Коммунистическая философия права

 

1. Ортодоксальные основы коммунистической философии права. Ес- ли стержнем правового прогресса в условиях перехода человечества от традиционных к либеральным цивилизациям и демократического пере- устройства общества стала философия гуманистического права (право- законности), то в качестве наиболее значительного, противостоящего ей явления правового регресса и вместе с тем ее своеобразного спутника-ан- тагониста выступила коммунистическая марксистская философия права.

Каковы основания такой оценки ортодоксального марксизма? Здесь хотелось бы обратить внимание на то, что марксистские взгля-

ды, многократно и скрупулезно проанализированные с различных науковедческих позиций (экономических, политических, моральных, психологических и др.), по-настоящему не становились предметом на-

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

учного освещения и оценки с о с т о р о н ы п р а в а. А если и во- влекались в область научного анализа в данной плоскости, то преиму- щественно с точки зрения некоторых специальных проблем – соот- ношения права и экономики, права и веры и т.д.1

Между тем, когда Маркс возвестил о том, что задача философов не осмысливать действительность, а изменять ее, он тем самым уже сообщил такому философскому обоснованию действительности зна- чение «права» на революционное преобразование мира. Права в том широком значении, которое выражает обоснованность, оправданность соответствующих действий революционных сил, наличие у них до- статочного основания на такого рода «переделку» действительности. Марксизм, таким образом, может быть охарактеризован как фило- софское и политическое учение, обосновывающее высшее революционное право, своего рода суперправо марксистов (пролетариата) на коренное

преобразование мира.

В соответствии с этим, по Ленину, наиболее верному последователю Маркса, основателю большевизма, главное в марксизме – революцион- ное насилие, идея д и к т а т у р ы п р о л е т а р и а т а, т.е. власти, по ленинским же словам, не ограниченной законом. Власть же, не огра- ниченная законом (диктатура пролетариата), и представляет собой как раз «право» во имя коммунизма идти на любые шаги, на любые акции для торжества светлых идей, всеобщего счастья2.

Марксистская доктрина допускает (и даже возвеличивает) прямое во имя коммунизма насилие в его крайних, острых выражениях, не знаю- щих ограничений. И реальный смысл «революционного правосознания», использованного в ходе большевистской революции и ленинско-ста- линской диктатуры, строго соответствует содержанию рассматривае- мой марксистской категории.

Именно потому большевики, марксисты-ленинцы считали себя впра- ве поступать сообразно своим идеологическим представлениям и делать со всем обществом, его институтами, с отдельными людьми что угодно – за-

 

1 См., например: Берман Г.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998. С. 514 и сл.

2 Нужно взять на заметку: именно для того, чтобы оттенить революционную сущ-

ность партий, выражающих великое мессианское дело марксизма-ленинизма, истори- ческое предназначение и великое революционное право пролетариата, их привержен- ность идее диктатуры пролетариата, в 1918 г. марксистские партии, придерживающиеся радикального революционного большевизма, были переименованы из «социал-демо- кратических» в «коммунистические». Именно по этой причине, а не по какой-то дру- гой (запомним этот факт, возможно неожиданный для многих нынешних сторонников коммунистической партии).

Глава двенадцатая. Два полюса

 

хватывать путем заговора и вооруженного насилия власть, идти на реали- зацию утопии, на фантастический эксперимент в отношении всего народа, физически уничтожать «врагов народа», идти на «мировой пожар», развя- зывать революционную войну, применять массовые вооруженные насиль- ственные акции, государственный террор, чинить расправу над классово чуждыми элементами и единомышленниками-отступниками, ликвиди- ровать естественные механизмы и стимулы жизнедеятельности – частную собственность, рынок, предпринимательство, заменяя все это искусствен- но-принудительными фантомами. Вот что говорил известный деятель Ок- тябрьской революции, член ВЧК М. Лацис: «Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что об- виняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны опре- делить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора»1.

2. Высшее революционное право в России. В конце XIX – начале XX в. в России определился по многим признакам правовой путь развития. Между тем именно Россия, ее юридическая система воплотили выс- шее революционное право, построенное на марксистской философ- ской доктрине. Почему?

