Вспыхивают огнями, отбрасывая на мостовую светлые прямоугольники. Я еще

трижды окунаюсь в струи желтого света, я вижу, как из магазина "Рабаш",

Торгующего бакалеей и галантерейными товарами, выходит старуха, натягивает

На голову платок, куда-то бежит бегом, и -- конец. Я стою у последнего

Фонаря на Райской улице, на краю тротуара. Здесь асфальтовая лента круто

Обрывается. По ту сторону улицы -- тьма и грязь. Перехожу Райскую улицу.

Правой ногой я ступил в лужу, носок у меня промок.

Прогулка началась.

Эта часть бульвара Нуара НЕОБИТАЕМА. Климат здесь слишком суровый, а

Почва слишком неблагодарная, чтобы жизнь могла пустить здесь корни и

Развиваться дальше. Три лесопилки братьев Солей (это братья Солей были

Поставщиками панелей для сводов церкви Святой Цецилии Морской, обошедшихся в

сто тысяч франков) всеми своими окнами и дверями выходят на запад, на уютную

Улицу Жанны-Берты Керуа, которую заполняют своим грохотом. Бульвару Виктора

Нуара они показывают три своих зада, соединенных заборами. Здания лесопилки

Тянутся вдоль левого тротуара на четыреста метров -- ни единого окошка, хотя

Бы слухового.

На сей раз я ступил в сточную канаву обеими ногами. Перехожу дорогу --

На другой стороне улицы одинокий газовый фонарь, словно маяк на краю света,

Освещает щербатый, искалеченный забор.

На досках еще держатся обрывки афиш. Красивое лицо на фоне

Звездообразно изорванного зеленого клочка искажено гримасой ненависти, под

Носом кто-то пририсовал закрученные кверху усы. На другом обрывке можно

разобрать намалеванное белыми буквами слово "чистюля", из которого сочатся

Красные капли -- может быть, кровь. Не исключено, что это лицо и это слово

Составляли части одной афиши. Теперь афиша изодрана в клочья, простые

Соединявшие их по изначальному замыслу связи распались, но между

искривленным ртом, каплями крови, белыми буквами, окончанием "юля" само

Собой возникло новое единство; словно какая-то неутомимая, преступная

Страсть пытается выразить себя с помощью этих таинственных знаков. В

Просветах между досками поблескивают огоньки железной дороги. Рядом с

Забором тянется длинная стена. Стена без отверстий, без дверей и окон,

Которая через двести метров упирается в дом. Я миновал сферу влияния фонаря,

Я вступаю в черный провал. Моя тень тает у меня под ногами в потемках, и мне

Чудится, будто я погружаюсь в ледяную воду. Впереди, в глубине провала,

Сквозь толщи черноты смутно проглядывает розоватое пятно -- это проспект

Гальвани. Оборачиваюсь; позади газового фонаря, далеко-далеко крохотная

Частица освещенного пространства -- вокзал и четыре кафе. Позади меня,

Впереди меня люди в пивных пьют и играют в карты. Здесь все черно. По

Временам откуда-то издалека ветер доносит до меня одинокий прерывистый звон.

Домашние звуки, храп машин, крики,. лай не отрываются от освещенных улиц,

Они остаются в тепле. Но этот звон пронзает потемки и долетает сюда -- он

Тверже, в нем меньше человеческого, чем в других звуках.

Я остановился, чтобы его послушать. Мне холодно, болят уши, наверно они

Побагровели. Но я себя больше не ощущаю, я поглощен чистотой того, что меня

Окружает; ничего живого, свистит ветер, четкие линии убегают во мрак.

Бульвар Нуара лишен непристойного выражения буржуазных улиц, которые

Жеманничают с прохожими. Никому не пришло в голову его украшать -- самая

Настоящая изнанка. Изнанка улиц Жанны-Берты Керуа, проспекта Гальвани. В

Районе вокзала бувильцы еще кое-как приглядывают за бульваром -- время от

Времени наводят чистоту ради приезжих. Но чуть поодаль они бросают его на

Произвол судьбы, и он слепо рвется вперед, упираясь с разбега в проспект

Гальвани. Город забыл о бульваре. Иногда на громадной скорости по нему с

Грохотом пронесется вдруг грузовик землистого цвета. Но здесь даже никого не