А что такое вообще Антуан Рокантен? Нечто абстрактное. Тусклое воспоминание

обо мне мерцает в моем сознании. Антуан Рокантен... И вдруг "я" начинает

Тускнеть, все больше и больше -- кончено: оно угасло совсем.

Среди стен домов остается сознание, трезвое, неподвижное, опустошенное,

Оно само себя воспроизводит. Оно стало необитаемым. Еще недавно кто-то

говорил: "я", кто-то говорил: "мое сознание". Кто же это? Раньше во вне

Находились говорящие улицы со знакомыми запахами и красками. Теперь остались

Безымянные стены, безымянное сознание. Итак, в наличии: стены домов и между

Ними малюсенькая, живая и безликая прозрачность. Сознание существует как

Дерево, как былинка. Оно дремлет, ему скучно. Маленькие мимолетные

Существования поселяются в нем, как птицы на ветках.

Поселятся, а потом исчезнут. Забытое, заброшенное -- среди стен домов

под серым, пасмурным небом сознание. А смысл его существования вот в чем:

Оно сознает, что оно лишнее. Оно разжижается, распыляется, тщится затеряться

На темной стене, возле фонаря или там, дальше, в вечерней дымке. Но забыться

Ему не удается НИКОГДА; оно сознает, что оно сознание, которое пытается

забыться. Такова его участь. Есть сдавленный голос, который произносит:

"Поезд отходит через два часа", и есть сознание этого голоса. Есть также

Сознание некоего лица. Окровавленное, перепачканное, медленно проплывает

Оно, и в больших глазах стоят слезы. Его нет среди этих стен, его нет нигде.

Оно исчезает, его вытесняет сутулая фигура с окровавленной головой, она

Удаляется медленными шагами, и на каждом шагу кажется -- сейчас она

Остановится, и она не останавливается никогда. Есть сознание этой фигуры,

Медленно бредущей по темной улице. Она идет, но не удаляется. Темная улица

Не имеет конца, она теряется в небытии. Ее нет среди этих стен, ее нет

нигде. Есть сознание сдавленного голоса, который произносит: "Самоучка

бродит по городу".

Нет, не по этому городу, не среди этих безжизненных стен! Самоучка

Бродит по свирепому городу, который его не забыл. Есть люди, которые о нем

думают, например корсиканец или толстая дама. А может, и все остальные

жители города. Он еще не затерян, он еще не может потерять свое "я",

истерзанное, окровавленное "я", которое они не пожелали добить. У него болят

губы, болит нос: "Мне больно", -- думает он. Он бродит, ему надо бродить.

Если он остановится хоть на минуту, вокруг него внезапно вырастут стены

Библиотеки, и он окажется взаперти, и рядом очутится корсиканец, и сцена

повторится снова во всех подробностях, и дама крикнет с издевкой: "Таким

негодяям место на каторге". Он бродит, он не хочет возвращаться домой: дома

его поджидает корсиканец, и толстуха, и двое юнцов. "Отрицать бесполезно, я

видел". И сцена повторится снова. "Господи, -- думает он, -- и зачем я это

сделал, хоть бы я этого не сделал, хоть бы все было неправдой!"

Взволнованное лицо вновь и вновь проходит перед сознанием: "А вдруг он

покончит с собой". Но нет, эта кроткая, затравленная душа не может думать о

Смерти.

Есть сознание, сознающее самое себя. Оно видит себя насквозь, спокойное

И опустелое среди этих стен, оно освобождено от человека, обитавшего в нем,

оно чудовищно, потому что оно никто. Голос говорит: "Багаж сдан. Поезд

отходит через два часа". Стены домов тянутся справа и слева. Есть сознание

дорожного покрытия, скобяной лавки, амбразур казармы, и голос говорит: "В

последний раз".

Осознается Анни, толстая Анни, старая Анни в номере отеля, осознается

Страдание, страдание осознает себя среди бесконечных стен, которые уходят и

никогда не вернутся. "Будет этому конец?" -- голос среди домов поет джазовую

мелодию "Some of these days", будет этому когда-нибудь конец? и мелодия

Тихонько возвращается и, подкравшись сзади, незаметно вновь обретает голос,