Новые направления в психологии животных,

1898-1909

Психология животных, которой занимались еще в Древнем Риме, традиционно использовала два метода: метод сбора фактов на основании устных рассказов и метод предположений для интерпретации этих фактов. Оба этих метода были по­ставлены под сомнение американскими психологами конца XIX — начала XX в. На смену устным рассказам пришли эксперименты с использованием, главным об­разом, методик Э. Л. Торндайка и И. П. Павлова. Некоторые психологи живот­ных постепенно отказались от каких-либо выводов, поскольку стало ясно, что про­блема других разумов Декарта не имеет эмпирического решения.

От рассказа к эксперименту

Начиная с 1898 г. психология животных переживала подъем. Но в новых лабора­ториях по психологии животных на смену устным рассказам и неформальным, натуралистическим опытам, посредством которых психологи исследовали поведение различных видов животных, от простейших до обезьян, пришел эксперимент. Целью психологии животных, как и психологии вообще, было создание естествен­ной науки, и молодые люди, подвизавшиеся в этой области, чувствовали, что рас­сказы джентльменов — это не совсем подходящий путь к науке. Экспериментальны­ми исследованиями в области разума и поведения животных занимались многие психологи, но особого внимания заслуживают две исследовательские программы, поскольку их методы сохранились до сих пор, а теоретические концепции охваты­вают всю психологию. Эти программы возникли примерно в одно и то же время, но в разных местах и при очень разных обстоятельствах: в подвале дома У. Джейм­са в Кембридже, где лаборантами молодого ученого были дети его профессора, и в прекрасно оснащенной лаборатории выдающегося русского психолога, уже нахо­дившегося на пути к Нобелевской премии.

Коннекционизм Эдварда Ли Торндайка (1874-1949). Психология заинтере­совала Э. Л. Торндайка, когда он, еще студентом, прочел «Принципы» У. Джейм­са. После этого он перешел в Гарвардский университет, где преподавал Джеймс. Торндайк заинтересовался экспериментальным исследованием научения у живот­ных, но не смог получить разрешения на работу в университетских лабораториях, и присоединился к Джеймсу в его подвале. Однако вскоре Торндайк получил от Кеттела приглашение в Колумбийский университет. Там он завершил свои иссле­дования животных, перед тем как вернулся к педагогической психологии как к своей основной деятельности. Значение работ Торндайка заключается в его мето­дологическом и теоретическом подходе к научению животных, и его формулиров­ке психологии S-R (стимул-реакция), которую он назвал коннекционизмом.

Исследования животных, проведенные Торндайком, были обобщены в книге «Интеллект животных», вышедшей в 1911 г. Она включала его диссертацию «Ин­теллект животных: экспериментальное исследование ассоциативных процессов у животных», впервые опубликованную в 1898 г. Во введении Торндайк (Thorndike, 1911/1965, р. 22) так определил обычную проблему психологии животных: «Узнать о развитии психической жизни у всего типа, в частности проследить возникновение человеческих способностей». Однако он резко выступал против ценности более ран­ней психологии животных, полагающейся на метод устных рассказов. Торндайк утверждал, что устный метод переоценивает интеллект животных, сообщая об их необычных поступках. Он настаивал на замене устных рассказов экспериментами, для того чтобы упорядочить сумбур противоречивых наблюдений за так называ­емым интеллектом животных. Торндайк стремился экспериментально, в контро­лируемых и воспроизводимых условиях, установить, как животные используют свой разум.

Торндайк помещал животных в «проблемные ящики», освободиться из которых можно было разными способами. Когда животному удавалось это сделать, его кор­мили. В экспериментах использовали кошек, собак и цыплят. Торндайк создал метод, который впоследствии получил название выработки инструментальных условных рефлексов: животное производит какую-то ответную реакцию, и, если получает вознаграждение (в опытах Торндайка — выходит на свободу и получает пищу), этот ответ заучивается. Если ответная реакция не сопровождается возна­граждением, то она постепенно исчезает.

