Структурный марксизм П: логика капитала

Истрепанного слова «диалектика» хотели избежать и предпочитали называть критику Марксом политической экономии анализом «логики капитала». Явление немецкоязычное, развилось также в Дании и Швеции. Зачинателем является австрийско-русский беженец Роман Роздольский с публикацией книги «История появления «Капитала» Маркса» (1968), которая основана на двадцатилетнем прочтении черновиков Маркса к «Капиталу», так называемых «Набросков». Он показал, что Маркс работал на двух разных уровнях абстракции. В первой книге «капитал вообще», а третьей – «капитал в формах его проявления». И не только в молодости, но и в зрелом состоянии, Маркс – под влиянием Гегеля. Это дает ключ к пониманию Марксовой критики экономии как теории о том, каким образом понятие капитала (потребительская стоимость, меновая стоимость, наемный труд и т.п.) во все большей мере организовывало собой общественные условия. В Отличие от Альтюссера, который видел экономику, политику и идеологию как относительно автономные структуры, сторонники логики капитала рассматривали экономическую теорию Маркса в первую очередь как теорию о буржуазном обществе (а не только экономики). Речь идет о том, что понятие капитала логически развивается в истории.

 

В 1962 г. чех Йиндржих Зелены публикует книгу «Метод и теория в «Капитале», в 1967 г. Виталий С. Выгодский издает книгу «Великое открытие». Вместе с книгой Роздольского, они дают возможность переориентации исследований в западном марксизме на анализ современного государства, школы, социализации и т.д., которые проводились в рамках логики капитала. Но общим была работа с диалектикой форм сущности и явления, что являлось, по их мнению, особым методом Маркса в анализе капитала. Эта диалектика форм сущности и явления была Марксом взята у Гегеля. Но в отличие от Гегеля, сущность в логике капитала означает скорее скрытую структуру, которая все более проявляется в действительности. Люди не остаются (как у Альтюссера) лишь носителями структуры: логика капитала пытается вторгнуться в действительность, и люди могут и должны этому оказать сопротивление. Но и здесь картина развития логики капитала неизбежна. Развитие государства, реформы школы, процессы социализации, даже мысли и чувства людей по мере развития капитализма все более подчиняются «логике капитала», мысль такова - капиталистическая экономика в буквальном смысле все более «обобществляется», не только в том смысле, что национализируются некоторые предприятия или экономика становится важной частью общества, а в том, что все больше сфер подпадает под капиталистический принцип формирования капитала посредством извлечения прибавочной стоимости. Капитал выступает у них чуть ли не как мировой дух у Гегеля. Они не считают, что экономика служит причиной других общественных явлений, это- основополагающий структурный принцип, при развитии капитала приобретающий конкретные формы проявления. В настоящее время эта школа логики капитала почти полностью исчезла, однако появились другие подходы. Логику культуры позднего капитализма дает Ф.Джеймисон.

 

Фредерик Джеймисон (1934 г.р.)- американский философ и культуролог, является ведущим представителем современного западного марксизма (Марксизм и форма: Диалектические теории литературы ХХ века (1971), Тюрьма языка (1972), Фабулы агрессии (1979), Политическое бессознательное(1981), Поздний марксизм (1990), Постмодернизм, или логика позднего капитализма (1991), Геополитическая эстетика (1993) и др.). Он принадлежит к «левому деконструктивизму» или неомарксизму (Джеймисон, Ф.Лантриккия, М.Рьян), с явным влиянием книги П.Рикера «Об интерпретации», поскольку разграничивает негативную, деструктивную и позитивную герменевтику. Первая демистифицирует иллюзии – эта традиция выводится Джеймисоном из идей Маркса, Ницше, Фрейда и Дерриды и объявляется близкой марксистской критике «ложного сознания». Вторая пытается получить доступ к «сущностным истокам жизни» и связывается с диалогичностью и карнавальностью М.Бахтина, социальным утопизмом франкфуртских социологов и «антропологической марксистской философией» Э.Блоха с ее «принципом надежды». И сам марксизм Джеймисон рассматривает через призму философского утопизма Блоха (и франкфурской установки на утопию как на методологический принцип). Он утверждает: «Марксистская негативная герменевтика, марксистская практика собственно диалогического анализа должны в практической работе прочтения и интерпретации применяться одновременно с марксистской позитивной герменевтикой или расшифровкой утопических импульсов тех же самых по-прежнему идеологических текстов».[135] Джеймисон утверждает, что марксизм на сегодня «является единственной живой философией, которая обладает концепцией единого целостного знания и монизма дисциплинарных полей; он пронизывает насквозь сложившиеся ведомственные и институциональные структуры и восстанавливает понятие универсального объекта изучения, подводя фундамент под кажущиеся разрозненные исследования в экономической, политологической, культурологической, психоаналитической и прочих областях».[136]

