Объяснение сторонников Павлова 


Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Объяснение сторонников Павлова



Дополнительный свет на эту проблему проливает экс­перимент в области рефлексологии, который можно было бы интерпретировать в терминах теории научения. Павловым были проведены эксперименты с целью исследовать роль двойного сигнала в провоцировании того, что он назвал «эксперименталь­ным неврозом». С помощью электрической стимуляции на оп­ределенном участке бедра у собаки создавали условный реф­лекс; задача собаки состояла в различении сенсорных перцеп-тов. Затем две точки электрической стимуляции постепенно сближали, вынуждая таким образом собаку выполнять все бо­лее сложную задачу различения.

У большинства собак все происходило по правилам: когда они утрачивали способность различать два сигнала, у них развивался «экспериментальный невроз». Но одна собака оказалась исклю­чением: невроз у нее так и не возник, но когда различение сиг­налов стало уже невозможным, у нее в области, подвергавшейся электрической стимуляции, началась экзема. Более того, когда эксперимент был прерван, экзема исчезла. Занявшись специаль­но этой проблемой, экспериментатор обнаружил и других собак, сходным образом реагировавших на недифференцированную элек­трическую стимуляцию. Он изучил различия между животными, реагировавшими «экспериментальным неврозом», и теми, кто ре-агировал экземой, и пришел к выводу, что последние

отличаются {пользуясь его выражением) «лабильным темпера­ментом».

Я полагаю, что можно провести параллель между тем, что сторонники Павлова именуют «лабильным темпераментом», и тем, что я вслед за Балинтом назвал «рефлекторной возбудимостью» у склонных к экземе детей. Учитывая сходство между пред­расположенностью собаки (лабильным темпераментом) и ново­рожденного (рефлекторной возбудимостью), мы можем теперь оце­нить, в какой мере у каждого из них нарушается процесс науче­ния, когда они сталкиваются с противоречивыми сигналами.

Собаки, участвовавшие в этом эксперименте, были взрослы­ми особями с вполне развитой психической организацией, функционировавшей на обычном свойственном собакам уровне. Следовательно, они могли воспринимать и использовать сигна­лы в соответствии со способностью взрослых животных к на­учению, а именно использовать эти сигналы для выработки ус­ловного рефлекса. В описанном выше конкретном эксперимен­те взрослая собака сталкивается с неясным сигналом в форме тактильной электрической стимуляции. Поэтому последователи Павлова в данном случае имели дело, по сути, с нарушением нормального процесса научения. Процесс научения был заме­нен одним из двух видов расстройств: у большинства собак раз­вивался «экспериментальный невроз», у меньшинства, отличав­шегося «лабильным темпераментом», развивалась экзема.

Когда мы переходим к изучению младенцев, следует учиты­вать, что они, напротив, еще не имеют психической организа­ции и находятся в процессе формирования Я. Обычно ребенок приобретает свое рудиментарное Я в многообразных взаимодей­ствиях с матерью, в ходе которых он постепенно организует свои реакции на исходящие от матери постоянные сигналы. Он реа­гирует на эти сигналы умственным развитием, которое превос­ходит развитие собаки. В течение первых трех месяцев жизни у ребенка начинает формироваться ряд условных рефлексов. За­тем в эту картину включается новый фактор: вместо условного рефлекса, основанного на поощрении, следующего непосредствен­но за правильным ответом на сигнал, ребенок начинает проду­цировать «реакцию предвосхищения». Так возникает форма на­учения, которую, за неимением лучшего термина, я назову «научением по человеческой схеме». Она совпадает с организа­ционным уровнем Я ребенка.

Есть и еще одно серьезное различие между процессом на­учения ребенка и собаки по теории Павлова. Собаке предлага­ются сигналы, связанные с одной-единственной аффективной

ситуацией, а именно с голодом, тогда как мать предлагает ре­бенку широкий спектр сигналов, связанных с различными аф­фективными потребностями, и множество оттенков аффективно окрашенных ситуаций- Хотя эти оттенки едва заметны для взрос­лого наблюдателя, они вызывают аффективную реакцию пред­восхищения у ребенка3.