Результаты, полученные Торндайком, заставили его отказаться от старых взгля­дов на рассудок животных: он говорил, что животные научаются лишь посредством проб и ошибок, вознаграждения и наказания и что у животных вообще нет идей для ассоциаций. Он писал (1911/1965, р. 98): «Эффективной частью ассоциации явля­ется прямая связь между ситуацией и импульсом».

Презрительные замечания Торндайка относительно традиционной психологии животных были созвучны более крупной кампании, развернутой американскими учеными против сентиментального взгляда на животных, распространенного то­гда в Америке. Журналы и книги угощали читателей анекдотическими отчетами о животных, наделенных человеческим умом. Например, один писатель-натуралист, Уильям Дж. Лонг, описывал «врачебную деятельность» животных: «Если лапу енота раздробила пуля, то он в нужном месте отгрызет ее и промоет культю в про­точной воде, отчасти для того, чтобы уменьшить воспаление, а отчасти, несомнен­но, для того, чтобы очистить ее» (цит. по: R. H. Lutts, 1990, р. 74). Такие ученые, как Джон Берроу, считали подобные истории фантастическими, «гибридом фактов и вымысла», и их беспокоило, что писатели-натуралисты «вызовут такое же сме­шение и у читателя, введут его в заблуждение, и он не будет знать об этом смеше­нии и о том, что находится в стране вымысла» (цит. по: R. H. Lutts, 1990, р. 79).

Презрение Э. Л. Торндайка к старой психологии животных не избежало резкой ответной критики. Авторитетный психолог животных Уэсли Миллз (1874-1915) нападал на Торндайка за то, что тот отмел «почти все достижения сравнительной пси­хологии», и за то, что он считал традиционных психологов животных «душевноболь­ными». Подобно писателям-натуралистам, критикуемым Джоном Берроу (R. H. Lutts, 1990), Миллз защищал психологию устных рассказов, утверждая, что животных мож­но исследовать надлежащим образом лишь в естественном окружении, а не в искус­ственных условиях лабораторий. Говоря об исследованиях Торндайка, Миллз сарка­стически замечает: Торндайк «помещает кошек в ящики только размером 20 х 15 х 12 дюймов и ожидает от них естественных поступков. Это то же самое, что закрыть живо­го человека в гробу, опустить его, против его воли, в землю и пытаться делать выводы о нормальной психологии, основываясь на его поведении» (1899, р. 266).

Но к 1904 г. Миллз был вынужден уступить набиравшей силу «лабораторной шко­ле», возглавляемой Торндайком, «главным агностиком этой школы», который отри­цал наличие у животных рассуждения, планирования и подражания. Но Миллз и, позднее, Вольфганг Кёлер были убеждены в том, что в лабораторных условиях живот­ные не проявляют разума, поскольку этого не позволяет им ситуация, а не потому, что они по своей природе на это не способны. Кёлер (W. КоЫег, 1925) утверждал, что животных заставляла прибегать к методу слепых проб и ошибок сама конструкция проблемных ящиков Торндайка. Поскольку запертый субъект не видел, как работает освобождающий механизм, он просто не мог рассуждать о своем пути на свободу. Испытывая недостаток в относящейся к делу информации, бедных животных Торн­дайка отшвыривали назад, к примитивной стратегии проб и ошибок. Как сказал Фло­ренс о своей технике удаления: конкретный метод дает конкретные результаты. Метод Торндайка позволял прибегать только к беспорядочным пробам и ошибкам, поэтому он его и обнаружил. Но Кёлер говорил, что заявления Торндайка о том, что все, на что способно животное, это простая ассоциация, совершенно неправомерен.