 

Он работает в рамках «критики культуры» и пытается создать свой вариант постструктурализма, в котором значительную роль играет методика анализа герменевтики и деконструктивизма. Последний, несмотря на явный историзм, «освобождает нас от эмпирического объекта: института, события или индивидуального художественного произведения, привлекая наше внимание к процессу его конструирования как объекта и его отношения к другим объектам, конституированным таким же образом».[137] Здесь проявляется феноменологическая установка на интенциональность сознания и нераздельность существования субъекта и объекта в мире опыта, что говорит о его своеобразном марксизме. Для левых деконструктивный анализ – часть «культурных исследований», или «дискурсивных практик» как риторических конструктов, обеспечивающих власть господствующих идеологий через соответствующую идеологическую «корректировку» и редактуру «общекультурного знания» той или иной исторической эпохи.

 

Джеймисон развивает мысль Лиотара, но утверждает, что «повествование» - не столько литературная форма или структура, сколько «эпистемологическая категория» (наподобие кантовским категориям времени и пространства) и может быть понята как одна из абстрактных координат, изнутри которых мы познаем мир, как «бессодержательная форма», налагаемая нашим восприятием на неоформленный поток реальности. Повествование в такой же степени открывает и истолковывает мир, в какой скрывает и искажает его. В этом и проявляется специфическая функция «повествовательного знания», ибо она служит для реализации «коллективного сознания», направленного на подавление исторически возникающих социальных противоречий. Но эта функция не осознается и Джеймисон называет ее «политическим бессознательным». Метарассказы продолжают влиять на людей, существуя в «рассеянном» виде, как всюду присущая «власть господствующей идеологии». «Левый» из Англии К.Батлер даже обвиняет Джеймисона в попытке дать «цельную объяснительную методологию», хотя последний заявляет, что «марксизм включает в себя другие интерпретативные модусы или системы»,[138] что больше походит на декларацию. Но Джеймисон склонен объявлять объяснительную роль марксизма, способного, в его понимании, вместить в свою методологию все современные методы анализа текста. Эта установка реализуется в определенной степени и в работах. Так, в «Политическом бессознательном» он объединяет и пытается интегрировать в некое целое идеи Дерриды, Фрая, Греймаса, Лакана, Рикера, Альтюссера, Машере, Леви-Стросса, Бахтина. Специфика позиции его в этой книге в том, что на основе текстуалистского подхода к истории и реальности он пытается смягчить его, дав ему рациональное объяснение в постструктуралистских рамках. «История – не текст, не повествование, господствующее или какое-либо иное, но, как отсутствующая причина, она недоступна нам, кроме как в текстуальной форме, и поэтому наш подход к ней и к самому реальному неизбежно проходит через стадию ее предварительной текстуализации, ее нарративизации в «политическом бессознательном».[139] Эта рационализированная текстуализация должна помочь, по замыслу Джеймисона, избежать опасности, как эмпиризма, так и вульгарного материализма.

 

«Политическое бессознательное» строится на двух предпосылках: 1) абсолютной исторической, социальной, классовой и идеологической обусловленности сознания каждого индивида; 2) на утверждении о якобы фатальной непроясненности, неосознанности своего положения, своей идеологической обусловленности, проявляемой всякой личностью. Особенно это характерно для писателя, имеющего дело с артефактом - литературным текстом, представляющим собой «социально-символический акт». Джеймисон пытается выявить это политическое бессознательное, ограничиваясь пределами письменно зафиксированного сознания, представляя и всю историю человечества как целостное в своем единстве коллективное повествование, связывающее прошлое с настоящим. Оно характеризуется единой фундаментальной темой – «коллективной борьбой, цель которой – вырвать царство Свободы из оков царства Необходимости».[140] Концепция политического бессознательного помогает выявить единство этого непрерывного повествования – логику и диалектику.

