Маркиз де Рольбон только что умер во второй раз.

Еще совсем недавно он был здесь, у меня внутри, спокойный и теплый, по

Временам я даже чувствовал, как он во мне шевелится. Для меня он был живым,

более живым, чем Самоучка, чем хозяйка "Приюта путейцев". Конечно, у него

Были свои причуды, он мог по нескольку дней не появляться совсем, но часто,

Когда погода каким-то неисповедимым образом этому благоприятствовала, он,

Словно метеочувствительное растение, выглядывал наружу -- и я видел его

Бледное лицо и сизые щеки. Но даже когда он не показывался, я чувствовал,

Как он давит своей тяжестью мне на сердце, -- я был полон им.

И вот не осталось ничего. Как не осталось былого блеска на следах

Высохших чернил. Виноват был я сам: я произнес те единственные слова,

Которые не следовало произносить, -- я сказал, что прошлое не существует. И

В одно мгновение, совершенно бесшумно, маркиз де Рольбон вернулся в небытие.

Я взял в руки его письма, в каком-то отчаянии стал ощупывать их.

"Но ведь это же он сам, -- убеждал я себя, -- он сам начертал один за

Другим эти знаки. Он надавливал на эту бумагу, придерживал листки пальцами,

чтобы они не ерзали под его пером".

Поздно -- все эти слова потеряли смысл. Существовала пачка пожелтелых

Листков, которые я сжимал в руках, и только. Конечно, была у нее вся эта

Сложная история: племянник Рольбона в 1810 году погиб от руки царской

Полиции, бумаги его были конфискованы и взяты в Секретный архив, потом, сто

Десять лет спустя, переданы пришедшими к власти Советами в Государственную

Библиотеку, откуда я их выкрал в 1923 году. Но все это казалось

Неправдоподобным -- об этой краже, совершенной мной самим, у меня не

Осталось никаких реальных воспоминаний. Чтобы объяснить присутствие этих

Бумаг в моей комнате, нетрудно было сочинить сотню других куда более

Правдоподобных историй, но все они перед лицом этих шершавых листков

Показались бы пустыми и легковесными, точно мыльные пузыри. Если я хочу

Вступить в контакт с Рольбоном, лучше уж заняться столоверчением, чем

Рассчитывать на эти листки. Рольбон исчез. Исчез без следа. Если от него

Остались еще какие-то кости, они существовали сами по себе, независимо от

Всего прочего, они представляли собой просто некоторое количество фосфата и

Известняка в сочетании с солями и водой.

Я сделал последнюю попытку: я стал повторять слова мадам Жанлис, с

помощью которых я обычно воскрешаю маркиза: "Его опрятное морщинистое

Личико, все изрытое оспинами, на котором было написано выражение какого-то

Особенного плутовства, бросавшееся в глаза, несмотря на все старания маркиза

его скрыть".

Лицо маркиза послушно явилось передо мной: острый нос, сизые щеки,

Улыбка. Я мог сколько душе угодно воссоздавать его черты, быть может даже с

Большей легкостью, чем прежде. Но только это был всего лишь образ,

Родившийся во мне самом, плод моего собственного воображения. Вздохнув, я

Привалился к спинке стула с чувством непереносимой утраты.

Пробило четыре. Вот уже час я сижу на стуле, праздно свесив руки.

Начинает смеркаться. Больше ничего в комнате не изменилось: на столе

по-прежнему лежит блокнот белой бумаги, рядом с ним ручка и чернильница...

Но никогда больше я не стану писать на начатой странице. Никогда не пойду

Улицей Инвалидов Войны и бульваром Ла Редут в библиотеку, чтобы поработать в

Ее архивах.

Мне хочется вскочить, выйти на улицу, заняться чем угодно, чтобы

Забыться. Но я если шевельну хоть пальцем, если не буду сидеть совершенно

Неподвижно, я знаю, что со мной случится. А я пока еще не хочу, чтобы это

Случилось. Чем позже это произойдет, тем лучше. Я не шевелюсь -- машинально

перечитываю на листке бумаги неоконченный абзац:

"Усердно распускались самые зловещие слухи. Очевидно, Рольбон попался

На эту удочку, поскольку в письме от 13 сентября сообщил племяннику, что

составил завещание".