Тем не менее Торндайк продолжал разрабатывать свою радикально упрощенную теорию научения, которая распространялась не только на животных, но и на людей. Он утверждал, что этот объективный метод можно применять и по отношению к лю­дям, поскольку мы можем исследовать психические состояния как форму поведения. Он критиковал структуралистов за сфабрикованную искусственную и вымышленную картину человеческого сознания. Параллельно с призывами прогрессивистов к на­учному социальному контролю, Торндайк (Thorndike, 1911/1965, р. 15) утверждал, что целью психологии должен стать контроль над поведением: «Для того, кто изу­чает природу человека, не может быть никаких моральных оправданий, если толь­ко это исследование не направлено на облегчение контроля за его действиями». Он пришел к этому выводу, предсказав, что психология станет исследованием пове­дения.

Торндайк предложил два закона, касающихся поведения человека и животных. Первым был закон эффекта (Thorndike, 1911/1965, р. 244): «Из нескольких отве­тов на одну и ту же ситуацию, те, которые сопровождаются удовлетворением же­лания животного, или же те, вслед за которыми оно немедленно происходит, при прочих равных условиях, более прочно связываются с ситуацией, т. е. когда она повторяется, и они будут повторяться с большей вероятностью». С другой сторо­ны, наказание уменьшает силу связи. Далее, чем больше вознаграждение или чем тяжелее наказание, тем сильнее изменение этой связи. Позднее Торндайк убрал из закона эффекта наказание, оставив только ту часть, которая касалась вознаграж­дения. Закон эффекта стал основным законом выработки инструментальных условных рефлексов, принятым в той или иной форме большинством теоретиков, занимавшихся научением. Вторым законом Торндайка является закон упражнения (р. 244): «Любой ответ на ситуацию будет, при прочих равных условиях, сильнее связан с ситуацией, пропорционально тому, сколько раз ответ был связан с ней, а также средней силе и продолжительности связи».

Торндайк утверждал, что два этих закона могут описывать все поведение, не­зависимо от уровня его сложности; можно свести «процессы абстрагирования, ас­социации по сходству и избирательного мышления просто к вторичным послед­ствиям законов эффекта и упражнения» (Thorndike, 1911/1965, р. 263). Как и Б. Ф. Скиннер в 1957 г. (см. главу 9), Торндайк анализировал язык как набор го­лосовых ответов, заученных, поскольку родители вознаграждали ребенка за одни звуки, а не за другие. Происходило приобретение вознаграждаемых звуков, а те, произнесение которых не сопровождалось вознаграждением, согласно закону эффекта, не заучивались.

В серии лекций «Научение человека» (1929/1968), прочитанных в Корнуэльском университете в 1928-1929 гг., Торндайк применил коннекционизм к поведению че­ловека. Он представил разработанную им психологию в рамках двухчленной схе­мы «стимул-реакция» (S-R), в которой множество стимулов связано с множе­ством ответов по иерархии ассоциаций «стимул-реакция». Торндайк утверждал, что для каждой связи S-R можно определить вероятность того, что за 5 последует R. Например, вероятность того, что пища вызовет слюноотделение, близка к 1,00, в то время как до выработки условного рефлекса вероятность того, что звук вызовет слюноотделение, близка к 0. Научение повышает вероятность S-R, забывание —понижает их. Поскольку животные научаются автоматически, без осознания смеж­ности между ответом и вознаграждением, то Торндаик утверждал, что научение у людей также происходит бессознательно. Каждый может выучить оперантный от­вет, не осознавая, что делает. Как и в случае с животными, Торндаик свел разум человека к автоматизму и привычке. Он сдержал обещание о научной утопии, ос­нованной на евгенике и научно управляемой системе образования.

Несмотря на громкие заявления, сделанные им от имени коннекционизма, Торндаик признавал существование проблемы, которая впоследствии преследовала бихевиоризм и оставалась источником беспокойства для любой натуралистиче­ской психологии (см. главу 1). Эта проблема заключается в учете человеческого поведения без ссылок на значение. Животные реагируют на стимулы в соответ­ствии только со своими физическими свойствами, например формой. Так, мы мо­жем научить животное реагировать одним способом на стимул «дом», а другим — на стимул «лошадь». Но крайне маловероятно, что животное когда-нибудь постиг­нет значения этих слов. Подобным же образом меня или вас можно научить с по­мощью вознаграждения реагировать одним способом на два различных китайских иероглифа, ничего не зная о том, что они обозначают (см. главу 9). Значения жи­вут в разуме человека, они вплетены в социальную жизнь людей, аналога которой нет у животных, что создает серьезный барьер для распространения на людей лю­бых теорий, созданных для животных, независимо от того, насколько они хороши.

