Неподвижный, безымянный, он зачаровывал меня, лез мне в глаза, непрестанно

навязывал мне свое существование. Тщетно я повторял: "Это корень" -- слова

Больше не действовали. Я понимал, что от функции корня -- вдыхающего насоса

-- невозможно перебросить мостик к этому, к этой жесткой и плотной тюленьей

Коже, к ее маслянистому, мозолистому, упрямому облику. Функция ничего не

Объясняла -- она позволяла понять в общих чертах, что такое корень, но не

ДАННЫЙ корень. Этот корень, с его цветом, формой, застывшим движением, не

поддавался никакому объяснению, был... уровнем ниже его. Каждое из ее

Свойств как бы отчасти утрачивалось им, вытекало наружу и, наполовину

Отвердев, становилось почти вещью, но в самом корне каждое из них было

ЛИШНИМ, и теперь уже мне казалось, что и весь ствол извергает себя из самого

Себя, отрицает себя, теряется в странном избытке. Я поскоблил каблуком

Черный коготь: мне хотелось слегка его ободрать. Просто так, из вызова,

Чтобы на дубленой коже появилась абсурдная розоватость ссадины, чтобы

ПОИГРАТЬ с абсурдностью мира. Но, убрав ногу, я увидел, что кора осталась

Черной.

Черной? Я почувствовал, как слово выдыхается, как оно стремительно

Теряет смысл. Черный? Корень НЕ был черным, не чернота была на этом куске

дерева, на нем было... было что-то другое. Черное, так же как круг, не

Существовало.

Я посмотрел на корень: был ли он больше чем черным или почти черным? Но

я тут же перестал задавать себе подобные вопросы -- я почувствовал, что

Вступаю в область познания. А я уже и прежде пытался вот так же неуемно

Прощупывать не поддающиеся наименованию предметы, уже делал попытку -- но

Тщетно -- мыслить О НИХ, и уже успел почувствовать, как их свойства,

Холодные, безжизненные, не даются в руки, проскальзывают между пальцами.

Вот, например, в тот вечер, в "Приюте путейцев", подтяжки Адольфа. Они НЕ

БЫЛИ фиолетовыми. Передо мной вновь встали два не поддающихся определению

Пятна на рубашке. И камень, пресловутый камень, с которого и началась вся

эта история: он не был... я уже не помнил в точности, каким он отказывался

Быть. Но я не забыл его пассивного сопротивления. Или рука Самоучки; как-то

В библиотеке я взял ее и пожал, а потом у меня возникло ощущение, что это

Как бы не совсем рука. Я подумал тогда о жирном белом червяке, но это был и

не червяк. И двусмысленная прозрачность пивной кружки в кафе "Мабли".

Двусмысленные -- вот какими были все эти звуки, запахи, вкусы. Случалось,

Они порскнут у тебя под носом, словно выгнанный из норы заяц, ты не

Обращаешь на них особенного внимания, и они кажутся простыми, надежными, и

Можно думать, что в мире и впрямь бывает настоящий синий, настоящий белый

Цвет, настоящий запах миндаля или фиалки. Но стоит на секунду их удержать,

Как чувство уверенности и удобства сменяется чудовищной тревогой: краски,

Вкусы, запахи никогда не бывают настоящими, они не бывают собой, и только

Собой. Простейшее, неразлагаемое свойство в самом себе, в своей сердцевине,

избыточно по отношению к самому себе. Вот, например, это черное возле моей

Ноги, казалось, что это не черный цвет, а скорее смутное усилие кого-то, кто

Никогда не видел черного, вообразить черное и кто, не сумев вовремя

Удержаться, вообразил какое-то сомнительное существо, за пределами цвета.

Это ПОХОДИЛО на цвет, но также... на синяк или на какие-то выделения, на

жировой выпот --да и на другие вещи, например на запах, это переплавлялось в

Запах влажной земли, теплого и влажного дерева, в черный запах, как лаком

Покрывавший это волокнистое дерево, в сладковатый вкус жеванного волокна. Я

Не мог сказать, что просто ВИЖУ это черное: зрение -- абстрактная выдумка,

Очищенная, упрощенная идея, идея, созданная человеком. Эта чернота, эта

Аморфная вялая явь, переполняла собой зрение, обоняние и вкус. Но изобилие

Оборачивалось мешаниной и в итоге превращалось в ничто, потому что было

Лишним.