Самые безвольные, были отшлифованы, как изделия из фаянса: тщетно искал я в

Них следы родства с деревьями, с животными, с миром земли или воды. Я

Понимал, что при жизни им не обязательно было иметь такие лица. Но, готовясь

Перейти в бессмертие, они вверили себя именитым художникам, чтобы те

Деликатно подвергли их лица тому же углублению, бурению, ирригации,

Посредством которых сами они изменили море и поля вокруг Бувиля. Так с

Помощью Ренода и Бордюрена они подчинили Природу -- вовне и в самих себе. На

Этих темных полотнах передо мной представал человек, переосмысленный

Человеком, и в качестве единственного его украшения -- лучшее завоевание

Человечества: букет Прав Человека и Гражданина. Без всякой задней мысли я

Восхищался царством человеческим.

Вошли господин с дамой. Они были в трауре и старались казаться

Незаметными. Потрясенные, они застыли на пороге зала, господин машинально

Обнажил голову.

-- Вот это да! -- взволнованно произнесла дама.

Господин первым обрел хладнокровие.

-- Целая эпоха, -- почтительно произнес он.

-- Да, -- сказала дама, -- эпоха моей бабушки.

Они сделали несколько шагов и встретились взглядом с Жаном Парротеном.

Дама разинула рот, но муж ее не был гордецом: вид у него стал приниженный,

На него, наверно, не раз устремляли устрашающие взгляды и выпроваживали за

Дверь. Он тихонько потянул жену за рукав.

-- Посмотри вот на этого, -- сказал он.

Улыбка Реми Парротена всегда ободряла униженных. Женщина подошла и

старательно прочитала:

"Портрет Реми Парротена, профессора Медицинской школы в Париже,

родившегося в Бувиле в 1849 году, кисти Ренода".

-- Парротен, член Академии наук, -- сказал ее муж, -- написан членом

Французской академии Ренода. Это сама История!

Дама кивнула головой, потом поглядела на Великого Наставника.

-- Как он хорош! -- сказала она. -- Какое у него умное лицо.

Муж широким жестом обвел зал.

-- Это все они и создали Бувиль, -- просто сказал он.

-- Хорошо, что их всех соединили здесь, -- сказала растроганная дама.

Мы были трое рядовых, маневрировавших, как на плацу, в этом громадном

Зале. Муж, который из почтительности беззвучно посмеивался, кинул на меня

Беспокойный взгляд и внезапно перестал смеяться. Я отвернулся и подошел к

Портрету Оливье Блевиня. Тихая радость завладела мной -- точно, я не ошибся.

Вот умора!

Женщина подошла ближе ко мне.

-- Гастон, -- позвала она, внезапно расхрабрившись. -- Иди же сюда.

Муж подошел.

-- Послушай, -- сказала она, -- ведь это его именем названа улица --

Улица Оливье Блевиня. Помнишь, маленькая такая улочка, она идет вверх по

Зеленому Холму возле самого Жукстебувиля. -- И, помолчав, добавила: --

Видно, он был человек с характером.

-- Да уж надо думать, не давал спуску смутьянам.

Фраза была обращена ко мне. Господин покосился на меня краешком глаза и

Засмеялся на сей раз громче, с самодовольным и требовательным видом, точно

Сам он и был Оливье Блевинь.

Оливье Блевинь не смеялся. Он нацелил в нас свою перекошенную челюсть,

Кадык его выдавался вперед. Настала минута молчания и экстаза.

-- Кажется, вот-вот шевельнется, -- сказала дама.

-- Это был крупный торговец хлопком, -- с готовностью пояснил муж. -- А

Потом он занялся политикой, стал депутатом.

Я это знал. Два года назад я навел о нем справки в "Кратком словаре

великих людей Бувиля" аббата Морелле. И переписал посвященную ему статью.

"Блевинь, Оливье-Марсиаль, сын предыдущего, родился и умер в Бувиле

(1849 -- 1908), закончил юридический факультет в Париже, в 1872 году получил

Звание лиценциата. Глубоко потрясенный восстанием коммунаров, которое

Принудило его, как и многих других, укрыться в Версале под защиту

Национального Собрания, он еще в том возрасте, когда молодые люди помышляют

об одних удовольствиях, дал себе клятву "посвятить жизнь восстановлению

Порядка". Он сдержал слово -- возвратившись в наш город, он основал

известный "Клуб Друзей Порядка", где в течение долгих лет каждый вечер