Лишь мельком взглянув на проблему, но не углубившись в нее, Торндаик спи­сал ее на сложность стимулов, а не на проблему смысла. Объективный психолог, воздерживающийся от любых ссылок на разум, наталкивается на трудности, опре­деляя стимулы, контролирующие человеческое поведение. Все ли стимулы в рав­ной степени имеют отношение к действию? Когда меня спрашивают, например, чему равен кубический корень из 64, на меня одновременно воздействует множе­ство других стимулов. Как может наблюдатель со стороны, незнакомый с англий­ским языком, сказать, какой стимул относится к делу? Определить ответ в равной степени трудно. Я могу дать ответ «четыре», но присутствуют и многие другие про­явления поведения, например дыхание. Как мы узнаем, какой 5 с каким R связан, без обращения за помощью к субъективным, нефизическим смыслам? Торндаик допускал, что подобные вопросы имеют смысл и что в конце концов на них при­дется дать ответы. Что касается чтения и слушания, то он писал: «При слушании или чтении связи между словами каким-то образом взаимодействуют, чтобы со­здать определенный общий смысл». Он сознавал сложность языка, когда говорил, что количество связей, необходимых для понимания простого предложения, мо­жет превосходить 100 тыс., и допускал, что организованный язык находится «да­леко за пределами любого описания, данного с помощью ассоцианистской психо­логии» (Thorndike, 1911/1965).

Был ли Торндаик бихевиористом? Его биограф (G. Joncih, 1968) утверждала, что был и что в подтверждение она может процитировать следующее высказыва­ние: «Причина того, что мы верим в существование разума у других людей, — наш опыт, касающийся их действий». Торндаик действительно сформулировал основ­ной закон инструментального научения, закон эффекта, и доктрину, согласно ко­торой для научения отнюдь не обязательно наличие сознания. В отличие отИ. П. Павлова, он занимался чисто бихевиористской психологией, без какой-либо примеси физиологии. С другой стороны, он выдвинул принцип «принадлежности», нарушающий основной принцип выработки условных рефлексов, согласно кото­рому те элементы, которые наиболее тесно ассоциированы во времени и простран­стве, будут связаны и при научении. Предложение «Джон — мясник, Гарри — плот­ник, Джим — врач» представляет собой список такого рода, который делал бы связь «мясник-Гарри» сильнее, чем «мясник-Джон», если бы теория ассоциативной смежности была верна. Но очевидно, что это не так. «Джон» и «мясник» «принад­лежат» друг другу (благодаря структуре предложения) и поэтому будут ассоции­роваться и приходить на ум вместе. Принцип принадлежности напоминает не би­хевиоризм, а гештальт-психологию.

Место Торндайка в истории психологии определить нелегко. Он не стал осно­воположником бихевиоризма, хотя и занимался этими вопросами в процессе ис­следования животных. Его преданность педагогической психологии быстро исклю­чила его из кругов академической экспериментальной психологии, где и происхо­дило становление бихевиоризма. Пожалуй, наиболее верно считать, что Торндайк был бихевиористом-практиком.

