Психотерапия и излечение обезьян

Следующим закономерным шагом наших исследований был поиск способов излечения депрессивного состояния наших животных.

Поскольку депрессия у наших обезьян вызывалась в основ­ном различными социальными воздействиями, то в первую оче­редь нас интересовала возможность лечения депрессии с помо­щью воздействий также социального характера.

Как уже говорилось, изолянты (животные, перенесшие изо­ляцию), выпущенные в клетку к сверстникам, подвергались же­стоким нападениям. Естественно, что дальнейшее улучшение их психического состояния было почти невозможно. Однако мы заметили, что состояние изолянта несколько улучшалось, если какой-либо другой обезьяне удавалось вступить с ним в кон­такт. Даже некоторые «безмамные мамы» постепенно уступали настойчивым попыткам своих детей вступить с ними в контакт, и, к нашему великому удивлению, эти самки обычно проявляли вполне нормальные материнские чувства к следующему своему детенышу. Тогда мы попробовали подсаживать изолянтов к по­догреваемым искусственным матерям, и изолянты постепенно научились контактировать с безопасными для них суррогатами и значительно реже впадали в характерное для них состояние депрессии. А когда таких животных рассаживали затем в клет­ки по двое, у них уже наблюдались некоторые зачатки основ­ных видов социального взаимодействия.

Эти данные убедили нас в том, что общение, контакт с дру­гими особями могут значительно улучшать состояние изолянтов — все зависит от того, какой вид общения будет использован. Об­думывая методику лечения обезьяньей депрессии, мы пришли к выводу, что наилучшим «лекарем» в этой ситуации была бы та­кая обезьяна, которая могла бы вызвать у изолянта желание до­пустить предлагаемый ему контакт и в то же время не пред­ставляла бы для него физической опасности. Зная особенности общественного поведения у обезьян в разные их возрасты, мы выбрали в качестве «лекарей» нормально развитых обезьянок в возрасте от трех до четырех месяцев. Такие обезьяны еще слиш­ком малы, чтобы проявлять агрессивность, и еще сохраняют ус­тойчивую реакцию прижимания, но уже достаточно развиты для того, чтобы постепенно переходить от простейших форм* общения к сложной игре.

Поэтому мы взяли шестимесячных обезьян, находившихся от рождения в полной изоляции, и рассадили их по одной в клет­ки особой конструкции, которые могут служить и для жилья и для нашего исследования. В каждую клетку к ним подсадили по одной обезьянке трехмесячного возраста. Изолянт и «лекарь» были отделены друг от друга перегородкой, которая на два часа в день убиралась, что позволяло обезьянам общаться друг с другом.

Первой реакцией изолянта на приближение «лекаря» было забиться в угол, сжаться в ко­мок и раскачиваться из сторо­ны в сторону. Несмотря на это, «лекарь» продолжал следовать за изолянтом и прижиматься к нему (рис. 10). Вскоре изолянты начинали сами прижиматься к «лекарю», а через несколько не­дель изолянты и «лекари» уже играли друг с другом. В течение этого времени ненормальности в поведении изолянта постепенно исчезали, а шесть месяцев спу­стя наступало практически пол­ное выздоровление.

Побочным результатом этих опытов оказались интересные данные о различиях между поведением самцов и самок. Почти случайно получилось так, что все изолянты в этих опытах были самцами, а все «лекари» — самками. Давно известно, что при нормальных условиях воспитания у самцов в отличие от самок вырабатывается грубая форма игрового поведения и эти разли­чия впервые проявляются еще до достижения животными шес­тимесячного возраста. Наши вылечившиеся самцы провели пер­вые шесть месяцев своей жизни в полной социальной изоля­ции, а после этого находились лишь в обществе самок-«лекарей» или друг друга. Таким образом, у них не было социальной мо­дели (взрослого самца), которая могла бы способствовать выра­ботке у них мужских игровых навыков. Тем не менее, когда они стали играть, их манера игры носила явно мужской характер. Это лишний раз подтверждает наши давно уже накапливавшие­ся данные о том, что половые различия в характере игры опреде­ляются не подражанием, а генетикой. Одежду определяет куль­тура, но половые железы — природа.