Прежде всего, разумеется, потому, что Россия в силу уникального совпадения многих объективных и субъективных обстоятельств ста- ла в начале XX в. носительницей и жертвой (пожалуй, даже жертвой- искуплением) соблазнов и вожделений, порожденных марксистской революционной доктриной, да к тому же в ее ленинско-сталинском, большевистском крайне силовом, агрессивном, террористическом ва- рианте. И в соответствии с этим именно на российской земле, начиная

 

1 Цит. по: Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1918–1923. М., 1990. С. 44. И это не отдельные высказывания, тем более не сугубо фразеологические обороты, а последо- вательная политика, находившая, увы, выражение и какое-то формальное обоснование в законодательных документах, в нормативных актах, обозначаемых в качестве «право- вых». Как это ни поразительно, самые крайние проявления большевистского террора, по- истине геноцида в отношении населения страны, имели известные «юридические осно- вания». И это было и «при Ленине» (постановлением VI Чрезвычайного съезда Советов от 6 ноября 1918 г. органам ВЧК было предоставлено право (!) брать заложников и содер- жать их под стражей, постановлением Президиума ЦИК СССР от 28 марта 1924 г. было подтверждено Положение о правах ОГПУ, где предусматривалось образование Особого совещания для рассмотрения дел в отношении социально опасных лиц и т.д.), и тем более

«при Сталине» (Циркуляром ОГПУ от 29 октября 1929 г. в центре и в республиках были соз- даны «тройки», по приказу же НКВД СССР от 27 мая 1935 г. эти «тройки» образованы в кра- ях и областях, сразу же после убийства Кирова в 1934 г. ВЦИК издал постановление, по су- ществу устранявшее процессуальные гарантии по «контрреволюционным» делам, и т.д.).

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

с октября 1917 – декабря 1918 г., началось практическое ее осуществле- ние, с заговором, насильственным захватом власти, разгоном избран- ных народом представительных учреждений, красным террором и т.д. Кроме того, наряду со многим другим, России выпала столь тяж- кая доля еще и потому, что в России даже в условиях развивающегося капитализма и восприятия некоторых передовых юридических форм продолжала господствовать юридическая система со многими чертами

«византийства». Да к тому же с «обоюдно» обострившимися силовыми методами прямых кровавых расправ – и со стороны власти (массовые расстрелы демонстрантов, бесчинство охранки), и со стороны борю- щихся с властью сил (террор народников, эсеров, эсдеков-боевиков). Именно здесь нужно искать одну из существенных причин того, что установившаяся в результате революционного переворота 1917– 1918 гг. власть большевистской партии нашла в идеологии и практи- ке «византийства» наиболее близкую по сути фактическую основу для практической реализации высшего революционного права (к тому же подкрепленного будто бы естественными началами борьбы с эксплуа-

таторами и угнетателями)1.

 

1 На первый взгляд, как будто бы «византийство» российского права публично-юри- дического строя [II.5.2], напротив, создавало, в отличие от других стран с традицион- ным, неотдифференцированным правом (также медленно с зигзагами развивающихся по пути правового прогресса), даже благоприятные условия для восприятия ценностей передовой юридической культуры. Ведь право России, пусть и в его, так сказать, «внеш- них слоях», все же содержало известные институты и формы, относящиеся к западноев- ропейской юридической культуре (к тому же находящие опору как в позднеримских эле- ментах византийского права, так и в «варяжских» предпосылках северо-западной куль- туры). И потому – как это свойственно и другим странам с византийским построением юридических систем (таким, как Турция, воспринявшая без корректив один из лучших европейских гражданских кодексов), Россия во время царствования Александра II до- вольно легко («с охотой») стала осваивать известные передовые юридические формы.

Но в самом том факте, что такого рода передовые юридические формы по жестким канонам «византийства» во многом проскальзывали по поверхности социальной жизни, в весьма малой степени затрагивая ее суть, ее основные слои, таилась угроза восприя- тия российским правом и всей социальной жизнью постулатов иного порядка, не со- вместимых с правом в его высоком гуманистическом значении.