Те же аффективные сигналы должны были бы действовать и в отношениях страдающих экземой детей с матерями. Однако все складывается иначе. Непосредственное наблюдение выявляет, что эти матери предлагают своим детям лишь неустойчивые и нена­дежные сигналы. Психиатрическое исследование личности этих матерей и результаты теста Роршаха обнаружили неадекватно интегрированное Я, а также чрезмерную неконтролируемую бес­сознательную тревожность, что полностью отличается от данных исследования 165 матерей контрольной группы, которые обнару­жили гораздо более интегрированное Я и отсутствие каких-либо признаков чрезмерной бессознательной тревоги.

Неадекватно интегрированное Я матери страдающего экзе­мой ребенка особенно затрудняет для нее развитие способов стабильного контроля и компенсации бессознательной тревож­ности. Эта проблема и оказывается источником хаотичных аф­фективных сигналов, которые они подают своим детям.

Наблюдения Анны Фрейд и Дороти Берлингем (1943) за деть­ми, эвакуированными во время войны, подтвердили, что тревож­ность действительно оказывает чрезвычайно сильное воздействие на ребенка. Эти исследования показали, что дети младше трех лет не испытывали тревоги при бомбардировках Лондона, если только тревогу не выказывали их матери. Внешние раздражи­тели не затрагивали детей до тех пор, пока значение этих раз­дражителей не сообщалось им посредством аффективной уста­новки матери.

Эти процессы можно проиллюстрировать на примере одной матери: мы наблюдали, как она с выражением глубокой озабо­ченности на лице кормила своего ребенка, причем вливала ему в рот слишком большие порции. Глотательные движения жен­щины подтверждали, что в этот момент она отождествляла себя с ребенком, словно поощряла его глотать, совершая это действие вместе с ним.

Свидетельства подобных предвосхищающих аффективных реакций мла­денца можно обнаружить либо путем продолжительного наблюдения за диадой мать — дитя в течение первого года жизни, либо, что еще луч­ше, изучая кинопленки.

1405 ■ 209

Однако тут же выяснилось, что глотательные движения были вызваны отчаянными усилиями преодолеть тошноту, признаки которой вскоре проступили у нее на лице. Разумеется, ребенок первоначально не испытывал позывов к рвоте; это у матери в силу ее личных невротических причин сама мысль о глотке мо­лока вызывала дурноту. Поэтому она и переусердствовала, вли­вая молоко в рот ребенку, лишь бы скорее покончить с этим, и, разумеется, ей удалось вызвать у ребенка рвоту, что, в свою очередь, лишь усилило ее отвращение.

Это яркий пример ситуации кормления, в которой наблю­дать за матерью и распознать ее реакции было очень просто. Однако следует понимать, что конфликты присутствуют во всех отношениях подобной матери с ее младенцем. Возьмем в каче­стве второго примера другую мать, пеленающую своего ребен­ка,— неуверенность, крайняя заторможенность ее движений на­поминают замедленную съемку. Она клала младенца на весы так, словно поднимала огромную тяжесть, которая в любой мо­мент могла вырваться у нее из рук. Закрепляя пеленку, она ору­довала булавкой так, словно имела дело с заряженным ружьем, и в конце концов ухитрилась поцарапать малыша. На всем про­тяжении этой процедуры на лице матери попеременно просту­пали следующие выражения: благосклонный взгляд, с которым она приближалась к ребенку, вскоре сменился застывшей гри­масой усилия, когда она клала его на весы, затем перешел в угрюмость, завершившуюся вымученной улыбкой, когда она во­зилась с булавкой.

Эти не связанные между собой примеры характерны для всего эмоционального климата, в котором растет ребенок, стра­дающий экземой. Он постоянно сталкивается с исходящими от матери аффективными сигналами, которые, по-видимому, связа­ны с данной ситуацией, но в следующий момент бессознатель­ный конфликт вновь проступает наружу. Тревога заглушает все остальные чувства, и мать подавляет все сигналы только затем, чтобы сверхкомпенсировать причину своей тревоги и передать ребенку сигналы, противоположные ее собственным чувствам; впрочем, в другой раз она может преувеличить сигналы, соот­ветствующие ее чувствам.

