Разваренного старика. Щеки его фиолетовым пятном выступают на коричневой

Коже стула. Он шлепает по столу картой. Бубновый туз.

Но парень с песьей головой улыбается. Краснорожий игрок, склонившись

Над столом, следит за ним снизу, готовый к прыжку.

--А я -- вот так!

Рука парня выступает из темноты, белая, неторопливая, она мгновение

Парит в воздухе и вдруг коршуном устремляется вниз, прижимая карту к сукну.

Краснорожий толстяк подпрыгивает:

-- Черт побери! Бьет!

В скрюченных пальцах мелькает силуэт червонного короля, потом короля

Перевертывают лицом вниз, игра продолжается. Красавец король явился

Издалека, его приход подготовлен множеством комбинаций, множеством

Исчезнувших жестов. Но вот и он в свою очередь исчезает, чтобы дать жизнь

Новым комбинациям, новым жестам, ходам и ответам на них, поворотам судьбы,

Крохотным приключениям без счета.

Я взволнован, мое тело словно механизм высокой точности на отдыхе. Ведь

Я-то пережил настоящие приключения. Подробностей я уже не помню, но я

Прослеживаю неукоснительную связь событий. Я переплывал моря, я оставил

Позади множество городов, поднимался по течению рек и углублялся в лесные

Чащи и при этом все время стремился к другим городам. У меня были женщины, я

Дрался с мужчинами, но я никогда не мог возвратиться вспять, как не может

Крутиться в обратную сторону пластинка. И куда все это меня вело? Вот к этой

Минуте, к этому стулу, в этот гудящий музыкой пузырь света.

And when you leave me(_11).

Я, который в Риме так любил посидеть на берегу Тибра, в Барселоне

Вечером сотни раз пройтись взад и вперед по бульвару Рамблас, я, который

Возле Ангкора в Бассейне Священного Меча видел баньян, обвивший своими

Корнями храм Священных Змей, я сижу здесь, я существую в том же мгновении,

Что и игроки в манилью, я слушаю, как поет Негритянка, а за окном бродит

Хилая темнота.

Пластинка остановилась.

И темнота вошла -- слащавая, нерешительная. Ее не видно, но она здесь,

Она отуманила лампы; в воздухе что-то сгустилось -- это она. Холодно. Один

Из игроков пододвинул другому рассыпанные карты, тот их собирает. Одна карта

Осталась валяться на столе. Не видят они ее, что ли? Девятка червей.

Наконец кто-то ее подобрал, протянул парню с песьей головой.

-- А! Девятка червей!

Ну что ж, мне пора. Лиловый старик, мусоля кончик карандаша, склонился

Над листком бумаги. Мадлена смотрит на него ясным, пустым взглядом. Парень

вертит в своих руках червонную девятку. Боже мой!..

Я с трудом встаю; в зеркале над черепом ветеринара передо мной

Проплывает нечеловечье лицо.

Пойду в кино.

На улице мне лучше -- в воздухе нет сладковатого привкуса, нет

хмельного запаха вермута. Но, господи, какая стужа!

Половина восьмого, есть я не хочу, а сеанс начнется только в девять,

Что же мне делать? Надо идти побыстрее, чтобы согреться. Я в

Нерешительности: бульвар за моей спиной ведет к центру города, к пышным

огненным узорам главных улиц, к "Пале Парамаунт", к "Империалю", к зданию

громадного универмага "Яан". Меня все это отнюдь не прельщает: сейчас время

Аперитива, а я по горло сыт одушевленными предметами, собаками, людьми,

Всеми этими самопроизвольно шевелящимися мягкими массами.

Сворачиваю налево, сейчас я нырну в ту дальнюю дыру, где кончается

Вереница газовых фонарей, -- пойду по бульвару Нуара до проспекта Гальвани.

Из дыры задувает ледяной ветер -- там одни только камни и земля. Камни --

Штука твердая, они неподвижны.

Сначала надо миновать нудный отрезок пути: на правом тротуаре серая,

Дымчатая масса с прочерками огней -- это старый вокзал. Его присутствие

Оплодотворило первые сто метров бульвара Нуара, от бульвара Ла Редут до

Райской улицы, дав жизнь десятку фонарей и четырем стоящим бок о бок кафе:

"Приюту путейцев" и трем другим, которые днем чахнут, но по вечерами