Относительная теория сознания: неореализм

Важность вопроса о сознании в психологии и философии основана на картезиан­ском Пути Идей, теории копий знания. По словам У. Джеймса, в теории копий утверждается «радикальный дуализм» объекта и знающего. Согласно теории ко­пий, сознание содержит репрезентации мира и узнает мир только посредством ре­презентаций. Отсюда следует, что сознание является психическим миром репре­зентаций, отделенным от физического мира вещей. Согласно этому традиционному определению психологии, наука психология изучала мир репрезентаций посред­ством особого метода — интроспекции, тогда как естественные науки, например физика, исследовали мир объектов, конструируя его посредством наблюдений. Вы­зов, брошенный Джеймсом теории копий, вдохновил группу молодых американских философов на то, чтобы предложить новую форму перцептивного реализма пример­но в то же время, когда гештальт-психологи возрождали реализм в Германии.

Они называли себя неореалистами, утверждая, что существует мир физических объектов, который мы познаем без посредничества внутренних репрезентаций. С этой точки зрения сознание не представляет собой особого внутреннего мира, который следует описывать с помощью интроспекции. Скорее, сознание является взаимоотношениями между Я и миром, взаимоотношениями узнавания. В этом и заключалась основная идея относительной теории сознания, которой в те годы за­нимались: Ральф Бартон Перри (1876-1957), биограф Джеймсаи учитель Э. К. Тол-мана; Эдвин Биссел Хольт (1873-1946), который был коллегой Перри в Гарварде и преемником X. Мюнстерберга на посту экспериментального психолога в Гарвард­ском университете; и Эдгар Сингер (1873-1954), чьи статьи, посвященные разу­му, предвосхитили воззрения Гилберта Райла (см. главу 9).

Разум «внутри и снаружи». Развитие неореалистической теории разума нача­лось с анализа Р. Перри (1904) привилегированной природы, приписываемой ин­троспекции. Со времен Декарта философы полагали, что сознание — область ре­презентаций и известно только самому себе; на эту идею в значительной степени опирались радикальный дуализм мира и разума Декарта. Согласно традиционным взглядам, интроспекция была наблюдениями особого сорта и занимала особое ме­сто, чем значительно отличалась от обычных наблюдений внешних объектов. Тра­диционная менталистская психология принимала радикальный дуализм разума объекта и холила интроспекцию как особую методику наблюдений для изучения сознания. Перри утверждал, что «особенность» интроспекции была сильно преуве­личена и «разум внутри» интроспекции весьма незначительно отличается от «ра­зума снаружи», проявляющегося в повседневном поведении.

Перри допускал, что попросить кого-либо заняться интроспекцией — легкий путь проникнуть в его разум. Только у меня есть мои воспоминания, и только я знаю, где присутствую в тот или иной момент. Но в этих случаях интроспекция не занимает особого привилегированного положения, и разум не является неким «особым местом». То, что я испытал в прошлом, могли, в принципе, определить и другие наблюдатели в то время, когда воспоминания откладывались. Тщательное наблюдение за моим повседневным поведением покажет, чему я уделяю внимание. Короче говоря, содержимое сознания не принадлежит исключительно мне: любой может открыть его. Перри говорил, что так же дело обстоит и в психологии живот­ных: мы открываем для себя разум животных, обращая внимание на поведение животных и читая намерения животных, психическое содержимое — наблюдая за тем, как они ведут себя по отношению к объектам окружающей среды. Как утвер­ждал Болтон, воспринятый объект — это объект, действующий на что-либо, поэто­му перцепты животных выявляются благодаря их поведению.

Еще один тип информации, который, по всей видимости, делает самосознание и интроспекцию особыми источниками знания, — это знание состояний нашего собственного тела. Ясно, что никто, кроме меня, не испытывает мою головную боль. Конечно, в этом смысле интроспекция занимает привилегированное положение. Но Перри отказывался рассматривать какие-либо важные заключения, сделанные при таких обстоятельствах. Прежде всего, хотя один человек не осведомлен напря­мую о внутреннем состоянии тела другого, он может легко узнать об этом, исходя из собственных аналогичных состояний; хотя вы и не чувствуете мою головную боль, вы знаете, что это такое. Во-вторых, внутренние процессы в теле можно луч­ше понять извне, если есть подходящее оборудование. Перри задается вопросом: «Кто знает земледелие так же хорошо, как фермер?» Очевидно, что никто, но тем не менее эксперт, имеющий научную подготовку, может рассказать фермеру, как полу­чать более высокий урожай. Сходным образом, внутренние процессы организма — не эксклюзив и открыты для физиологических исследований. Наконец, говорить об особом интроспективном подходе к состояниям тела — это очень тривиальный способ защиты интроспективной психологии, поскольку подобное содержание вряд ли является сутью разума.