 

Здесь можно увидеть и критику Альтюссером «экспрессивной причинности», которая сводит любое целое к своей внутренней сущности, в которой элементы целого являются всего лишь феноменальными формами выражения этого внутреннего принципа сущности, наличного в каждой точке целого.[141] Альтюссер заменяет экспрессивную причинность структурной. Структура (задуманная как диалектический характер неразрывной связи целого и его частей) как имманентно присущее этим элементам в их совокупности и возникающее в результате взаимодействия, и является отсутствующей причиной. Опираясь на эту теорию Джеймисон вместо «вульгарно марксистской теории уровней», основывающейся на соотношении базиса и надстройки, где «главной определяющей инстанцией» является экономика, предлагает схему «альтюссеровского понимания проблемы», в которой способ производства отождествляется со структурой в целом или со «структурой во всей ее совокупности. История в этом случае понимается как отсутствующая причина всех поступков и мыслей людей, так как «она доступна нам не только в текстуальной форме, и наша попытка постичь ее, как и саму реальность, неизбежно проходит через предварительную стадию ее текстуализации, нарративизации в политическом бессознательном».[142]

 

 Круг его интересов широк: от литературы Пруста и Сартра до теории кино и пространственно-визуальных практик современной культуры, от неомарксистских концепций Лукача, Адорно и Альтюссера до постструктуралистских построений Лакана, Делеза и Гваттари. При этом он последовательно отстаивает позицию, которая равно удалена, как от догматического марксизма, так и «догматического постструктурализма».[143] Принадлежа левому крылу теоретиков культуры, он сочетает современный аналитический аппарат (психоанализ, лингвистика, текстуальный анализ) с критической отстраненностью к современному состоянию общества и определяющим типам рефлексии над ним (сциентистского толка или ориентированных на «свободную игру» или «онтологические смыслы»). При этом особенностью его работ является огромный фактографический материал, целое поле взаимосвязанных отсылок в самые различные области духовной и материальной культуры. При анализе поздней культуры капитализма он отмечает тот факт, что эстетическое производство встроилось в товарное производство в целом, но: 1) потеряла глубину в новой культуре имиджа и симулякрума; 2) ослабила историчность как в отношении к общественной Истории, так и в формах индивидуальной темпоральности, чья «шизофреническая» структура предопределяет новые типы синтаксических и синтагматических отношений в искусствах; 3) появился новый («интенсивный») вид базисного эмоционального состояния; 4) установились глубинные конститутивные отношения всего этого к совершенно новой мировой экономической системе, 5) что и образует постмодернистские мутации на уровне непосредственного переживания мирового пространства многонационального капитала.

 

Постмодернистская культура, по Джеймисону, отвергает диалектическую модель сущности и явления (вместе с целым рядом понятий идеологии или ложного сознания, сопровождающих ее); фрейдовскую модель вытеснения (служащей мишенью для программного сочинения Фуко «Воля к знанию»); экзистенциальную модель подлинности и неподлинности, тесно связанной с принципиальной оппозицией отчуждения и его преодоления; новейшую фундаментальную семиотическую оппозицию означающего и означаемого. На смену этим разновидностям глубинных моделей пришли концепции практик, дискурсов, текстуальной игры, в которых глубина замещается множеством поверхностей. Происходит сдвиг в культуре, в результате которого отчуждение субъекта замещается его распадением, «смертью», что становится концом автономной буржуазной монады, или эго, или индивидуума, представляет собою нечто вроде идеологического миража. Это и конец психопатологии эго, конец стиля (уникального и личного), ибо нет Я, чтобы чувствовать. Место их занимают подражания уникально-личностному. Чувства (текучие и имперсональные) Лиотар называет «интенсивностями». Теряет силу норма, стили превращаются в коды. Рассогласование между телом и окружением – это неспособность нашего сознания составить карту многонациональной и децентрированной сети коммуникаций. Эстетика когнитивной картографии – педагогической политической культуры, стремящейся наделить индивидуального субъекта новым ощущением своего места в глобальной системе, учитывая сложнейшую диалектику репрезентации и ее оценки. Политическое искусство придерживается мирового пространства многонационального капитала, прорываясь к индивидуальному и коллективному субъекту. История понимается как «скрытая причина», детерминируя поведение и мышление в «политическом бессознательном».

