1908 г. при Вайнлендской школе для умственно отсталых детей, которой руководил Генри Годдард. Как и во Франции, клинические психологи начали работать с пациентами в психиатриче­ских клиниках, например в больнице Маклина в Массачусетсе. По мере того как движение прогрессивизма работало над тем, чтобы удерживать детей в школах, были созданы профессиональные бюро для выдачи «рабочих сертификатов» тем подрост­кам, которые хотели поступить на работу до окончания образования в старшей школе. Психологическое тестирование стало частью процесса выдачи подобных сертифи­катов и предоставления детям подходящей работы (К. S. Milar, 1999).

Хотя о психологии бизнеса и промышленности впервые заговорил Хьюго Мюн-стерберг, реальностью ее сделал Уолтер Дилл Скотт (1869-1955), который начал рекламировать такую психологию в 1901 г., а к 1906 г. внедрил ее в процедуру от­бора персонала (L. T. Benjamin, 1997). Начали появляться первые побеги популяр­ной психологии самопомощи. В 1908 г. Клиффорд Бирс, бывший психиатрическийпациент, своей книгой «Разум, нашедший себя», получившей одобрение самого Уильяма Джеймса, начал движение за психическую гигиену. В движении нашли отражение огромные успехи общественного здравоохранения в XIX в., когда с по­мощью пропаганды физической гигиены были искоренены такие древние бедствия человечества, как тиф и холера. Целью движения психической гигиены было ана­логичное предупреждение психологических болезней. Кафедры психологии на­чали включать курс психической гигиены в свои учебные расписания; многие из них все еще носили такие названия, как «Личное приспособление к эффективному поведению». Это движение также послужило импульсом для создания специаль­ных детских клиник, которые стремились выявить и решить проблему в зародыше, до ее расцвета.

Создание организаций прикладных психологов. Прикладная психология была новым явлением, и ее статус оставался неопределенным. Представители других профессий пренебрежительно относились к людям, занимавшимся тестированием интеллектуальных способностей, даже если прибегали к их услугам (D. К. Routh, 1994). Например, в 1910 г. Дж. Э. Уоллес Уоллин был нанят для проведения тес­тов Бине в одну клинику по лечению эпилепсии. Суперинтендант запретил Уол-лину входить в домики пациентов, публиковать какие-либо научные статьи без указания соавторства суперинтенданта и даже покидать территорию госпиталя без разрешения! В то же время Уоллина тревожил тот факт, что школьные учителя, дающие тесты Бине, назывались психологами (D. К. Routh, 1994).

Чтобы исправить такое положение дел, Уоллин предложил клиническим психо­логам объединиться, и в 1917 г. была создана Американская ассоциация клинических психологов (American Association of Clinical Psychologists, AACP—R.J. Resnick, 1997; D. K. Routh, 1994). Ее основной целью стало создание общественной идентифика­ции прикладного психолога. В преамбуле ее решений заявлялось, что в задачи ас­социации входит повышение морального состояния прикладных психологов, по­ощрение исследований в области психической гигиены и педагогики, проведение форумов для обмена идеями о прикладной психологии и установление «определен­ных стандартов профессиональной пригодности для занятий психологией» (цит. по: D. К. Routh, 1994). Последняя задача была самой новаторской, поскольку четко разграничивала интересы прикладных психологов и академических психологов АРА.

Несмотря на то что в 1915 г. АРА поддержала намерение клинических психоло­гов ввести лицензирование права проводить тесты (R. J. Resnick, 1997; D. К. Routh, 1994), создание А А СР вызвало недовольство. В 1961 г. У. Уоллин вспоминал, что на конференции АРА в 1917 г. создание новой психологической организации ста­ло основной темой разговоров.

Чтобы сохранить единство психологии, АРА создала Клиническую секцию, и ААСР распалась. Но старшая организация продолжала сопротивляться установ­лению стандартов клинического обучения и практики. Первоначально в программ­ных документах Клинической секции главной задачей было «поощрять и разви­вать профессиональные стандарты в области клинической психологии», но АРА настояла на ее исключении (D. К. Routh, 1994). АРА согласилась выдавать сертификаты «консультирующих психологов», но действительные члены Клинической секции должны были платить 35 долларов.

В своем президентском обращении 1918г. Йеркс говорил о будущем психоло­гии: «Из нашей работы в интересах армии можно сделать следующий вывод — пси­хология стремится служить интересам общества... Перед нами могут быть постав­лены грандиозные социальные задачи». Йеркс предвидел больше, чем знал; хотя он говорил только о психологической службе в армии, его слова описывают самое главное изменение всего института психологии в XX в. До войны прикладные пси­хологи работали в закрытых учреждениях. Во время войны они использовали свои знания для решения конкретных социальных проблем. После войны началось бы­строе развитие прикладной психологии, которая стала заниматься иммигрантами, проблемными детьми, промышленными рабочими, рекламой и вопросами семьи. Прикладная психология громко заявила о себе, и ее влияние с тех пор только росло.