Неврология И. П. Павлова. Другой экспериментальный подход к психологии животных возник в рамках российской объективной психологии — материалисти­ческой и механистической концепции разума и тела. Основателем современной российской физиологии стал Иван Михайлович Сеченов (1829-1905), который прошел обучение в лучших физиологических лабораториях Европы, в том числе у Гельмгольца, и вернулся в Россию, вооруженный их методами и идеями. Сеченов верил, что психология может быть научной только в том случае, если она полно­стью позаимствована из физиологии и переняла ее объективные методы. Он отвер­гал интроспективную психологию как родственную обыкновенным суевериям. Сеченов писал:

Физиология начнет с отделения психологической реальности от массы.психологиче­ских вымыслов, которые даже сейчас заполняют умы людей. Строго придерживаясь принципа индукции, физиология начнет с детального изучения более простых аспек­тов психической жизни и не набросится немедленно на область высочайших психо­логических явлений. Ее прогресс, следовательно, будет проигрывать в скорости, но выигрывать в надежности. Будучи экспериментальной наукой, психология не замах­нется на категории каких-либо неоспоримых истин, которые нельзя подтвердить точ­ными экспериментами; это проведет четкую границу между гипотезами и позитив­ным знанием. Следовательно, психология утратит свои блестящие универсальные теории; появятся огромные пробелы в ее научных данных; многочисленные объясне­ния уступят место лаконичному «Мы не знаем», суть психических явлений, проявлен­ных в сознании (и, соответственно, суть всех остальных явлений природы), останется необъяснимой загадкой во всех случаях без исключения. И, несмотря на это, психо- • логия очень многое выиграет, поскольку будет основываться на научно достоверных фактах, а не на ложных предположениях. Ее обобщения и выводы ограничатся дей­ствительно существующими аналогиями, они не станут предметом воздействия личных предпочтений исследователя, которые так часто приводят психологию к абсурдному трансцендентализму, и, таким образом, они станут по-настоящему объ­ективными научными гипотезами. Субъективное, произвольное и фантастическоеуступит дорогу более или менее далекому приближению к истине. Другими словами, психология станет позитивной наукой. Только физиология может это сделать, по­скольку только физиология имеет ключ к научному анализу психических явлений (1973, р. 350-351).

Главным трудом Сеченова стала книга «Рефлексы головного мозга»¹ (1863/ 1965, р. 308), в которой он писал: «...все внешние проявления мозговой деятельно­сти действительно могут быть сведены на мышечное движение... В самом деле, миллиарды разнообразных, не имеющих, по-видимому, никакой родственной свя­зи, явлений сводятся на деятельность нескольких десятков мышц...». У Сеченова можно найти пренебрежение разумом и мозгом как причиной поведения, впослед­ствии характерное для радикального бихевиоризма (р. 321): «...мысль принимает­ся даже за первоначальную причину поступка.... Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна»².

Объективизм Сеченова популяризировал Владимир Михайлович Бехтерев (1867-1927), назвавший эту систему рефлексологией, что очень точно описывало ее характер. Но величайшим последователем Сеченова, хотя и не его учеником, стал Иван Петрович Павлов, физиолог, в 1904 г. удостоенный Нобелевской пре­мии за свои исследования пищеварения. В процессе этой работы он обнаружил, что слюноотделение могут вызывать и иные раздражители, помимо пищи, и это под­толкнуло его заняться психологией, особенно концепцией условного рефлекса.

Общие установки Павлова были бескомпромиссно объективными и материа­листическими. Он разделял веру позитивистов в объективный метод как крае­угольный камень естественной науки и, следовательно, отвергал любые ссылки на разум. Павлов (1903) писал: «Для натуралиста все — в методе, в шансах добыть непоколебимую, прочную истину; и с этой только, обязательной для него, точки зрения душа, как натуралистический принцип, не только не нужна ему, а даже вредно давала бы себя знать на его работе, напрасно ограничивая смелость и глу­бину его анализа»³. И. П. Павлов отвергал любые призывы к активному внутрен­нему агенту, или разуму, и призывал к анализу окружающей среды: необходимо объяснять поведение без каких-либо ссылок на «фантастический внутренний мир», ссылаться только на «влияние внешних стимулов, их суммацию и т. д.». Его анализ мышления носил атомистический и рефлексивный характер: «Весь меха­низм мышления состоит в разработке элементарных ассоциаций и в последующем формировании цепей ассоциаций». Его критика неанатомической психологии не ослабевала ни на миг. Он воспроизводил эксперименты В. Кёлера на обезьянах, чтобы продемонстрировать, что «ассоциация — это знание, мышление и интуиция». Павлов подробно разбирал и критиковал концепции гештальтистов. Он считал их дуалистами, которые «ничего не понимали в своих собственных экспериментах».