Рис. W

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы прошли путь от размышления до лечения — путь трудный и долгий. Приходилось преодолевать препятствия и отклоняться в сторону, но с годами мы поняли, что все это пошло лишь на пользу. Мы начали с опытов по научению, а затем перешли к исследованию любви. Нашей первой любовью был простой и мягкий заменитель матери. Теперь наша любовь — это сложное обезьянье общество, изучение которого привело нас снова к исследованию научения. Были и другие круги. В своих исследованиях психического расстройства мы начали как сади­сты, старающиеся довести животное до ненормального состоя­ния. Сегодня мы врачи, стремящиеся добиться выздоровления. Завтра появятся новые проблемы, новые надежды и новые го­ризонты. Поскольку знание само все время меняется, то и по­иск знания не кончается никогда.

М. Кляйн

НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ВЫВОДЫ, КАСАЮЩИЕСЯ ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ РЕБЕНКА [7]

Изучение психики детей все больше и больше приво­дит меня к осознанию ошеломляющей сложности и комплекс­ности процессов, которые действуют, зачастую одновременно, на ранних стадиях развития. В написании этого раздела я пы­талась осветить некоторые аспекты эмоциональной жизни ре­бенка в течение первого года, отбирая их с особым акцентом на тревоге, защитах и объектных отношениях[8].

ПЕРВЫЕ ТРИ ИЛИ ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ЖИЗНИ (ПАРАНОИДНО-ШИЗОИДНАЯ ПОЗИЦИЯ) [9]

I

С самого начала постнатального периода жизни мла­денец переживает тревогу, исходящую от внутренних и внешних источников. Я в течение многих лет придерживалась мнения, что работа инстинкта смерти дает начало страху уничтожения — и это является первопричиной тревоги преследования. Первый внешний источник тревоги может быть обнаружен в пережива­нии рождения. Этот опыт, который, согласно Фрейду, формиру­ет паттерны для всех позднейших ситуаций тревоги, непремен­но должен повлиять на первые отношения младенца с внешним миром[10].

Таким образом, вероятно, боль и дискомфорт, переживаемые младенцем, так же как и утрата внутриутробного состояния, вос­принимаются им как нападение враждебной силы, иначе гово­ря, как преследование⁵. Тревога преследования, следовательно, с самого начала включается в отношение ребенка к объектам в той мере, в какой он подвергается лишениям.

Предположение, говорящее о том, что первые переживания ребенка, связанные с кормлением и присутствием его матери, инициируют объектное отношение к ней, является одной из ба­зовых концепций, выдвигаемых в этой книге. Это отношение яв­ляется первоначально отношением к частичному объекту как для орально -либидинозных, так и для орально-деструктивных импуль­сов, которые с самого начала жизни направлены, в частности, на материнскую грудь. Мы предполагаем, что всегда существу­ет взаимодействие, хотя и в различных пропорциях, между ли-бидинозными и агрессивными импульсами, аналогичное слия­нию инстинкта жизни и инстинкта смерти⁶. Можно считать, что периоды свободы от голода и напряжения являются оптималь­ным соотношением, равновесием между либидинозными и аг­рессивными импульсами. Это равновесие нарушается всякий раз, когда вследствие лишения (внутреннего или внешнего проис­хождения) усиливаются агрессивные импульсы. Я считаю, что подобные изменения в равновесии между либидо и агрессией дают начало эмоции, называемой жадностью, которая является первичной и самой главной в оральной природе. Любое увели­чение интенсивности жадности укрепляет ощущение фрустра­ции и, в свою очередь, агрессивные импульсы. У детей, у кото­рых силен врожденный агрессивный компонент, тревога пре­следования, фрустрация и жадность легко пробуждаются, и это вносит свой вклад в трудности, возникающие у ребенка с пере­несением лишений и борьбой с тревожностью.

Таким образом, сила деструктивных импульсов в их взаимо­действии с либидинозными импульсами обеспечивает конститу-

⁵ Я подчеркивала, что борьба между инстинктом жизни и инстинктом смерти уже является составной частью болезненного переживания рож­дения и увеличивает проистекающую из нее тревогу преследования.

⁶ Перевод английского термина «instinct» оставлен дословным, тем са­мым подчеркивая янглоязычное происхождение работы Кляйн, хотя здесь и в других случаях Кляйн имеет в виду фрейдовскую теорию влечений (trieb, нем.). Подобное замечание можно сделать и во многих других слу­чаях использования «инстинкта» в психоаналитическом контексте. См.: Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.