Тяжелое наследие Первой мировой войны. Поскольку Первой мировой войне американцы уделяют намного меньше внимания, чем Второй, ее решающее значе­ние в формировании современного мира обычно недооценивают. Она знаменова­ла собой начало восьмидесятилетней мировой войны, начавшейся в августе 1914 г., когда немецкие войска пересекли границу Бельгии, и закончившейся в августе 1994 г., когда последние русские (не советские) войска покинули Германию (Fromkin, 1999). Только что построенная Германская империя Бисмарка была разрушена, на смену ей пришла непопулярная республика, уничтоженная Гитлером и его нацис­тами, которые затем развязали Вторую мировую войну. Первая мировая война породила большевистскую революцию в России, когда немецкая разведка отпра­вила Ленина поездом в Москву, создав арену для холодной войны. До сегодняш­него дня британцы спорят, не следовало ли им оставаться в стороне (N. Ferguson, 1999). Первая мировая война была невероятно кровавой. Только один факт гово­рит об этой кровавой бойне: каждый третий немецкий мужчина, достигший к на­чалу войны 19-22 лет, к концу войны был мертв (J. Keegan, 1999).

Первая мировая война была важным поворотным моментом в истории США. Вступление в войну знаменовало собой окончание двух десятилетий глубоких со­циальных перемен, превративших Соединенные Штаты из сельскохозяйственной страны с островными общинами в промышленную, урбанистическую нацию. Со­единенные Штаты стали великой державой, которая смогла направить военную мощь через Атлантический океан, помогая решить исход войны в Европе. Прогрес­сивные политики видели в войне благоприятную возможность достичь социаль­ного контроля, создать единую, патриотическую, эффективную нацию из массы иммигрантов и рассеянных групп, порожденных индустриализацией. Под руковод­ством президента В. Вильсона они рассчитывали распространить рациональный контроль на весь мир. Как восклицал один из прогрессистов: «Да здравствует со­циальный контроль; социальный контроль позволяет нам не только ответить на суровые требования войны, но и станет основой для грядущего мира и братства» (цит. по: J. L. Thomas, 1977, р. 1020).

Но Первая мировая война («Великая война за окончание всех войн») вызвала фрустрацию, а затем и разрушение мечтаний прогрессивизма. Правительство со­здало бюрократию, лозунгом которой стала эффективность, а целями — стандар­тизация и централизация, но она достигла немногого. Ужасы войны, на которой многие европейские деревни потеряли все мужское население, оставив его под несколькими футами чужой земли, столкнули американцев лицом к лицу с ирра­циональным и принесли многим европейцам пожизненную депрессию и песси­мизм. Державы-победительницы накинулись на дележ награбленного, как стервят­ники, и В. Вильсон стал лишь патетическим идеалистом, неспособным привести Америку в Лигу наций, которого игнорировали в Версале, а затем и на родине.

Возможно, наиболее значительным наследием войны было крушение оптимиз­ма, свойственного XIX в. В 1913 г. говорили, что войны — это дело прошлого. Биз­несмены знали, что война вредит делу; лидеры профсоюзов учили, что интернаци­ональные связи социалистического братства перешагнут через мелкое чувство на­ционализма. К 1918 г. эти надежды развеялись. Частично пессимизм был вызван и гибелью авторитетов. Никогда больше молодые люди не маршировали на войну с энтузиазмом, веря, что их начальники не предадут их. Законодатели оказались такими же нестойкими и раздавленными войной, как короли прошлого. Интел­лектуалы, общественные и политические лидеры получили урок, что рассудка не все­гда достаточно для достижения социального контроля. Тем не менее убежденные в мудрости науки (в США сайентизм сохранял свое влияние) американские ли­деры обратились к общественным наукам, особенно психологии, чтобы решить проблемы послевоенного мира, получить орудие для управления иррациональны­ми массами, реформировать семью. Как утверждал Филип Рифф (Philip Rieff, 1966), в средние века власть правила благодаря вере в Бога и посредством Церкви; прогрессивный XIX в. правил благодаря вере в разум и посредством законодате­лей; XX в., верящий в науку, ослабленную признанием иррационального, правит посредством больниц. В XX в. психология стала одним из важнейших обществен­ных институтов; неудивительно, что идеи психологов получают все более широ­кое применение: руководители читают о последних научных чудесах, пытаясь найти ключи к социальному контролю, а широкая публика — пытаясь увидеть ис­точники своего собственного поведения.

ГЛАВА 12