 

 Джеймисон расчистил «теоретическое пространство» от идолов и кумиров, от старых представлений о структуре личности и общества, сложившихся на основе фрейдистских понятий и представлений. Марксистская в его понимании теория литературы способна включать в себя другие «интерпретативные модусы и системы», методологическая ограниченность которых может быть преодолена при одновременном сохранении их позитивных достоинств посредством «радикальной историзации их ментальных операций. Художественный процесс понимается Джеймисоном как результат своего рода «желательного мышления», в ходе которого желания писателя, не найдя удовлетворения в реальности, компенсируются в мире художественного вымысла, являющимся причудливым переплетением утопических элементов авторской фантазии и реальностей его жизни.[144]

 

В США целый ряд исследователей предприняли попытки соединить разного рода неомарксистские концепции с постструктурализмом, создавая, в зависимости от своих предпочтений, то социологизированные, то откровенно экстремистские социологические версии. Самые популярные из них – Ф.Джеймисон, Ф.Летриккия, Г.Спивак, Д.Брекман, М. Рьян. Так М.Рьян, испытывавший в 60-х гг. воздействие идей маоизма, а затем западноевропейского неомарксизма (прежде всего Антонио Негри), в «Марксизме и деконструктивизме» (1982) предпринимает попытки связать понятия текстуальности и интертекстуальности с теорией «социального текста», философию новых левых и деконструктивистов. Не будучи единым движением, они тем не менее образовали весьма влиятельный противовес аполитическому и аисторическому модусу постмодерна Йельской школы, пытаясь преодолеть ее внутрилингвистическую замкнутость. Постструктурализм был всегда отзывчив на некоторых концепции марксизма, воспринимая его в виде разного рода неомарксистских представлений (франкфуртцев, школы Альтюссера, Антонио Негри, Троцкого (как в Англии)) и в форме отдельных положений, формулировок. Можно усомниться в аутентичности подобного марксизма, в котором мнения варьируются от полного отрицания и осторожного скептицизма до декларируемой ангажированности, признания отдельных положений и частичной истинности учения.

 

Особо можно выделить постструктуралистское понимание марксизма Ж.Деррида, выраженное им в «Позициях»(1972), в интервью в Эдинбурге Джеймсу Киэрнзу и Кенку Ньютону (1980), и постмодернистское - в «Призраках Маркса» (1993). В интервью он заметил, что марксизм не является чем-то единым, ибо нет одного марксизма, как и единой марксистской практики. Существует некая связь между «открытым марксизмом» (трансформирующейся, неограниченной теорией, а не догмой и стереотипом), на котором он настаивает, и тем, чем он интересуется. Процесс превращения марксизма в открытую систему был медленным, неровным и нерегулярным. Он огорчен антимарксизмом, господствующим во Франции по политическим соображениям, при этом из анализа марксизма им выводится (как и большинством представителей леволиберальной интеллигенции Запада) проблематика бессознательного, представление о языковой природе сознания, весь круг вопросов феноменологически-герменевтического комплекса.

 

 «Призраки Маркса» (книга появилась после посещения Москвы в 1989 г.) - это анализ текстов Маркса через призму их культурной реализации с дополнительными направлениями, идущими к марксизму от Шекспира («Гамлет»), П. Валери («Кризис разума»), Ф. Фукуямы («Конец истории и последний человек») и М. Бланшо («Три голоса Маркса»). Сквозная тема – прояснение взаимоотношений философии и жизни, и попытка «научиться жизни» - проявляется через обращение к посмертным судьбам Маркса и созданного им учения, и в связи с Марксом – к проблемам посмертного бытования вообще, к теме жизни и смерти, к сопровождающих смерть призракам, фантомам, духам. Мы все, живущие, - призраки по отношению к присутствию. Призраки, которые анализирует Деррида, это призраки, 1) преследовавшие Маркса, 2) порожденные Марксом, 3)призраки самого марксизма, 4)общество, в котором утвердился марксизм, 5) призраки, распространяемые этим обществом по всему миру.

