Они, наверно, говорили об острове кайбот, его южная оконечность должна

Была быть видна между землечерпалкой и набережной внешнего порта.

Свет стал мягче. В этот зыбкий час что-то предвещало вечер. У

Воскресенья уже появилось прошлое. Виллы и серый парапет казались свежими

Воспоминаниями. Лица одно за другим теряли свой праздный вид, приобретали

Почти нежное выражение.

Молодая беременная женщина опиралась на руку белобрысого парня с грубым

Лицом.

-- Вот-вот, погляди, -- говорила она.

-- Чего там?

-- Вот они, вот, чайки.

Он пожал плечами -- никаких чаек не было. Небо почти совсем очистилось,

Слегка розовея на горизонте.

-- Я слышала их. Вот же. Они кричат.

-- Просто скрипнуло что-то, -- отвечал он.

Вспыхнул газовый рожок. Мне показалось, что прошел фонарщик. Дети

Подстерегают его приход -- это сигнал к возвращению домой. Но то был

Последний отблеск солнца. Небо еще оставалось светлым, но землю окутал

Сумрак. Толпа редела, стал отчетливо слышен рокот моря. Молодая женщина,

Опершись обеими руками о парапет, подняла к небу синее лицо, перечеркнутое

Черным -- губной помадой. На мгновение я подумал: уж не полюблю ли я людей.

Но в конце концов, это ведь их воскресенье, не мое.

Первым из всех огней загорелся маяк на острове Кайбот; остановившийся

рядом со мной мальчуган восторженно прошептал: "Ой! маяк!"

И сердце мое наполнилось великим предчувствием приключения.

Сворачиваю налево и по Парусной улице возвращаюсь на Маленькую Прадо.

Железные щиты на витринах опущены. Улица Турнебрид освещена, но безлюдна,

Она утратила свою недолгую утреннюю славу: в этот час она ничем не

Отличается от соседних улиц. Поднялся довольно сильный ветер. Я слышу, как

Громыхает жестяная шляпа архиепископа.

Я один, большинство бувильцев разошлись по домам, они читают вечернюю

Газету, слушая радио. Окончившееся воскресенье оставило у них привкус пепла,

Их мысли уже обращены к понедельнику. Но для меня не существует ни

Понедельников, ни воскресений -- просто дни, которые толкутся в беспорядке,

А потом вдруг вспышки, вроде нынешней.

Ничто не изменилось, и, однако, все существует в каком-то другом

Качестве. Не могу это описать: это как Тошнота, только с обратным знаком,

Словом, у меня начинается приключение, и когда я спрашиваю себя, с чего я

Это взял, я понимаю, в чем дело: Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СОБОЙ И ЧУВСТВУЮ, ЧТО Я

ЗДЕСЬ; ЭТО Я прорезаю темноту, и я счастлив, точно герой романа.

Что-то должно случиться: что-то ждет меня на улице Бас-де-Вьей; вон

Там, на углу этой тихой улицы, и начнется моя жизнь. И я иду вперед с

Ощущением неотвратимости. На углу улицы виднеется что-то похожее на белую

Тумбу. Издали она казалась черной, а теперь с каждым шагом становится все

Белее и белее. В этом темном теле, которое мало-помалу освещается, есть

Что-то необыкновенное, когда оно станет совсем светлым, совсем белым, я

Остановлюсь с ним рядом, и вот тут-то и начнется приключение. Этот белый,

Выступающий из темноты маяк, уже так близко, что мне почти страшно, -- я

Едва не повернул обратно. Но чары разрушать нельзя. Я иду вперед, протягиваю

Руку, касаюсь тумбы.

Вот она, улица Бас-де-Вьей, и притаившаяся в тени громада Святой

Цецилии, окна которой освещены. Громыхает жестяная шляпа. Не знаю, в самом

Ли деле мир вдруг уплотнился или это я слил звуки и формы в нерасторжимом

Единстве и даже представить себе не могу, что то, что меня окружает, может

Быть чем-то еще, а не тем, что оно есть.

Я приостанавливаюсь, жду, слышу, как у меня колотится сердце; я

Обшариваю взглядом безлюдную площадь. Я ничего не вижу. Поднялся довольно

сильный ветер. Я ошибся: улица Бас-де-Вьей -- просто остановка на моем пути:

ЭТО ждет меня в глубине площади Дюкотон.

Я не спешу продолжать путь. Мне кажется, я достиг высшей точки счастья.

В Марселе, Шанхае, в Мекнесе чего я только не делал, чтобы добиться такой

Полноты чувства. А сегодня, когда я уже ничего не жду, когда я возвращаюсь