К сожалению, именно в таком неблагоприятном историческом варианте все и про- изошло в России. Да так, что Россия стала носительницей «обратного», противопо- ложного полюса мирового правового развития в эпоху перехода человечества к после- довательно демократическим цивилизациям – философии коммунистического права. А произошло все это опять-таки в немалой степени благодаря «византийским» осо- бенностям российского права. Только здесь и теперь – таким особенностям, которые относятся к его истинной (хотя и подспудной сути) – насильственной, репрессивной при- роде. Той природе, в которой нашла обитель, поприще для воплощения в жизнь орто-

доксальная доктрина марксизма-ленинизма.

Глава двенадцатая. Два полюса

 

Отсюда «классический» характер и одновременно особенности высшего революционного права коммунизма в том виде, в каком оно с 1917–1918 гг. стало реализовываться в России. В том числе и в ви- де юридизированный доктрины – придания идеологии (марксизму, партийным программам), да и всем партийным решениям, непосред- ственного юридического значения и действия. Согласно декрету о суде

№ 1, верховной инстанции Советов, все законоположения и юрисдик- ционные решения должны были соответствовать не только декретам советской власти, но и, в первую очередь, программе коммунистиче- ской партии.

Вот почему все основные акции во всех сферах жизни российского общества после прихода к власти коммунистов строились «в соответст- вии» с партийными решениями, с прямыми указаниями партийных инстанций, вождей, а в ряде случаев в виде «совместных документов» центральных учреждений партии и государства. Включая и область карательной политики, вплоть до прямых указаний партийных уч- реждений и их лидеров в отношении, например, методов следствия1.

Надо отдать должное ленинцам-большевикам: захватив в России в октябре 1917 г. власть (и подкрепив этот захват разгоном Учредитель- ного собрания в январе 1918 г.), они с предельной пунктуальностью реализовали марксистские представления о революционном праве. И право Советской России 1917-го – конца 1920-х гг., которое име- новалось «революционным», в то время оценивалось в чем-то открыто и честно. Оно характеризовалось как «революционное правосознание», а порой – совсем уже открыто и честно – «революционная целесооб- разность»2. То есть «право» в значении непосредственного неконтро-

 

1 Впечатляющий пример тому – шифрованная телеграмма Сталина, направленная 10 января 1939 г. секретарям обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, наркомам внут- ренних дел и начальникам управлений НКВД: «ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с разрешения ЦК ВКП(б). Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отноше- нии социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуман- на в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхоз- ников? ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод» (цит. по: Сто- ляров К. Палачи и жертвы. М., 1998. С. 131).

2 В самый канун Октябрьского переворота идеолог революционного права совет-

ского образца П.И. Стучка писал: «...мы вслед за Марксом заявляем, что мы должны стоять не на почве законности, а стать на почву революции» (Стучка П.И. Избранные произведения по марксистско-ленинской теории права. Рига, 1964. С. 227).

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

лируемого революционного действования, прямого насилия, возмож- ности отступления от своих же юридических установлений по моти- вам революционной целесообразности1.

Правда, в конце 1920-х – начале 1930-х гг. в марксистских воззре- ниях на право, как во всей системе марксистско-ленинской, больше- вистской идеологии, произошли изменения (точка в точку совпавшие с канонами византийства). Отсюда соответствующие изменения и в коммунистической философии права, которая, сохранив постулаты ортодоксальной теории, в чем-то преобразовалась, по ряду сущест- венных позиций сменила саму систему координат и особенно ее сим- волов, идолов, терминологических обозначений.

Это произошло в условиях, когда, одолев всех других претенден- тов на верховную власть в обществе (и по единодержавным восточ- но-византийским нравам физически уничтожив наиболее видных из них), единоличный вождь – Сталин – встал на путь известной стаби- лизации в жизни общества, создания мощной военно-коммунисти- ческой общественной системы, основанной на модернизированной государственной экономике и выраженной во всесильной партийно- идеологизированной государственности и социалистической закон- ности (обеспечивающих в новых формах господство революционного права, служащего коммунизму, его победе во всем мире).