 

 Авторы, анализируемые Деррида, все соединяются по признаку принадлежности к анализу призраков. Само понятие «призрак» близко разуму, на котором основывается весь проект западной культуры. Урок марксизма, преподнесенный всей западной цивилизации, состоит в том, что марксизм не просто верил в призраков, но наделил их реальным существованием в культурной химере (утопии) социалистического государства, так что не изучать их непростительно. Марксизм успешно осуществил то, что стало модой интеллектуалов 90-х гг. - рассуждения о конце истории, философии, человека, культуры. «Апокалиптический тон в философию» был внесен марксизмом. Похороны философии необходимо повлекли появление призраков. Призраки Маркса привили культуре мессианский тон. Коммунизм не только начинался как призрак, то таковым и остался, ибо у него нет бытия, ни смерти, и странствия его еще не закончены. Маркс в «Капитале» отождествил образ с призраком, идола с фантазмом. Он пытается уловить призраки в зеркале онтологии присутствия, как актуальной реальности и объективности. Вывод таков - «мы должны учиться говорить с призраками и слушать их, если хотим научиться тому, что марксизм считал возможным научить нас – жизни».                                                                                 

Аналитический марксизм

В 80-е гг. развивается аналитический марксизм, который стал соперничать с альтюссерианством. Термин «аналитический марксизм» появился в 1986 г., хотя само течение стало складываться в конце 70-х годов, когда выходит книга канадского, но пишущего в Англии, философа Джеральда А.Коэна «Теория истории Карла Маркса. Защита» (1978). В ней он дает подробный анализ понятий исторической теории Маркса - производительные силы, производственные отношения, базис и надстройка. Он считает, что Маркс строит функционалистическую объяснительную модель. «Аналитические марксисты» - Дж. Коэн, Дж.Рёмер, Дж.Элстер, А.Вуд, Карлинг и др.- во многом согласны между собой, но их объединяет стремление придать марксистской социальной теории более строгую, «современную» форму, используя методы исследования и способы доказательства, развившиеся и усовершенствованные за сто лет после смерти Маркса, но главная их задача – построить современную теорию социализма. И подобная цель понятна, поскольку обоснованием «британского пути к социализму» занимались многие теоретики партии. 

 

Аналитические марксисты внесли определенный вклад и в развитие теории классовой борьбы. Во введении к сборнику «Аналитический марксизм» Джон Рёмер считает, что «неуверенные» победы социализма и «крах» капитализма говорят о «серьезном вызове марксизму», унаследованному от Х1Х столетия.[145] Следуя А.Тойнби, он полагает, что ответы на этот вызов могут быть различные, вплоть до отказа от марксизма. Но нельзя отбрасывать хорошее орудие только на том основании, что оно не работает в отдельных случаях, хотя лучшего нет. Надо выяснить, почему оно в одних случаях работает, а в других – нет, и эта задача исходная для марксистов подобного типа.

 

Аналитический марксизм сочетается с немарксистскими теориями и методами с целью освобождения его от ненаучных элементов. «Аналитики» предлагают усовершенствовать марксистскую теорию общества с помощью логико-математических моделей, применяя модальную логику, теорию рационального выбора и различные формы теорий игр или действий - из собственных предпочтений и т.п.[146] Результатом действий индивидов может быть нечто, что называется понятием «неумышленного наследства». В 80-е теория рационального выбора прижилась, прежде всего, в науке о государстве в виде так называемых теорий общественного выбора, как и в социологии. Вопросы, которые ставятся ими, до сих пор вызывают интерес: почему возникли классы как важные коллективные производители действий? Почему эксплуатация, систематическое присвоение прибавочной стоимости является ошибочным? Представляет ли социализм интересным для современных рабочих при капитализме? Является ли возможной социалистическая революция или мирный переход к социализму? Угнетаем ли пролетариат? В своих работах они и пытаются дать ответы на эти вопросы. Дж.Элстер пишет «Разъясняя Маркса» (1985). Адам Пжеворски - «Капитализм и социальная демократия» (1985). Математик и экономист Джон Рёмер - «Аналитическое обоснование марксистской экономической теории» (1981) и «Общую теорию эксплуатации и классов» (1982). Например, он считает, что группа эксплуатируется, если у нее есть возможная явная альтернатива, при которой положение членов группы могло быть лучше. Алан Вуд в работе «Карл Маркс» (1981) поднимает вопросы морально-философских основ теорий Маркса и его взглядов на равноправие и справедливость.

 

Марксизм, как считают, теперь проповедуется в «полном объеме» только в Китае, на Кубе, во Вьетнаме и Северной Корее. Марксизм с националистическими чертами. До сих пор, как утверждают, на Филиппинах, в Тайланде, Камбодже все еще есть маоисты-партизаны, борющиеся против феодалов, буржуазных или верных Москве режимов.