Павлов внес значительный вклад в психологию научения. Он открыл класси­ческое формирование условных рефлексов и официально утвердил систематиче­скую исследовательскую программу для раскрытия всех его механизмов и ситуа­ционных детерминант. Во время своего исследования слюноотделения у собак, принесшего ему Нобелевскую премию, Павлов наблюдал, что впоследствии мож­но вызвать слюноотделение с помощью стимулов, присутствовавших в то время, когда животному давали пищу. Сначала он назвал эти выученные реакции психи­ческой секрецией, поскольку их вызывали не врожденные стимулы, но позднее он ввел другое название — условный рефлекс.

Вклад Э. Л. Торндайка и И. П. Павлова в психологию состоит в том, что они предложили важные методы, методы, ставшие экспериментальной опорой бихеви­оризма. В то же время оба они ставили под вопрос необходимость обсуждать ра­зум животных. Торндайк находил у своих животных лишь слепое формирование ассоциаций, отрицая существование у животных рассуждений или даже имитаций. Павлов, вслед за Сеченовым, предлагал заменить психологию физиологией, пре­кратить разговоры о разуме и говорить вместо этого о головном мозге.

Проблема разума животных

Обнаружение критерия сознания. Э. К. Сэнфорд, обращаясь в своей президент­ской речи к АРА в 1902 г., сказал, что проблема с психологией животных заключа­ется в том, что она «искушает нас выйти за пределы интроспекции», так же как и остальные разделы развивающейся сравнительной психологии: исследование де­тей, умственно-отсталых и ненормальных. Но, задавал он вопрос, должны ли мы «довольствоваться объективной наукой о поведении животных, детей и идиотов?» Сэнфорд так не считал и объяснил, почему:

Я сомневаюсь в том, что кто-либо и когда-либо задумывался об объективной психо­логии высших животных. Никто серьезно не предлагает обращаться с поведением своих собратьев-людей точно таким же способом, т. е. отказывать приписывать им сознательный опыт, сходный, в основных чертах, с его собственным, хотя бы даже это и требовалось с точки зрения логики (Е. С. Sanford, 1903, р. 105).

Тем не менее перед сравнительными психологами все еще стояла проблема Декарта: если они собираются делать какие-либо предположения относительно психических процессов у животных, они должны подойти к этому с некоторым критерием психического. Какому поведению можно давать исключительно ме­ханистическое объяснение, а какое отражает психические процессы? У Декарта был простой ответ, подходивший для века разума и христианской теологии: мы­слит душа, а не тело; поэтому язык, выражение мышления, является признаком психического. Но для сравнительных психологов дело обстояло гораздо сложнее. Приняв эволюционную преемственность и избавившись от души, они более не считали критерий Декарта приемлемым. Было ясно, что высшие животные обла­дают разумом, а инфузория-туфелька — нет (хотя отдельные психологи живот­ных и полагают, что на самом деле и простейшие обладают интеллектом очень низкого уровня), но вопрос о границе, за которой начинается разум, представлялся очень сложным.

Психологи боролись с этой проблемой и предложили множество критериев, ко­торые Роберт Йеркс (1876-1956), ведущий психолог животных, подверг тщатель­ной ревизии в 1905 г. Так же как Э. К. Сэнфорд, Дж. Романее и др., Йеркс знал, что эта проблема чрезвычайно важна и для психологии человека, поскольку, оценивая, что происходит в разуме человека и животных, мы в равной степени исходим из пред­положений. Конечно, «человеческая психология выстоит или погибнет вместе с пси­хологией животных. Если исследование психической жизни низших животных не­правомерно, то не более правомерно и исследование человеческого сознания» (R. Yerkes, 1905b).