Одним словом, сигналы, передаваемые матерью, не соответ­ствуют ни ее внутренней установке, ни ее обращению с ребен­ком. Ее действия нельзя рассматривать как сигналы в обычном смысле слова, потому что они не направлены на партнера. Мать выражает не свои сознательные или хотя бы бессознательные отношения с ребенком, но, скорее, изменчивость своего бессоз-

нательного чувства вины, призраков прошлого, вызывающих тре­вогу и препятствующих ее подлинной идентификации с ребен­ком. Поэтому мать особенно тщательно избегает наиболее эле­ментарной формы идентификации, непосредственного аффектив­ного физического контакта.

Иными словами, сообщения матери являются не сигналами, но лишь знаками или симптомами. Они могут оказаться значимы­ми в глазах взрослого, в глазах психоаналитика, но они не могут послужить ребенку указателями на пути нормального развития.

Соответственно формирование объектных отношений в от­вет на столь двусмысленные и непостоянные сигналы стано­вится для ребенка сложной задачей. В то же время формирова­ние объектных отношений, тонкой и сложной сети взаимодей­ствий между матерью и ребенком, является основой всего дальнейшего аффективного научения, нераздельно связанного с идентификацией. При последующем тестировании детей с экзе­мой полученные результаты свидетельствовали об отставании в социальной сфере и в сфере научения. Это означает, что соци­альные отношения, а также память и подражание оказались на­рушены. Как указывалось выше, страдает и первичная, и вто­ричная идентификация. Этот ущерб — прямое следствие нару­шения формирования первых объектных отношений. Особенно он заметен в сфере человеческих отношений, менее — в сфере отношений ребенка с неодушевленными предметами. Поэтому данное расстройство проявляется, в частности, в отсутствии тре­воги восьмимесячных. Поскольку эти дети не сумели сформиро­вать нормальных объектных отношений, они не способны аффек­тивно отличать мать от постороннего и поэтому не выражают тревоги, когда к ним приближается незнакомец.

Я уже раньше выказывал некоторое нежелание применять в целях объяснения концепцию «соматизации», однако два фак­тора — эксперимент Павлова с неясными сигналами и врожден­ная предрасположенность этих детей к экземе (раздражимость кожи) — позволяют предположить, что болезнь возникает в ре­зультате конфликтующих сигналов. Разумеется, нам неизвестно, какие конкретно процессы в психике ребенка вызывают этот симптом. По-видимому, эти дети катектируют кожные покровы (я имею в виду их психические репрезентанты) возросшим ко­личеством квантов либидо. Мы могли бы задать вопрос, что пред­ставляет собой эта кожная реакция — попытку адаптации или защитный механизм. Реакция ребенка может быть своего рода попыткой воззвать к матери, заставить ее чаще прикасаться к нему, но может быть также и формой нарциссического ухода от

■- 711

мира в том смысле, что благодаря экземе ребенок обеспечивает себе соматические раздражители, в которых ему отказывает мать. Ответа мы не знаем.

КОЛЕБАНИЕ МЕЖДУ БАЛОВСТВОМ И ВРАЖДЕБНОСТЬЮ (РАСКАЧИВАНИЕ У МЛАДЕНЦЕВ)

Клинические и другие данные

Весьма распространенное двигательное расстройство, известное как раскачивание у младенцев, особенно часто отме­чается в воспитательных заведениях. Само по себе такое пове­дение едва ли можно назвать патологией, поскольку почти каж­дый ребенок прибегает к нему в том или ином возрасте. Одна­ко до шести месяцев оно встречается редко и совершается лежа на спине; чаще же дети начинают раскачиваться после шестого месяца жизни на четвереньках, а начиная с десятого месяца раскачивание или другие подобные движения могут производить­ся стоя.

Если раскачивание в младенчестве превращается в патоло­гию, оно становится главным занятием ребенка, заменяя ему практически все обычные виды деятельности, характерные для этого возрастного уровня. Это было отмечено у детей, за кото­рыми мы наблюдали систематически. Более того, нас поразило, с каким неистовством исполнялось это движение, которое тре­бовало гораздо больше моторики и энергии, чем обычно отме­чается у детей данного возраста.

Этот синдром изучался нами в сотрудничестве с Кэтрин М. Вульф в группе из 170 детей в заведении, которое я назвал яслями. Мы хотели установить причины появления и значение трех видов аутоэротической деятельности на первом году жиз­ни, а именно раскачивания, игры с фекалиями и игры с гени­талиями4. В ходе этого исследования мы обнаружили, что из 170 наблюдавшихся детей 87 в тот или иной период первого года жизни начинали раскачиваться, а остальные подобной наклон­ности не проявляли.