циональный базис для интенсивности жадности. Однако в то вре­мя как в одних случаях тревога преследования может усили­вать жадность, в других (как я подчеркивала в «Психоанализе детей») она может стать причиной наиболее ранних нарушений пищевого поведения.

Периодически повторяющиеся переживания удовлетворения и фрустрации являются мощным стимулом для либидинозных и деструктивных импульсов, для любви и ненависти. В результате получается, что грудь, в виде психического представления, в силу того, что она удовлетворяет, оказывается любимой и ощущается как «хорошая»; поскольку грудь является и источником фруст­рации, она ненавидится и ощущается как «плохая». Этот силь­ный контраст между «хорошей» и «плохой» грудью существует во многом благодаря недостаточной интегрированности Эго и благодаря процессам расщепления внутри Эго и в отношении к объекту. Существуют, однако, основания предполагать, что даже в течение 3—4 первых месяцев жизни ребенка «хорошие» и «плохие» объекты не полностью отделены друг от друга в его психике. Материнская грудь как в Своем хорошем, так и в пло­хом аспекте сливается для ребенка с ее телесным присутстви­ем; и отношение к матери как к личности устанавливается по­степенно, начиная с наиболее ранних стадий.

Вдобавок к переживаниям удовлетворения и фрустрации, обусловленным внешними факторами, двойному отношению к первому объекту способствует множество эндопсихических про­цессов, и главным образом процессы проекции и интроекции. Младенец проецирует свои любовные импульсы и приписывает их удовлетворяющей его («хорошей») груди точно так же, как он приписывает фрустрирующей («плохой») груди проецируе­мые на нее деструктивные импульсы. Одновременно с этим по­средством интроекции «хорошая» грудь и «плохая» грудь фор­мируются внутри психики младенца⁷.

Таким образом, картина объекта, внешнего и переведенного во внутренний план, в психике ребенка искажена фантазиями, тесно связанными с проецированием его импульсов на объект. «Хорошая» грудь — внешняя и внутренняя — становится прото­типом всех полезных и удовлетворяющих объектов, «плохая» же

Эти первые интроецированные объекты формируют ядро Супер-Эго. На мой взгляд, Супер-Эго начинает создаваться наиболее ранними процес­сами интроекции и постепенно достраивается хорошими и плохими фигурами, интернализированными в любви и ненависти на различных этапах развития и постепенно ассимилированными и интегрированны­ми Эго.

грудь — прототипом всех внешних и внутренних преследующих объектов. Множество факторов, входящих в состав младенчес­кого чувства удовлетворенности, таких, как смягчение чувства голода, удовольствие от сосания, свобода от дискомфорта и на­пряжения, а также чувство ребенка, что он любим, — все это становится атрибутом «хорошей» груди. Наоборот, любая фрус­трация и дискомфорт приписываются «плохой» (преследующей) груди.

Сначала я опишу различные стороны отношения ребенка к «плохой» груди. Если мы рассмотрим картину, существующую в психике младенца — в том виде, в котором мы можем что-либо узнать о ней ретроспективно в анализе детей и взрослых, — мы обнаружим, что ненавидимая грудь приобрела орально-деструк­тивные качества импульсов самого младенца, возникающих в состояниях фрустрации и ненависти. В своих деструктивных фан­тазиях он кусает и разрывает грудь, уничтожает ее, пожирая. При этом у младенца возникает чувство, что грудь будет атако­вать его точно так же. По мере того, как уретрально- и аналь-но-садистические импульсы набирают силу, ребенок в своих представлениях начинает атаковать грудь с помощью ядовитой мочи и взрывчатых фекалий и ожидает, что грудь ответит ему той же ядовитостью и взрывчатостью. Детали его садистичес­ких фантазий определяют содержание его страхов, боязни внут­ренних и внешних преследователей, связанное в первую оче­редь с «плохой» грудью⁸.

Так как воображаемые нападения на объект коренным об­разом подвержены влиянию жадности и страха жадности объек­та, приписанной объекту благодаря проекции, то это является существенным элементом тревоги преследования: «плохая» грудь станет пожирать младенца столь же жадно, сколь жадно он же­лает пожирать ее.

