Ублаготворенно косятся на статую гюстава эмпетраза. Вряд ли им известно имя

Этого бронзового гиганта, но по его сюртуку и цилиндру они видят: этот

Человек из хорошего общества. Цилиндр он держит в левой руке, а правую

Положил на стопку книг in-folio -- ну прямо-таки их собственный дед стоит на

Пьедестале, отлитый в бронзе. Им нет надобности долго его разглядывать,

Чтобы понять -- он смотрел на все как они, в точности как они. На службу их

Куцым и незыблемым взглядам он поставил весь свой авторитет и громадную

Эрудицию, почерпнутую в фолиантах, которые плющит его тяжелая рука. Дамам в

Черном легче дышать, они могут со спокойной душой заниматься хозяйством и

Прогуливать своих собачек -- бремя ответственности упало с их плеч, им не

Надо защищать священные взгляды, добропорядочные взгляды, унаследованные ими

От отцов: бронзовый исполин взялся охранять их.

"Большая Энциклопедия" посвятила этой фигуре несколько строк, я прочел

Их в прошлом году. Положив том энциклопедии на подоконник, я через стекло

Глядел на зеленый череп Эмпетраза. Я узнал, что расцвет его деятельности

пришелся на 1890 год. Он был инспектором академии. Малевал очаровательные

картинки, выпустил три книги: "О популярности у древних греков" (1887),

"Педагогика Роллена" (1891) и "Поэтическое завещание" в 1899 году. Умер в

Году, оплаканный своими подчиненными и людьми с хорошим вкусом.

Я прислонился к фасаду библиотеки. Я затягиваюсь трубкой, которая

Вот-вот погаснет. И вижу старую даму, которая боязливо выходит из-под аркад

Галереи и упорным, проницательным взглядом рассматривает Эмпетраза. Вдруг,

Осмелев, со всей скоростью, доступной ее лапкам, она семенит через двор и на

Мгновение застывает перед статуей, двигая челюстями. Потом улепетывает --

Черное пятно на розовой мостовой -- и исчезает, юркнув в щель в стене.

Быть может, в начале прошлого столетия эта площадь, выложенная розовой

Брусчаткой и окруженная домами, создавала радостное впечатление. Сейчас есть

В ней что-то сухое, неприятное, даже жутковатое. Виноват в этом дяденька на

Пьедестале. Отлив этого ученого мужа в бронзе, его превратили в колдуна.

Я смотрю Эмпетразу в лицо. Глаз у него нет, нос едва намечен, борода

Изъедена странными язвами, которые иногда как зараза поражают все статуи в

Каком-нибудь районе. Он застыл в приветствии; на его жилете, в том месте,

Где сердце, -- большое светло-зеленое пятно. Вид у него хилый и болезненный.

Это не живой человек, однако неодушевленным его тоже не назовешь. От него

Исходит какая-то смутная сила, словно меня в грудь толкает ветер, -- это

Эмпетраз хотел бы изгнать меня с площади Ипотечного Банка. Но я не уйду,

Пока не докурю трубку.

Вдруг за моей спиной возникает длинная тощая тень. Я вздрагиваю.

-- Извините, мсье. Я не хотел вам мешать. Я видел, что губы у вас

Шевелятся. Вы, наверно, повторяете фразы из вашей книги. -- Он засмеялся. --

Хотите изгнать александрийские стихи.

Я тупо уставился на Самоучку. Но он удивлен, что удивлен я.

-- Разве в прозе не следует старательно избегать александрийских

Стихов?

Я несколько упал в его мнении. Я спрашиваю, что он делает здесь в этот

Час. Начальник дал ему отгул, объясняет Самоучка, и он отправился прямиком в

Библиотеку; обедать он не пойдет и до закрытия будет читать. Я перестал

Слушать, но, должно быть, он отклонился от первоначального сюжета, так как

вдруг до меня доносится:

--...иметь счастье, как вы, писать книгу.

Надо ему что-то ответить.

-- Счастье... -- говорю я с сомнением.

Превратно истолковав мой ответ, он спешит исправить оплошность.

-- Мне следовало сказать: иметь талант, мсье.

Мы поднимаемся по лестнице. Работать мне неохота. Кто-то забыл на столе

"Евгению Гранде", книга открыта на двадцать седьмой странице. Я машинально

Беру ее, читаю страницу двадцать седьмую, потом двадцать восьмую, начать

Сначала мне не хватает решимости. Самоучка бодрым шагом направился к книжным