Если мы последуем за аргументацией Перри, то неизбежно придем к выводу о том, что психология менталистского толка ошибочна. Сознание — не какой нибудь личной секрет, поделиться которым можно лишь с помощью интроспекции. Ско­рее, мое сознание — коллекция ощущений, полученных из внешнего мира или из моего собственного тела; наряду с Джеймсом, Перри утверждал, что не существует никакой сущности «сознание», которая выходила бы за пределы переживаемых ощущений. Но поскольку об этих ощущениях может узнать кто-либо еще, мой ра­зум, по сути дела, представляет собой открытую книгу, общественный объект, до­ступный для научного исследования. Конечно, интроспекция остается полезной с прагматической точки зрения, поскольку ни у кого нет такого удобного доступак моим ощущениям, прошлым и настоящим, как у меня самого; поэтому психолог, желающий открыть мой разум, должен просто попросить меня посмотреть внутрь и рассказать о том, что я обнаружил. Но с точки зрения Перри, интроспекция — не единственный путь к разуму, поскольку тот всегда находится на виду из-за пове­дения. В таком случае психологией можно заниматься как сугубо бихевиористской деятельностью, прибегая при необходимости к самоосознанию ее субъектов, но в остальных случаях обращая внимание только на поведение. Философский анализ разума, проделанный Перри, полностью совпадает со взглядами, существующими в психологии животных: с функциональной точки зрения, разум и проведение — это одно и то же, а психология как человека, так и животных покоится на общем фундаменте — изучении поведения.

Разум как направленное поведение. Перри заявил, что внешний наблюда­тель, обладающий достаточной подготовкой, может узнать о чьем-либо сознании. Э. Б. Хольт, благодаря своей теории специфического ответа, изъял сознание из го­ловы человека и поместил его в окружающую среду. Он утверждал, что содержи­мое сознания представляет собой всего лишь поперечный срез объектов Вселен­ной, в прошлом или настоящем, вблизи или вдали, на которые человек реагирует. Чтобы пояснить свою идею, Хольт предложил аналогию: сознание напоминает луч карманного фонарика в темной комнате, он демонстрирует предметы, которые мы видим, оставляя все остальное в темноте. Подобным же образом в тот или иной конкретный момент мы взаимодействуем лишь с некоторыми объектами во Все­ленной, и именно их сознаем. Поэтому сознание находится вовсе не внутри чело­века, а «вовне, где бы ни находились вещи, вызывающие специфическую реак­цию». Даже память рассматривали таким же образом: память — это не восстанов­ление некоторых прошлых идей, убранных, а затем извлеченных, но всего лишь представление сознанию отсутствующего объекта.

Подобно Перри, Хольт исключал возможность сохранения разума в тайне. Если сознание представляет собой всего лишь специфический ответ, а его содержимое — не больше, чем инвентарная опись объектов, контролирующих мое текущее пове­дение, то любой, кто направит «свет фонарика» сознания на те же объекты, что и я, узнает мой разум. Хольт утверждал, что поведение всегда контролируется некото­рыми реальными объектами или направлено к ним (цели) и его следует объяснять с помощью открытия таких объектов. Поэтому, для того чтобы заниматься психо­логией, нам не нужно просить наших субъектов заняться интроспекцией, хотя, конечно, мы можем это сделать. Мы можем понять их разум, изучая их поведение и те обстоятельства, при которых оно возникает, забросив менталистскую психо­логию и занявшись бихевиористской. Хольт говорил, что объекты, на которые ре­агирует организм, — это то, что находится в его сознании; следовательно, изучение сознания и изучение поведения, по сути, одно и то же.

Разум как овеще< гвление. Хотя Э. А. Сингер формально не был неореалистом, он предложил бихевиористскую концепцию разума, согласующуюся с представле­ниями Р. Перри и Э. Б. Хольта. Сингер применил прагматическое испытание исти­ны к проблеме разума других: имеет ли хоть какое-то значение для нашего поведе­ния то, обладают ли другие люди сознательным опытом, или нет? Сингер утверж­дал, что, с прагматической точки зрения, «проблема других разумов» бессмысленнаи что психологи со времен Декарта не добились здесь никакого прогресса. Поэтому мы должны прийти к заключению, что это — псевдопроблема, не имеющая решения.