Однако даже в течение наиболее ранних стадий тревога пре­следования в некоторой степени гасится отношением ребенка к «хорошей» груди. Я уже указывала выше, что, несмотря на то что чувства ребенка сконцентрированы на отношениях с мате­рью, которая кормит его и которая представлена свсЛэй грудью,

Тревога, связанная с нападением интернализированных объектов, преж­де всего частичных объектов, является, на мой взгляд, базисом для ипо­хондрии. Я выдвигала это предположение в своей книге нПсихоанализ детей» и, кроме того, излагала там же свою идею о том, что ранние инфантильные тревоги по своей природе являются психотическими, образуя почву для позднейших психозов.

уже очень рано существуют и другие аспекты отношения к ней: даже очень маленькие дети реагируют на улыбку матери, на ее руки, голос, на то, как она держит ребенка и как заботится о его потребностях. Удовлетворение и любовь, которые младенец испытывает в этих ситуациях, в общем помогают нейтрализа­ции тревоги преследования и даже ослаблению чувств утраты и преследования, берущих начало от переживания рождения. Его физическая близость к матери во время кормления — по суще­ству, его отношение к «хорошей» груди — раз за разом помога­ет ему преодолевать тоску по потерянному прежнему состоя­нию и укрепляет его доверие к хорошим объектам (см. приме­чание № 1).

II

Характерным для младенческих эмоций является то, что по природе своей они экстремальны и обладают большой силой. Ребенок чувствует, что фрустрирующий (плохой) объект является ужасным преследователем, хорошую же грудь он скло­нен превращать в «идеальную» грудь, способную к осуществле­нию его жадных желаний и неограниченного, немедленного и вечно длящегося удовлетворения. Таким образом возникают чув­ства, связанные с идеальной и неистощимой грудью, всегда до­ступной и готовой удовлетворить. Другой фактор, содействую­щий идеализации хорошей груди,— это сила страха преследо­вания, вызывающего у младенца потребность защититься от преследователя и, следовательно, приводящего к увеличению мощи все удовлетворяющего объекта. Идеализированная грудь образуется как естественное следствие преследующей груди, и поскольку идеализация преследующей груди обусловлена потреб­ностью в защищенности от преследующих объектов, она явля­ется средством защиты против тревоги.

Пример галлюцинаторного удовлетворения может помочь нам понять те направления, в которых действует процесс идеализа­ции. В этом состоянии фрустрация и тревога, происходящие от различных источников, устраняются, возвращается утраченная внешняя грудь вместе с чувством обладания идеальной грудью внутри себя. Мы можем также предположить, что младенец гал­люцинирует страстно желаемое им пренатальное состояние. Так как галлюцинаторная грудь неистощима, жадность ребенка на какой-то момент удовлетворяется (но рано или поздно чувство голода возвращает его к внешнему миру, и фрустрация, со всеми вытекающими из нее эмоциями, переживается вновь).

В исполняющих желания галлюцинациях в игру вступают мно­гие фундаментальные механизмы и защиты. Одним из них яв­ляется всемогущий контроль над внутренними и внешними объек­тами, благодаря которому Эго считает возможным для себя пол­ное обладание как внешней, так и внутренней грудью. Кроме того, в галлюцинации образ преследующей груди четко обособ­ляется от груди идеализируемой, а переживания фрустрации — от переживаний удовлетворения. Мне кажется, что подобное обо­собление, равнозначное расщеплению объекта и чувств по от­ношению к нему, связано с процессом отрицания. Отрицание в своей наиболее крайней форме — в том виде, в котором мы на­ходим его в галлюцинаторном удовлетворении,— эквивалентно уничтожению любых фрустрирующих объектов или ситуаций и, таким образом, тесно связано с сильным чувством всемогуще­ства, которое существует на ранних этапах жизни. Ситуация фру­страции, объект, служащий ее причиной, плохие чувства, начало которым дает фрустрация (так же как и отделение частей Эго), переживаются как выходящие за рамки существования, как те, которые следует подвергнуть уничтожению и посредством этого достигнуть удовлетворения и ослабления тревоги преследования. Уничтожение преследующего объекта и ситуации преследования тесно связано с контролем над объектом, всемогущим контролем в его крайней форме. Я также допускаю, что в какой-то мере эти процессы действуют и в механизме идеализации.