Эта искусно созданная модернизированная система единодержав- ной власти и соответствующие ей общественные порядки, получив- шие официальное имя «советское социалистическое общество», мо- гут быть охарактеризованы в качестве относительно сложившегося, институционально отработанного и реально утвердившегося случая современной цивилизации. Такого случая, который, отличаясь при- чудливым сочетанием некоторых положительных, привлекательных и одновременно бесчеловечных, чудовищно отвратительных черт, с но- выми идейными символами-идолами (всесильная партийно-идеоло- гизированная государственность, идол «социализма»), тем не менее сохранил саму суть высшего революционного права.

Такой поворот событий в мире марксистских идей и реалий пред- ставляется на первый взгляд неожиданным, нелогичным и даже стран- ным, если исходить из ортодоксальных марксистских взглядов на госу- дарство. Ведь государство под углом зрения этих взглядов изначально

1 См.: Стучка П.И. Указ. соч. С. 350. В другом месте автор замечает: «С первых же дней революции 1917 г. еще в марте и позже мне неоднократно приходилось возражать против сознательного или невольного лицемерия тех революционеров, которые при- выкли говорить о строгой законности в самый разгар революции» (с. 232).

Глава двенадцатая. Два полюса

 

рассматривалось как институт временный, рассчитанный лишь на пе- реходный период и обреченный по мере успехов коммунизма на отми- рание. В нем не предполагалось иметь ни постоянного привилегиро- ванного аппарата, ни постоянной армии, словом, это не государство в строгом смысле, а, по словам Ленина, «полугосударство», формой которого и должны были стать образования непосредственной демо- кратии самих трудящихся масс – Советы.

И вдруг все изменилось, по ряду характеристик – ровно до наобо- рот. Чем же можно объяснить такого рода метаморфозу?

Понятно, решающую роль сыграл здесь сам факт появления мощ- ной военно-коммунистической властной системы – то обстоятельство, что революционно-романтический порыв к коммунизму в своем ис- тинном значении иссяк и на деле обернулся формированием тирани- ческой военно-коммунистической системы власти во главе с едино- державным правителем, вождем – генеральным (первым) секретарем коммунистической партии.

Но сам по себе этот факт едва ли был бы возведен в ореол всесиль- ной священной власти, если бы он не был преподан под углом зрения коммунистической идеологии. Ведь при указанной ранее философ- ской переориентации произошла не замена былой утопической фи- лософии на обычную государственную идеологию, возвеличивающую власть (такая идеология при абсолютизации власти – вещь распростра- ненная), а явление совсем иного порядка. Марксистские философские догмы и определения стали своего рода обоснованием всемогущества власти. Советское государство, возглавляемое вождем коммунистиче- ской партии, было объявлено главным орудием строительства комму- низма. А потому именно оно, государство «во главе с партией», стало выражением и носителем указанного ранее высшего революционного права, дозволяющего в отношении общества, каждого человека совер- шать какие угодно акции, лишь бы они сообразовывались с марксиз- мом, ленинизмом, большевистскими взглядами и практикой.

Да и по своему существу государственная идеология в сталинскую эпоху – в периоды, начавшиеся со сталинской единодержавной ти- рании, а затем во время брежневского неосталинизма связывалась не столько с дальними коммунистическими идеалами (они приобре- ли в основном декларативный, лозунговый характер, и только в хру- щевское время было воспламенились живой романтикой), сколько с существованием и функционированием модернизированной воен- но-коммунистической системы власти, выраженной в социалистиче- ской державной государственности.

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

В то же время при функционировании такой всесильной государ- ственности использовался идол «социализма», который стал формаль- но провозглашенным основанием-критерием, необходимым для того, чтобы запускать в дело высшее революционное право с использова- нием всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивно- чиновничьей машины, стали интересы победившего социализма, его незыблемость, «окончательный и необратимый выбор» его народом. Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-экономических и иных прав граждан и тем более их фактическая реализация напрямую связывались в форму- лировках юридических текстов (особенно Конституции 1977 г.) с тем юридически значимым условием, что они должны соответствовать

«интересам социализма».

Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент «социализма», точ- нее, «угроза социализму», проявил свою большевистскую суть в крити- ческих, кризисных ситуациях. Причем, что весьма показательно, прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значимость – в межго- сударственных отношениях, между странами внутри социалистического лагеря. Ведь туманные хрущевско-брежневско-сусловские рассуждения о достоинствах социалистического строя, а затем «доктрина Брежнева», послужившие основой вторжения вооруженных сил в Венгрию (1956 г.) и в Чехословакию (1968 г.), и беспощадная расправа с народным сопро- тивлением одинаково обосновывались наряду с некоторыми иными не- вразумительными доводами тем, что возникла «угроза социализму». И это будто бы в достаточной мере оправдывает массированные вооруженные насильственные акции «братьев по социализму» во главе с СССР в отно- шении любой страны социалистического лагеря, коль скоро, по мнению

«братьев» (точнее, «старшего брата» – лидеров КПСС, а потом и «всех других братьев») подобная угроза социализму возникла.

Аналогичный аргумент оказался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри стра- ны Советов – в Новочеркасске (1962 г.).

Да и последняя по времени, уже в годы начавшихся перемен, во- оруженная акция (введение войск в Москву в дни августовского путча 1991 г.) опять-таки оправдывалась в документах организаторов акции тем, что возникла угроза «завоеваниям социализма».

3. «Двухэтажное» право: официальная юридическая система и право- невидимка. В результате сложного, многоэтапного развития – развития,

Глава двенадцатая. Два полюса

 

которое все время опиралось на коммунистические догмы, на свои не- поколебимые опоры в идеологии, в социальной системе и традициях

«византийства», в советском обществе сложился поразительный, не- виданный в истории (и судя по всему, неповторимый) юридический феномен, который иначе как двухэтажное право не назовешь. Право, которое включает в себя два разнородных слоя: официальную юриди- ческую систему и право-невидимку – «высшее право».

О ф и ц и а л ь н а я ю р и д и ч е с к а я с и с т е м а, т.е. система позитивного права, с внешней официально-государственной стороны представляемая в обществе в качестве «советского права», выражала отношение ортодоксального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении.

После Октября 1917 г. в официальной науке, пропаганде, господ- ствующем общественном мнении утвердился взгляд о том, что декреты, кодексы, суды, другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, хотя и являются «буржуазными», но пока нужны революци- онному пролетариату, нужны, впрочем, по коммунистическим расче- там – временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают. Трактовка права (в строго юридическом значении) как права отми- рающего, сходящего со сцены жизни общества, в котором побежда- ет социализм, была господствующей, доминирующей в коммунисти- ческой идеологии, в официальной юридической науке того времени. Более того, к такому пониманию права подстраивались и более общие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятельных из них стала «ме- новая» концепция права Е.Б. Пашуканиса, который в своем обширном исследовании «Общая теория права и марксизм» обосновывал взгляд, в соответствии с которым право вообще строится на основе меновых, рыночных отношений, и поэтому устранение при социализме товар-

но-рыночного хозяйства означает также и «отмирание» права1.

Взгляд на право в революционно-российских условиях едва ли имел безобидный характер некоего экзотического изыска, простого ин- теллектуального заблуждения, как это пытаются представить неко- торые авторы (или даже некоторого «научного варианта», имеющего и на перспективу позитивные черты). К сожалению, этот взгляд стал не только отражением наивно-утопических представлений о благост- ном «полном коммунизме» по модели библейского рая (с потреблени- ем благ «по потребностям»), но и жестко-суровой наукообразной кон-

 

1 См.: Пашуканис Е.Б. Общая теория права и марксизм // Избранные произведения по общей теории государства и права. М., 1980.

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

статацией действительных советских реалий – приниженного, убого- го фактического положения правовых форм (положения некоего со- единения «фигового листа» и «юридического уродца») в условиях гос- подства всемогущей партократической власти.