Сингер рассматривал возможное возражение прагматиков по поводу того, что сознание у других на самом деле глубоко затрагивает наше повседневное поведе­ние и представляет собой то, что У. Джеймс называл «жизненным вопросом». В своей книге «Прагматизм» (1907-1955) У. Джеймс предлагал нам рассмотреть «автоматическую возлюбленную». Представьте себе, что вы сильно влюблены: каждый обожающий взгляд, каждую нежную ласку, каждый слабый вздох вы счи­таете знаком того, что возлюбленная любит вас; все, что она делает, будет обуслов­лено любовью к вам, так же как ваши знаки обусловлены любовью к ней. Затем, однажды, вы обнаруживаете, что она — всего лишь машина, хитро построенная затем, чтобы демонстрировать знаки любви к вам; но она не обладает сознанием, будучи всего лишь машиной, имитацией возлюбленной. Вы все еще любите ее? Джеймс считал, что в такой ситуации никто не смог бы продолжать любить, так как жизненно важным для любви являются не только взгляды, прикосновения и вздохи, но и убежденность в том, что за всем эти стоит психическое состояние, называемое любовью, субъективное условие наслаждения, страсти и преданности. Короче говоря, Джеймс пришел к выводу, что вера в другие разумы выдерживает испытание прагматизмом, поскольку мы будем испытывать совершенно разные чувства и, конечно, совершать разные поступки по отношению к существу, в зави­симости от того, будем ли мы считать это существо обладающим сознанием или лишенным его.

Сингер попытался опровергнуть аргумент Джеймса. Он спрашивал, каким об­разом такие термины, как «разум», «душа» или «бездушный», используются на практике. Они являются предположениями на базе поведения, конструкциями, которые мы возводим, исходя из поведения других. Конечно, эти конструкции могут быть неправильными, и мы обнаруживаем наши ошибки, когда наши ожи­дания в отношении поведения человека не исполняются. Сингер утверждал, что в случае автоматической возлюбленной обнаружение того факта, что она «лишена души», означает всего лишь, что вы боитесь того, что ее поведение в будущем не будет напоминать ее поведение в прошлом. Вы разлюбите ее не потому, что она лишена разума, а потому, что более не можете предсказать, как она себя поведет.

Сингер утверждал, что эта концепция разума служит примером ошибки овеще­ствления, тем, что Райл позднее назвал «ошибкой категории». Мы верим в отдель­ную сущность, называемую сознанием, только благодаря нашей склонности думать, что если мы в состоянии дать название чему-либо, то оно существует. Сингер про­вел аналогию между концепцией разума и донаучными теориями теплоты: счита­лось, что при нагревании объект пропитывается особой невидимой жидкостью и, таким образом, становится дуалистической сущностью, например «камень + тепло». Однако современная атомная физика говорит, что теплота не жидкость, а состояние активности молекул. Когда объект нагревается, составляющие его атомы начинают двигаться быстрее, и эта деятельность изменяет внешность и поведение объекта; теп­ловой жидкости не существует. Сингер утверждал, что картезианский и религиоз­ный дуализм напоминали донаучную физику, утверждая, что человек представля­ет собой сумму тела, совершающего действия, и души. Он заключил, что «сознаниене является чём-то, логически выводимым из поведения, это — поведение. Или, точ­нее, наша вера в сознание представляет собой ожидание возможного поведения на основе наблюдений за поведением в текущий момент, веру, которую дальнейшие наблюдения или подтверждают, или опровергают» (1911, р. 183). Согласно взгля­дам Сингера, не существует разума для изучения: менталистская психология была бредом с самого начала. Следовательно, психология должна забросить разум и за­ниматься тем, что реально — поведением.

Ответ Сингера на мысленный эксперимент Джеймса с автоматической возлюб­ленной сейчас имеет более важное значение, чем тогда, ибо мы можем строить ма­шины, кажущиеся мыслящими точно так же, как автоматическая возлюбленная Джеймса казалась любящей. Мыслят ли они на самом деле? Создание Джеймса при­шло на страницы научно-фантастических романов. Может ли машина, андроид, любить? В наш век компьютеров и генной инженерии это отнюдь не праздный во­прос, и мы снова столкнемся с ним в новой области когнитивистики (см. главу 10).

Неореализм в виде философского направления просуществовал недолго. Его основная ошибка была гносеологической: отношение к проблеме ошибок. Если мы узнаём объекты без посредничества идей, то каким образом у нас бывает ошибоч­ное восприятие? С помощью теории копий, ошибки легко объяснить, сказав, что копии могут быть неточными. Реализму объяснить ошибку трудно. Но, несомнен­но, воздействие реализма оказалось весьма продолжительным. Неореалисты сде­лали философию профессиональной. Более раннее поколение философов, напри­мер Джеймс, писали для широкого круга интересующихся читателей, и их имена были хорошо известны в образованных кругах Америки. Однако неореалисты смо­делировали свою философию по образцу науки, сделали ее технической и недо­ступной для нефилософов (В. Kuklick, 1977). В психологии относительная тео­рия сознания ставила своей целью развитие бихевиорализма и бихевиоризма, перерабатывая менталистскую концепцию сознания в нечто, познаваемое посред­ством поведения, и даже во что-то, идентичное поведению. В этом случае концеп­ции разума более не нужно играть никакой роли в научной психологии, какой бы важной она ни оставалась за пределами этой профессии.