Представляется также, что раннее Эго, кроме того, исполь­зует механизм уничтожения отщепленного аспекта объекта, рас­щепив объект или ситуацию и находясь при этом в состояниях, отличных от удовлетворяющих желание галлюцинаций. Напри­мер, в галлюцинации преследования путающая сторона объекта и ситуации, по-видимому, доминирует в такой степени, что хо­рошие качества должны быть полностью уничтожены (к сожа­лению, я не имею возможности обсудить это в данной статье}. Кажется, что степень, в которой Эго обосабливает различные стороны объекта, значительно изменяется в различных состоя­ниях, и от этого может зависеть, будет ли отрицаемое качество ощущаться как полностью вышедшее за рамки существования.

Тревога преследования существенно влияет на эти процес­сы. Мы можем предположить, что когда тревога преследования менее сильна, расщепление является менее обширным, а Эго, следовательно, в большей мере способно интегрировать себя и в некоторой степени синтезировать чувства к объекту. Вполне может быть, что какие-либо подобные шаги в интеграции воз­можны лишь в том случае, если в этот момент любовь, направ-

ленная на объект, преобладает над деструктивными импульсами (в конечном счете инстинкт жизни над инстинктом смерти). Тен­денция Эго интегрировать себя может, я думаю, рассматриваться в качестве выражения инстинкта жизни.

Соединение чувства любви и деструктивных импульсов по отношению к одному и тому же самому объекту — груди — слу­жит предпосылкой роста депрессивной тревоги, вины и стрем­ления к репарации поврежденного объекта любви — «хорошей» груди. Это подразумевает, что по отношению к частичному объек­ту — материнской груди — временами переживается амбивалент­ность⁹. В течение первых нескольких месяцев жизни такие со­стояния интеграции кратковременны. На этой стадии способ­ность Эго к достижению интеграции, естественно, все еще очень ограниченна, чему содействует сила тревоги, преследования и процессов расщепления. Кажется, что по мере развития, пере­живания опыта синтеза и, как следствие этого, депрессивной тревоги сама депрессивная тревога увеличивает свою частоту и продолжительность; все это составляет часть роста и интегра­ции. С прогрессом в интеграции и в синтезе противоположных эмоций по отношению к одному объекту становится возможным смягчение деструктивных импульсов посредством либидо¹⁰. Это, однако, приводит и к фактическому ослаблению тревоги, что яв­ляется фундаментальным условием для нормального развития.

Как я уже подчеркивала, существует великое разнообразие в силе, частоте и продолжительности процессов расщепления (не только среди разных людей, но и у одного и того же мла­денца в различные периоды). Характеристикой сложности и ком­плексности ранней эмоциональной жизни является то, что дей­ствует множество процессов — быстро чередуясь или даже од­новременно. Например, скорее всего вместе с расщеплением груди на два аспекта, любимый и ненавидимый (хороший и плохой объекты), существует расщепление совсем другой при­роды, приводящее к чувству, что Эго, так же как и его объекты, разбито на части; эти процессы подчеркивают состояние дезин­теграции. Такие состояния, как я уже говорила, чередуются с другими, в которых мера интеграции и синтеза объекта прояв­ляется в возрастающем порядке.

В моей работе «К исследованию развития маниакально-депрессивных состояний».

¹⁰ Эта форма взаимодействия между либидо и агрессией аналогична осо­бому состоянию слияния инстинктов.

Ранние методы расщепления существенно влияют на спосо­бы, которыми на несколько более поздних стадиях осуществля­ется вытеснение, а это, в свою очередь, определяет степень вза­имодействия между сознанием и бессознательным. Иначе гово­ря, степень, в которой различные части психики остаются проницаемыми в отношении друг друга, во многом определяет­ся силой или слабостью ранних шизоидных¹¹ механизмов. Вне­шние факторы играют первостепенную роль с самого начала жизни; вследствие этого мы имеем основания для предположе­ния, что каждый возбудитель страха преследования подкрепля­ет шизоидный механизм, т. е. тенденцию Эго расщеплять себя и объект, тогда как каждое хорошее переживание укрепляет до­верие к хорошим объектам и способствует интеграции Эго и синтезу объекта.