Затем мы попытались установить, что побуждает одних де­тей прибегать к раскачиванию, а других нет. Мы искали воз­можные этиологические факторы и разделили их на врожден­ные, наследственные и факторы окружающей среды.

4 Наши данные и выводы были представлены в статье «Аутоэротизм» (Spitz and Wolf, 1948).

Мы исследовали популяцию с точки зрения врожденных различий. Результаты убедили нас в отсутствии серьезных врож­денных расстройств. Что касается наследственности, мы не рас­полагали достаточной информацией по нашей популяции, одна­ко нам казалось, что при примерно равном соотношении на­следственные факторы не могут быть особо существенными, тем более что различия в средних показателях развития у тех и у других детей оказались минимальными.

Таким образом, решающим, по-видимому, является фактор окружения. В яслях определенные составляющие внешнего окружения находились под контролем самого заведения и явля­лись одинаковыми у всех воспитанников: пища, кров, одежда, гигиенические процедуры, кровать, игрушки, распорядок дня.

Тем самым в заведении оставался лишь один переменный фактор окружающей среды — человеческий, который для детей этого возраста обладает величайшей эмоциональной ценностью. Мы не устаем повторять, что в первый год жизни все элементы человеческой жизни опосредствуются через мать, через объект­ные отношения. Поэтому мы уделили особое внимание различи­ям в установках и поведении матерей у раскачивающихся и не раскачивающихся детей.

Отношения между раскачивающимися детьми и их матеря­ми были весьма своеобразны. Нельзя говорить об их отсутствии, но нельзя также назвать их уравновешенными и тесными. В це­лом матери этих детей являлись экстравертированными и гото­выми к интенсивным позитивным контактам с выраженными ал-лопластическими тенденциями. В большинстве это инфантиль­ные личности, не способные контролировать свою агрессию, находящую выход в частых взрывах негативных эмоций и ярост­ной, нескрываемой враждебности.

Эти матери стали жертвами собственных эмоций и в силу своей инфантильности не умели осознавать последствия своего поведения, оставаясь крайне непостоянными в своих отношени­ях с окружением. В стенах исправительного заведения дети, ес­тественно, оказались единственной отдушиной для лабильных эмоций своих матерей, и поэтому они подвергались то интен­сивному натиску нежности и «любви», то столь же мощным вспышкам ненависти и гнева. Одним словом, происходили стре­мительные переходы от баловства к враждебности.

Мы обнаружили также определенную закономерность в профиле развития раскачивающихся детей. Как указывалось ра-Нее, каждый ребенок регулярно подвергался тестированию, и мы выяснили, что раскачивающиеся дети обладают особым

характерным профилем развития, в то время как профили раз­вития других детей не обнаружили подобного единства и зна­чительно различались.

Независимо от общего уровня развития две трети раска­чивающихся детей обнаружили характерные низкие показатели в профиле развития. Эти показатели могут отражать полную за­держку в данной сфере по отношению к хронологической нор­ме или относительную задержку, но в сравнении с остальными сферами личности.

Раскачивающиеся дети отстают в двух сферах развития, а именно: в социальной адаптации и в способности манипулиро­вать. Манипулирование отражает способность ребенка брать иг­рушки, вещи, вообще обращаться с неживыми предметами, т. е. данный показатель оценивает отношение ребенка к «предметам». Социальная адаптация отражает развитие ребенка в сфере че­ловеческого общения. В совокупности задержка в обеих сферах означает неспособность раскачивающихся детей общаться как с живым, так и с неживым окружением, недостаток инициати­вы в отношениях с внешним миром.

Каков вклад матери в этот дефект развития? Покойная Кате­рина Вульф высказала предположение, что только после того, как установятся отношения с либидинозным объектом и будет достигнуто его постоянство, ребенок сможет вступать в отноше­ния с неодушевленными предметами.

