Домой после бесплодного воскресенья, -- оно тут как тут.

Иду дальше. Ветер доносит до меня вопль сирены. Я совсем один, но шагаю

Словно вступающее в город войско. В эту минуту над морем звучит музыка с

Плывущих кораблей; во всех городах Европы зажигаются огни; коммунисты и

нацисты стреляют на улицах Берлина; безработные слоняются по Нью-Йорку;

Женщины в жарко натопленных комнатах красят ресницы за своими туалетными

Столиками. А я -- я здесь, на этой безлюдной улице, и каждый выстрел из окна

В Нойкельне, каждая кровавая икота уносимых раненых, каждое мелкое и точное

Движение женщин, накладывающих косметику, отдается в каждом моем шаге, в

Каждом биении моего сердца.

Дойдя до пассажа Жилле, я не знаю, что делать. Разве меня не ждут в

Глубине пассажа? Но ведь и на площади Дюкотон в конце улицы Турнебрид есть

Что-то, что нуждается во мне, чтобы явиться на свет. Я в растерянности --

Каждое движение обязывает меня. Я не знаю, чего от меня ждут. Однако надо

Выбирать: я жертвую пассажем Жилле, я так и не узнаю, что он для меня

Приберег.

Площадь Дюкотон пуста. Неужели я ошибся? Мне кажется, я не перенесу

Такого разочарования. Неужели со мной и в самом деле ничего не случится? Я

подхожу к светящейся витрине кафе "Мабли". Я сбит с толку, я не знаю, стоит

Ли туда входить, я заглядываю внутрь сквозь большие запотевшие стекла.

Зал переполнен. Воздух поголубел от дыма сигарет, от испарений влажной

Одежды. Кассирша сидит за своей стойкой. Я ее знаю, она рыжая, как я, и в

Животе у нее гнездится болезнь, женщина медленно гниет под своими юбками с

Печальной улыбкой, похожей на запах фиалки, который источают иногда

разлагающиеся тела. Меня пробирает озноб: это... это она ждала меня. Она все

Время сидела здесь, воздвигнув над стойкой свой неподвижный торс, она

Улыбалась. Из глубины этого кафе что-то возвращается вспять к разрозненным

Мгновениям нынешнего воскресенья и сливает их воедино, придавая им смысл: я

Пережил этот день для того, чтобы под конец прийти сюда, прижаться лбом к

Этому стеклу и смотреть на это тонкое лицо, расцветающее на фоне гранатовой

Портьеры. Все замерло, моя жизнь замерла: это громадное стекло, тяжелый,

Синий, как вода, воздух, это жирное, белое растение в водной глубине и я сам

-- мы образуем некое единство, неподвижное и законченное, я счастлив.

Когда я вновь очутился на бульваре Ла Редут, я уже не ощущал ничего,

кроме горького разочарования. Я думал: "Пожалуй, ничем на свете я не дорожу

Так, как предчувствием приключения. Но оно является по своей прихоти и

мгновенно уходит, и когда оно уходит, я исчерпан до дна! Но неужто же оно

Наносит мне эти краткие иронические визиты лишь для того, чтобы доказать

мне, что я прохлопал свою жизнь".

А за моей спиной, в городе, на его прямых, освещенных холодным светом

Фонарей улицах, агонизировало громадное социальное явление -- воскресенье

Приходило к концу.

Понедельник

Как я мог вчера написать эту дурацкую, напыщенную фразу: "Я был совсем

один, но я шагал, словно вступающее в город войско"?

Мне нет надобности сочинять пышные фразы. Я пишу, чтобы прояснить

Некоторые обстоятельства. Надо остерегаться литературщины. Надо писать

Первое, что просится на кончик пера, не выбирая слов.

По совести, мне противно, что вчера я отдал дань возвышенному. Когда

Мне было двадцать лет, я напивался и потом уверял, что я из породы Декартов.

Я отлично понимал, что пыжусь, но продолжал свое, мне это нравилось. А на

Другой день мне было так мерзко, точно я проснулся на кровати среди

Блевотины. Когда я пьян, меня не рвет, но лучше бы уж рвало. Вчера я даже не

Мог бы оправдаться, что пьян. Я просто воодушевился, как дурак. Мне надо

Очиститься с помощью отвлеченных мыслей, прозрачных, как вода.

Чувство приключения, безусловно, не зависит от событий --

Доказательство налицо. Это скорее способ, каким нанизываются мгновения.