Ill

Некоторые умозаключения" Фрейда косвенно указыва­ют на то, что Эго развивается путем интроекции объектов. Что касается наиболее ранней ситуации, то «хорошая» грудь, инт-роецированная в ситуации счастья и удовлетворения, стано­вится, на мой взгляд, жизненно важной частью Эго и укрепля­ет его способность к интеграции. Эта внутренняя «хорошая» грудь образует также полезный и доброкачественный аспект раннего Супер-Эго, укрепляет способность младенца любить и доверять хорошим объектам, усиливает побуждения к интроек­ции хороших объектов и ситуаций и является, следовательно, неотъемлемой составляющей процесса обретения уверенности в борьбе с тревогой; она становится полномочным представи­телем инстинкта жизни внутри психики ребенка. Хороший объект способен, однако, выполнять эти свои функции только в том случае, если он ощущается младенцем как «неповреж-

¹¹ В работе со своими пациентами шизоидного типа я обнаружила, что сила их инфантильных шизоидных механизмов в конечном счете отвечает за сложности в получении доступа к их бессознательному. У таких паци­ентов прогресс в отношении синтеза затруднялся тем фактом, что под давлением тревоги они снова и снова становились не способны к со­хранению связей, которые должны были окрепнуть в ходе анализа между различными частями self. У пациентов депрессивного типа преграды между сознанием и бессознательным менее резко выражены, и, следо­вательно, такие пациенты более успешно преодолели свои шизоидные механизмы в раннем детстве.

денный», т. е. подразумевается, что объект был переведен во внутренний план преимущественно в обстановке любви и удов­летворения. Такие чувства предполагают, что удовлетворение от сосания было относительно не нарушено влияниями внешних или внутренних факторов. Основной источник душевных рас­стройств заключен в чрезмерности агрессивных импульсов, ко­торые увеличивают жадность и понижают способность к пере­несению фрустрации. Другими словами, когда в слиянии двух инстинктов инстинкт жизни берет верх над инстинктом смер­ти и соответственно либидо преобладает над агрессией, «хоро­шая» грудь способна более прочно сформироваться в психике младенца.

Однако орально-садистические желания, которые активны с самого начала жизни и легко приводятся в действие посред­ством фрустрации внутреннего или внешнего происхождения, неизбежно снова и снова рождают чувство того, что грудь раз­рушена в какой-то степени и внутри его, что является результа­том его собственных жадных и пожирающих нападений на нее. Эти два аспекта интроекции существуют бок о бок.

Преобладание фрустрации или удовлетворения в отношении младенца к груди, вне сомнений, во многом определяется вне­шними условиями, но у меня существует небольшое сомнение в том, что конституциональные факторы, влияющие с самого на­чала процесса укрепления Эго, следует принимать в расчет. Я прежде выдвигала предположение, что способность Эго к пере­несению напряжения является конституциональным фактором¹². Способность переносить тревогу, по сути своей сильная врож­денная способность, в конечном итоге, как оказывается, зависит от преобладания либидинозных над агрессивными импульсами, т.е. от той роли, которую инстинкт жизни играет с самого нача­ла в слиянии двух инстинктов.

Мое предположение о том, что оральное либидо, выражен­ное в сосательной функции, дает младенцу возможность интро-ецировать грудь (и сосок} в качестве относительно неуничтожи­мого объекта, не противоречит допущению, что деструктивные импульсы наиболее сильны на самых ранних этапах жизни. Фак­торы, оказывающие влияние на слияние и разделение двух ин­стинктов, все еще не ясны, но основания для сомнений в том, что в отношении к первому объекту — груди — Эго временами

Ср. «Психоанализ детей». Разд. 3.

оказывается способно, используя расщепление, обосабливать ли­бидо и агрессию, невелики¹³.

Сейчас я хотела бы обратиться к той роли, которую играет проекция в превращениях тревоги преследования. В других ра­ботах я описывала¹¹, как орально-садистические импульсы по­жирать и вычерпывать материнскую грудь начинают развиваться в фантазиях пожирания и опустошения материнского тела. Ата­ки, обусловленные другими источниками садизма, вскоре ста­новятся сцеплены с этими оральными атаками, и происходит развитие двух основных направлений садистических фантазий. Первая форма — преимущественно орально-садистическая и тесно связанная с жадностью — заключается в опустошении материн­ского тела, выкачивании из него всего хорошего и желаемого. Другая форма фантазматических нападений — преимуществен­но анальных — заключается в наполнении тела матери плохими субстанциями и частями самости младенца, проецируемыми на нее в результате расщепления. Представлено это главным об­разом экскрементами, которые становятся средством поврежде­ния, уничтожения или контролирования атакуемого объекта. Даже целая самость, ощущаемая как «плохая», входит в материнское тело и начинает его контролировать. В этих различных фанта­зиях Эго овладевает внешними объектами, в первую очередь ма­терью, посредством проекции и делает их продолжением своей самости. Объекты в некоторой мере становятся представителями Эго, и эти процессы, с моей точки зрения, являются базисом для идентификации через проекцию, или «проективной иденти­фикации». Идентификация посредством интроекции и иденти­фикация посредством проекции кажутся взаимно дополняющими друг друга процессами. Процессы, лежащие в основе проектив­ной идентификации, вероятно, действуют уже в наиболее ран­нем отношении к груди. «Вампироподобное» сосание, опустоше-