В таком случае мы можем предположить, что мать раска­чивающегося ребенка помешала установлению у него первич­ного либидинозного объекта и тем самым сделала затруднитель­ными, если не невозможными, все дальнейшие объектные от­ношения. Другими словами, противоречивое и непостоянное поведение матери приводит к тому, что в памяти ребенка от­кладываются конфликтные репрезентанты объекта. Этот резерв следов памяти не допускает слияния направленных на мать вле­чений в единый либидинозный объект. Подобный опыт не до­пускает создания объекта, сохраняющего свою идентичность в пространстве и времени. С точки зрения развития репрезента­ция объекта не тождественна самой себе из-за постоянных от­клонений и перепадов в «температурном режиме» эмоций ма­тери. Первоначальный опыт отношений с будущим либидинозным объектом, помимо прочего,1 задает паттерн ожидания. Если же последний отсутствует, к каждому отдельному репрезентанту объекта приходится подходить методом проб и ошибок, как к эксперименту, приключению и опасности.

Динамические процессы

Либидинизация тела и его частей. Эти рассуждения проливают свет на динамику, побуждающую этих детей выби­рать раскачивание в качестве основной активности. При нор­мальном развитии младенец проходит несколько последователь­ных стадий, ведущих к установлению либидинозного объекта. Это развитие является отчасти результатом взаимодействий с мате­рью: полученный таким образом опыт активизирует процессы, в ходе которых различные части тела младенца либидинизиру-ются. Точнее говоря, катектируются психические репрезентан­ты этих частей тела. Некоторые части или зоны тела, несом­ненно, являются биологически «предопределенными эрогенны­ми зонами» (Freud, 1905); это подтверждается, например, тем, что зародыш может сосать большой палец, еще находясь в ут­робе (Hooker, 1939, 1952),

Соответственно я склоняюсь к предположению, что либиди­низация специфических частей тела и их локализация имеет под собой биологические основания или биологический субстрат: она глубоко связана с хронологией миелинизации. Внутриутробное сосание большого пальца связано с тем, что наиболее ранними миелинизированными зонами у зародыша являются желудок, рот и рука (Tilney and Casamajor, 1924). Поэтому зоны рта и руки или, вернее, их основные репрезентанты обнаруживают опре­деленное родство. В этом смысле можно сказать, что уже в ходе эволюции эти зоны оказались в привилегированном положении по сравнению с остальным, пока еще не дифференцированным телом.

Вследствие этой пренатальной координации руки и рта мож­но было бы ожидать, что в аутоэротической активности младен­ца она будет играть важную роль также и в постнатальный пе­риод в форме, описанной Хоффером (1949), а на более поздней стадии — в форме сосания пальца.

Тем не менее ранняя миелинизация — не единственный спо­соб обеспечить определенной части тела привилегированное по­ложение. В действительности младенец уделяет оральное вни­мание многим органам: большому пальцу на ноге, губам, языку. Но лишь после того, как они катектируются в результате объект­ных отношений, рука в качестве активного посредника при ауто-эротическом самоудовлетворении проходит такую же эволюцию. Нам известна явно аутоэротическая игра руки с различными ча­стями тела, например с ухом. Эта игра может вытеснять соса­ние пальца и происходить наряду с ним. В силу определенных

причин катексис, обычно принадлежащий репрезентантам ораль­ной зоны, переходит на руку. Сама эта деятельность содержит врожденные компоненты, поскольку ритмическая мануальная активность может наблюдаться уже у новорожденных в процессе кормления, и, по всей вероятности, она филогенетически восхо­дит к поведению млекопитающих в период вскармливания. Од­нако когда аутоэротическая манипуляция становится важнее дру­гих нормальных видов детской активности (включая сосание пальца), мы должны рассматривать это как индивидуальное и благоприобретенное поведение. Более того, это поведение, по всей видимости, возникает в особого рода объектных отношени­ях. Подергивание за уши и даже за волосы — это еще сравни­тельно приемлемые виды подобной активности; гораздо хуже, когда ребенок начинает царапать себе лицо, вращать головой и биться ею о стену.

