Живописных святилищах, прощайте, прекрасные лилии, наша гордость и

Оправдание нашего бытия. Прощайте, Подонки.

Понедельник

Я больше не пишу книги о Рольбоне -- конечно, писать я больше не могу.

Куда я дену свою жизнь?

Было три часа. Я сидел за столом, рядом лежала связка писем, которые я

похитил в Москве, я писал:

"Усердно распускались самые зловещие слухи. Очевидно, маркиз де Рольбон

Попался на эту удочку, поскольку в письме от 13 сентября сообщил племяннику,

что составил завещание".

Рольбон был тут: пока я еще не окончательно воссоздал маркиза в его

Историческом бытии, я наделял его моей собственной жизнью. Я ощущал его как

Теплый комок где-то в недрах живота.

И вдруг я подумал, что мне непременно возразят: "Рольбон де вовсе не

Был откровенен со своим племянником -- в случае неудачи заговора он хотел в

Глазах Павла I использовать его как свидетеля защиты. Вполне возможно, что

Маркиз придумал историю с завещанием, чтобы выглядеть этаким доверчивым

Простаком.

Возражение было пустяковое -- оно не стоило выеденного яйца. Однако я

Погрузился в мрачное раздумье. Я вдруг сразу увидел перед собой толстуху

официантку из кафе "У Камиля", блуждающий взгляд мсье Ахилла, зал, в котором

Я так явственно почувствовал, что затерян, покинут в настоящем. И устало

сказал себе: "Каким образом я, у которого не хватает сил удержать

собственное прошлое, надеюсь спасти прошлое другого человека?"

Я взял перо и попытался вернуться к работе; хватит с меня всех этих

Размышлений о прошлом, о настоящем, об окружающем мире. Я хочу одного --

Чтобы мне дали спокойно дописать мою книгу.

Но когда мой взгляд упал на чистый блокнот, меня вдруг поразил его вид

и я, с застывшим в воздухе пером, уставился на эту ослепительную бумагу:

Какая она плотная, броская, как ощутимо ее сиюминутное присутствие. В ней

Нет ничего, кроме сиюминутного настоящего. Буквы, которые я вывел на ней,

Еще не просохли, но они уже мне не принадлежат.

"Усердно распускались самые зловещие слухи..."

Эту фразу придумал я, вначале она была частицей меня самого. Теперь она

Вписалась в бумагу, объединилась с ней против меня. Я больше ее не узнавал.

Я даже не мог ее заново продумать. Она была там, передо мной, и тщетно было

Искать в ней признаков ее изначального происхождения. Ее мог написать любой

Другой человек. НО И Я, я сам, не был уверен, что ее написал я. Буквы уже не

Блестели, они просохли. Исчезло и это -- от их мимолетного блеска не

Осталось следа.

Я в тоске огляделся вокруг: настоящее, ничего, кроме сиюминутного

Настоящего. Легкая или громоздкая мебель, погрязшая в своем настоящем, стол,

Кровать, зеркальный шкаф -- и я сам. Мне приоткрывалась истинная природа

настоящего: оно --- это то, что существует, а то, чего в настоящем нет, не

Существует. Прошлое не существует. Его нет. Совсем. Ни в вещах, ни даже в

Моих мыслях. Конечно, то, что я утратил свое прошлое, я понял давно. Но до

Сих пор я полагал, что оно просто оказалось вне поля моего зрения. Прошлое

Казалось мне всего лишь выходом в отставку, это был иной способ

Существования, каникулы, праздность; каждое событие, сыграв свою роль до

Конца, по собственному почину послушно укладывалось в некий ящик и

Становилось почетным членом в кругу собратьев-событий -- так мучительно было

Представить себе небытие. Но теперь я знал: все на свете является только

тем, чем оно кажется, а ЗА НИМ... ничего.

Еще несколько мгновений я был захвачен этой мыслью. Потом рывком

Расправил плечи, чтобы от нее избавиться, и придвинул себе блокнот.

"...что составил завещание".

И вдруг мне стало непереносимо мерзко, перо выпало из моих рук,

Разбрызгивая чернила. Что случилось? Опять Тошнота? Нет, это была не она,

Комната хранила свой обычный приторно-дружелюбный вид. Разве что стол

Казался более тяжелым, более громоздким и ручка более тугой. И однако,