¹³ По контексту моего высказывания (как здесь, так и в предыдущих ра­ботах), вероятно, заметно, что я не согласна с концепцией Абрахама о □реамбивалентной стадии на том основании, что эта теория предпола­гает появление деструктивных (орально-садистических) импульсов лишь с момента прорезания зубов. Мы тем не менее должны помнить, что Абрахам также выделил садизм, свойственный «аампироподобному» со­санию. Вне сомнений остается тот факт, что прорезание зубов и физи­ологические процессы, затрагивающие десны, являются сильным сти­мулом для каннибалистических импульсов и фантазий, но агрессия со­ставляет часть наиболее раннего отношения младенца к груди, хотя на этой стадии она не всегда выражается в кусании.

¹⁴ Ср. «Психоанализ детей».

ние груди развиваются в фантазиях младенца в прокладывание пути в грудь, а в дальнейшем — в тело матери. Соответственно проективная идентификация могла бы начаться одновременно с жадной орально-садистической интроекцией груди. Это предпо­ложение согласуется с точкой зрения, часто выражаемой дру­гими авторами, относительно того, что интроекция и проекция взаимодействуют с самого начала жизни. Интроекция пресле­дующего объекта, как мы уже видели, в некоторой степени оп­ределена проекцией деструктивных импульсов на этот объект. Влечение проецировать («отбрасывать»), изгнание «плохого» воз­растают вместе со страхом внутренних преследователей. Когда в проекции отражено доминирующее влияние страха преследо­вания, объект, на который была спроецирована «плохая» самость, превращается в преследователя par excellence, который особен­но страшен именно из-за того, что был наделен всеми худшими качествами субъекта. Реинтроекция этого объекта подкрепляет остроту страха, боязни внешних или внутренних преследовате­лей. (Влечение к смерти или, скорее, опасности, с этим связан­ные, снова будет направлено вовнутрь.) Таким образом, суще­ствует устойчивое взаимодействие между страхом преследова­ния, связанным с внешним и внутренним миром, взаимодействие, в котором процессы, включенные в проективную идентифика­цию, играют жизненно важную роль.

Проекция любовных чувств, входящая в состав процесса «прикрепления» либидо к объекту, является, я считаю, предпо­сылкой для нахождения хорошего объекта. Интроекция хороше­го объекта стимулирует проекцию хороших чувств наружу, а это, в свою очередь, стимулирует повторную интроекцию и через нее укрепляет ощущения¹ обладания хорошим внутренним объек­том. Проекция хороших частей self или даже целой хорошей са­мости соответствует проекции плохой самости на объект и ок­ружающий мир. Реинтроекция хорошего объекта и хорошей самости ослабляет тревогу преследования. Таким образом, од­новременно улучшается отношение как к внутреннему, так и к внешнему миру, а Эго улучшает свою интегрированность и набирает силу.

Прогресс в интеграции, который, как я подчеркивала в бо­лее ранних разделах, зависит от временного преобладания лю­бовных импульсов над деструктивными, приводит к скоропре­ходящим состояниям, в которых Эго синтезирует чувства любви и агрессивные импульсы по отношению к одному тому же объекту (прежде всего к материнской груди). Этот синтезирую­щий процесс инициирует следующий важный шаг развития

(который с тем же успехом может протекать и одновременно): болезненные эмоции депрессивной тревоги и вины нарастают, агрессия смягчается под действием либидо, вследствие чего ос­лабевает тревога преследования; тревога, связанная с судьбой подвергающихся опасности внутренних и внешних объектов, при­водит к усилению идентификации с ними; Эго, таким образом, пытается произвести репарацию и, кроме того, затормозить и подавить агрессивные импульсы, которые, как чувствуется, мо­гут нанести вред любимому объекту¹⁵.