Из этого краткого перечня становится ясным, что даже те области тела, которые изначально не обладают филогенетичес­кой предрасположенностью, в ходе развития зачастую могут эро­тизироваться. Как заметил Фрейд (1905) в связи с проблемой эрогенности: «Любая область кожи или слизистой может взять на себя функции эрогенной зоны». Ощущение удовольствия, до­бавил он, вызывается преимущественно характером стимула, а не природой соответствующего участка тела. В качестве одной из наиболее важных характеристик подобных стимулов Фрейд выделяет ритмичность. Хотя Фрейд пытался привлечь внима­ние к значимости ритма много лет назад, в психоанализе этот аспект детской активности остается одним из наименее изучен­ных. Одним из немногих авторов-психоаналитиков, кто обратил­ся к проблеме ритмичности, был Германн (1936). Хотя я занялся этим предметом в 1937 г., должен сознаться в собственном упу­щении: проводя наблюдения за младенцами, я недостаточно ис­следовал это явление, отчасти из-за отсутствия подходящих технических средств. Однако при постоянном совершенствова­нии записывающей аппаратуры наблюдатели, изучающие детей, уже могут без труда получить всю важную информацию, каса­ющуюся ритмической активности. В данный момент я могу со­общить лишь некоторые свои впечатления: например, даже в неонатальный период ритм сосания, судя по всему, соответствует ритму движения рук, хотя они не обязательно совпадают. До сих пор еще не выяснено, каким образом такая координация соотносится с ритмами, возникающими на более поздних стадиях.

Нарушения в формировании объекта. Если мы теперь рассмотрим различные формы аутоэротической активности,

доступные ребенку на первом году жизни, такие, как сосание пальца, игра с губами, ушами, носом, волосами, гениталиями и другими облюбованными частями тела, мы увидим, что любая из этих форм предполагает «объект» и подразумевает катексис его репрезентантов. Это вторичный, нарциссический, катексис, а вызываемая им активность имеет все свойства аутоэротизма. Такой характер активности помимо прочего связан с ритмично­стью стимуляции, в результате которой определенный «объект», определенная часть тела становятся привилегированными, вы­делившись из остальной массы.

Единственный вид аутоэротической активности, который не требует подобного выбора и выделения привилегированного «объекта»,— это раскачивание, когда аутоэротической стимуля­ции подвергается все тело младенца. Эта активность является безобъектной или, скорее, вовлеченным в нее объектом оказы­вается объект первичного нарциссического влечения. Это не обус­ловлено регрессией: раскачивающиеся младенцы, как правило, оказываются отсталыми. Их развитие остановилось, у них не было возможности прогрессировать (это надо подчеркнуть особо) и выйти за пределы первичного нарциссического катексиса. Им не предоставили возможности сформировать следы памяти об объекте, сохраняющем единство в пространстве и времени, по­стоянном относительно самого себя. Этим детям не была дана возможность включить репрезентанты привилегированных час­тей своего тела в действие, противодействие и взаимодействие с телом матери. В качестве будущего объекта мать оказалась настолько противоречивой, что не позволила ребенку использо­вать себя как модель для формирования объекта, сохраняющего идентичность с собой в пространстве и времени, и поэтому столь же невозможным оказалось установление отношений с другими объектами. Если даже эти отношения в какой-то степени и воз­можны, они все равно нарушены неадекватностью первоначаль­ного опыта. Еще один аспект раскачивания в определенной мере подтверждает данные наблюдения. Раскачивание — один из не­многих аутоэротических действий в данном возрасте, производя которое ребенок зачастую обнаруживает нечто, напоминающее оргазмическое удовольствие, неистовый восторг. При раскачи­вании не происходит расщепления либидинозного влечения на различные подчиненные виды разрядки (подобные тем, которые обнаруживаются в игре с гениталиями и любого рода игре). В Данном случае влечение полностью направлено на первичный НаРЦИссический объект, на собственное тело ребенка. Это сопо­ставимо с установлением примата гениталий, когда парциальные

влечения, исходящие от эрогенных зон, сосредоточиваются на гениталиях. Однако в раскачивании нет подобной реконцентра-ции, поскольку влечение еще не успело расщепиться на парци­альные влечения, которые в этом возрасте еще не локализова­ны в соответствующих зонах. Речь идет скорее о недифферен­цированном влечении, которым нарциссически наделяются психические репрезентанты собственного тела.

Таким образом, непоследовательное и противоречивое поведе­ние матери препятствует формированию адекватных объектных отношений и задерживает развитие ребенка на уровне первич­ного нарциссизма, а потому разрядка либидинозного влечения ограничивается у него исключительно раскачиванием.



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-20; просмотров: 153; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 35.175.246.88 (0.029 с.)