По мнению Йеркса, «критерии психического» можно разделить на две обшир­ные категории. Первую составляют структурные критерии: можно сказать, что животное обладает разумом, если оно обладает достаточно сложной нервной сис­темой. Более важны функциональные критерии, т. е. поведение, указывающее на присутствие разума. Йеркс обнаружил, что большинство исследователей считают признаком разума научение и строят свои эксперименты таким образом, чтобы увидеть, может ли данный вид научаться. Подобный критерий соответствовал дар­винистской психологии У. Джеймса и развитию функциональной психологии того времени. Как мы увидели, функционалисты, вслед за Джеймсом, рассматривали сознание прежде всего как приспособительное устройство, поэтому, естественно, что они искали у своих субъектов признаки приспособления. Животное, которое неспособно обучаться, рассматривалось как автомат.

Йеркс считал поиск единственного критерия слишком простым и предложил три степени, или уровня, сознания, в соответствии с тремя классами поведения. На нижнем уровне существует отличающее сознание, на которое указывает спо­собность отличать один стимул от другого; даже актиния обладает своим уровнем сознания. Далее Йеркс предложил уровень интеллектуального сознания, о кото­ром свидетельствует научение. Наконец, рациональное сознание порождает пове­дение, отличающееся от простого реагирования на вызов окружающей среды.

Радикальное решение. Но нашелся один молодой психолог, который считал,
что всей этой проблемы вообще не существует. Джон Б. Уотсон (1878-1958) был
аспирантом Энджела в Чикагском университете, твердыне инструментализма
Дж. Дьюи и психологического функционализма. Уотсон не любил интроспекции
и занимался психологией животных. Его диссертация «Обучение животных», на­
писанная в соавторстве с Энджелом, представляла собой попытку найти физиоло­
гический базис научения. Будучи многообещающим психологом животных, Уот­
сон выступал в качестве ведущего обозревателя литературы по психологии живот­
ных в Psychological Bulletin, и его уже начинали утомлять противоречия вокруг
критерия психического. В 1907 г. он назвал это «ночным кошмаром студента-би-
хевиориста» и заявил, что «весь спор утомителен». Но он все еще находился в
Чикагском университете под присмотром Энджела и отстаивал психологию жи­
вотных. Разум нельзя было изъять из психологии до тех пор, пока работала гипо­
теза о параллелизме разума и тела. /

Осенью 1908 г. Уотсон получил должность в университете Джонса Хопкинса; вдали от Энджела, предоставленный самому себе, он стал смелее. На докладе з Научной ассоциации Джонса Хопкинса новоприбывший профессор сказал, чтоисследование поведения животных можно проводить строго объективно, откры­вая факты точно так же, как в других естественных науках; о разуме животных упо­мянуто не было (С. К. Swartz, 1908).

В том же году, когда в университете Хопкинса проходила конференция Южно­го общества философии и психологии, Уотсон огласил на ней свою «Точку зрения на сравнительную психологию». Он проанализировал споры, существующие во­круг критериев сознания у животных, и установил, «что эти критерии невозможно применить... и они не имеют научной ценности». Уотсон утверждал, что «факты о поведении» ценны сами по себе и не должны «служить основанием для каких-либо критериев психического». Он говорил, что психология человека также станет бо­лее объективной, если откажется от интроспекции и «речевой реакции». Отказ от интроспекции приведет психологию к «совершенной естественно-научной мето­дике». Как только «критерии психического... исчезнут» из психологии, она цели­ком займется «процессом приспособления во всей широте биологических аспек­тов», а не будет сосредоточиваться лишь на нескольких элементах, схваченных в момент интроспекции. Хотя Уотсон заявил о бихевиоризме лишь в 1913 г., ясно, что точка зрения, провозглашенная им в тот день, уже была бихевиоризмом, но пока еще безымянным. Уотсон считал дискуссию о критериях психического у живот­ных бессмысленной. Позже, следуя своей логике, он пришел к выводу, что эти кри­терии бесполезны и для психологии человека.