С ростом интегрированности Эго переживания депрессив­ной тревоги возрастают по частоте и продолжительности. Од­новременно, по мере разрастания сферы восприятия, в психике ребенка складывается концепция матери как единого целого и уникальной личности, концепция, которая перерастает пределы отношения к частям ее тела и к различным аспектам ее лично­стных свойств (таких, как ее запах, прикосновение, голос, улыб­ка, звук ее шагов и т.д.). Депрессивная тревога и вина посте­пенно фокусируются на матери как на личности и возрастают в интенсивности; депрессивная позиция выходит на передний план.

IV

До сих пор я описывала некоторые аспекты душевной жизни ребенка в течение первых трех-четырех месяцев. (Следу­ет, однако, помнить, что длительности стадий развития может быть дана только грубая оценка в силу существования больших инди­видуальных вариаций.) В изображении этой стадии в том виде, в каком я ее представила, основные особенности выделяются как характеристики. Параноидно-шизоидная позиция доминирует. Взаимодействие между процессами интроекции и проекции, а также реинтроекции и репроекции определяют развитие Эго. Отношение к любимой и ненавистной, «хорошей» и «плохой» груди является первым объектным отношением ребенка. Деструк­тивные импульсы и тревога преследования достигают крайнего

¹⁵ Абрахам считал, что подавление инстинктов впервые возникает на «...стадии нарциссизма с канн ибалистичес кой сексуальной целью» («Краткое изучение развития либидо»). Так как подавление агрессив­ных импульсов и жадности склонно вовлекать в этот процесс и либи-динозные желания, депрессивная тревога становится причиной тех труд­ностей в принятии пищи, которые случаются с ребенком в возрасте не­скольких месяцев и которые увеличивают время отлучения от груди. Что касается наиболее ранних проблем в кормлении, которые возника­ют у некоторых младенцев, то они, на мой взгляд, вызваны тревогой преследования (ср.: «Психоанализ детей»).

предела. Желание неограниченного, беспредельного удовлетворе­ния наряду с тревогой преследования вносят свой вклад в то, что младенец ощущает существование как «идеальной», так и опас­ной, пожирающей груди, каждая из которых обособлена в пси­хике ребенка. Эти два аспекта материнской груди интроециру-ются и формируют ядро Супер-Эго. Расщепление, всемогущество, идеализация, отридание и контроль над внешними и внутренни­ми объектами на этой стадии доминируют. Эти первые методы защиты экстремальны по своей природе, но хорошо гармониру­ют с интенсивностью ранних эмоций и ограниченной способно­стью Эго переносить острую тревогу. Несмотря на то что в неко­торых отношениях эти защиты препятствуют процессу интегра­ции, они крайне валены для целостного развития Эго, так как они раз за разом облегчают тревогу младенца. Эта относительная и временная безопасность достигается преимущественно посред­ством обособления хорошего объекта от преследующего. Присут­ствие в психике хорошего (идеального) объекта дает возможность Эго временами поддерживать сильное чувство любви и удовлет­ворения. Хороший объект также служит защитой от преследую­щего объекта, так как ощущается как способный заменить его (как в примере с удовлетворяющими желание галлюцинациями). Эти процессы подчеркивают, как мне кажется, достойный внимания факт — быстроту, с которой ребенок переживает чередующиеся состояния полного удовлетворения и огромного дистресса. На этой ранней стадии способность Эго справляться с тревогой, предо­ставляя возможность сосуществования противоположным эмоциям по отношению к матери и соответственно двум ее аспектам — «хо­рошему» и «плохому», все еще очень ограниченна. Это означает, что смягчение страха перед «плохим» объектом благодаря дове­рию к «хорошему» и рост депрессивной тревоги имеет место толь­ко в быстротечных переживаниях. Вследствие сменяющих друг друга процессов дезинтеграции и интеграции постепенно разви­вается более интегрированное Эго с возросшей способностью справляться с тревогой преследования. Отношение ребенка к частям тела его матери, сфокусированное на ее груди, постепен­но сменяется отношением к ней как к личности.

Эти процессы, представленные в раннем детстве, могут быть рассмотрены в нескольких основных направлениях:

а) Эго, имеющее некоторые зачатки интеграции и связнос­ти и прогрессирующее в этом направлении. Эго также выпол­няет с самого начала жизни (ее постнатального периода) неко­торые фундаментальные функции, поэтому Эго использует

процессы расщепления и подавление инстинктивных желаний как некие защиты против тревоги преследования, которая пе­реживае