И такого рода оценка вовсе не умаляется ввиду того, что в области социального законодательства (трудового, семейного, по социально- му обеспечению) в России после 1917 г. вводились известные прогрес- сивные – пусть во многом формальные, с изъянами и минусами – по- ложения, прежде всего те, которые по предположениям должны были обеспечить защиту интересов людей труда, малообеспеченных, обез- доленных, т.е. положения, в известной мере отвечающие исконному предназначению права. На первый взгляд как будто бы такую же в об- щем позитивную оценку должно было бы получить и то обстоятельство, что вслед за Конституцией 1918 г., кодексами о труде, о браке и семье в 1922 г. принимается Гражданский кодекс (воплотивший многие по- зитивные разработки дореволюционной поры), которому – хотелось бы напомнить – принадлежит первостепенное значение в утверждении и развитии принципов гражданского общества, прав и свобод личности. Но тут мы как раз встречаемся с одним из коварных свойств со- ветского права, базирующегося на феномене «византийства», которое уже с того времени станет его неотъемлемой и определяющей особен- ностью. Общепризнанная миссия и престиж социального законода- тельства и тем более гражданских законов никак не соответствовали в условиях коммунистического партократического господства их фак- тической роли и реальному значению, создавая тем самым, главным образом, видимость, иллюзию современного и отработанного право- вого устройства, что и стало существенной приметой коммунистиче-

ского образца «византийского права».

В частности, Гражданский кодекс был принят в 1922 г. исключи- тельно в «оформительских целях» – для того, чтобы ввести в жизнь общества нормы и институты, позволяющие каким-то образом упо- рядочить, ввести в известные рамки собственнические и рыночные отношения, которые стали складываться в условиях нэпа. Но все это – всего лишь и исключительно формально регулятивная цель в коммерческих делах, и, как говорится, «до поры до времени» (и впрямь – только до конца 1920-х гг.). В советском обществе даже не возникала, да и не могла возникнуть, задача внедрить во все под- разделения общественной жизни принципы и критерии поведения, образующие само содержание гражданского общества, начала част- ного права – экономическую свободу и юридическое равенство всех

Глава двенадцатая. Два полюса

 

субъектов, их возможность самим, своей волей и в своем интересе создавать для себя права и обязанности, нести персональную ответст- венность за свои действия.

Более того, по прямой, жестко определенной партийной установ- ке, безапелляционно сформулированной Лениным, из кодекса была устранена его «душа», гражданственная и социальная суть – его на- значение быть носителем, хранителем и защитой важнейшей опоры гражданского общества и свободного рынка – частного права. Да и вся правовая жизнь российского общества получила в этой связи из уст Ленина твердый настрой: мы ничего частного не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное, и по мно- жеству каналов: и в законодательной работе, и в практической юрис- пруденции, и в области юридической науки и образования, эта дирек- тивная идеологическая установка была внедрена во все сферы право- вой жизни, стала везде непререкаемым постулатом (хотя само по себе введение в жизнь гражданско-правовых институтов, пусть и подспуд- но, означало некую фактическую легализацию начал частного права)1. Вместе с тем надо учесть и то, что новая полоса развития советского общества, утверждение в нем коммунистических идолов (всемогущей государственности, идола социализма) – все это непосредственным образом отразилось на официальной советской юридической системе, вызвало и в ней известную смену координат, символов и лексики. Ес- ли до 1930-х гг. право, существовавшее в Советской России, и в офи- циальной пропаганде, и в официальной марксистской науке едино- душно рассматривалось как не преодоленный еще «остаток прошло-

 

1 Понятно, сам факт издания в Советской России Гражданского кодекса, даже при указанной политической интерпретации и идеологической атмосфере, – факт, имев- ший все же положительный эффект. Гражданский кодекс, пусть в урезанном, обкром- санном виде, внес в экономическую жизнь некоторые гражданско-правовые ценности, элементы цивилистической культуры. Тем более что фактическое содержание кодекса образовали добротные проектные заготовки, сделанные видными русскими цивили- стами в дореволюционное время. Деятельность судов по гражданским делам получи- ла известную относительно твердую и престижную нормативную основу. Оживились юридическая наука и преподавание цивилистических дисциплин. В середине 1920-х гг. в России вышел ряд крупных исследований по гражданскому праву. И быть может, са- мое существенное состояло в том, что в отличие от ряда других областей гуманитарных знаний, где дальнейшее развитие дооктябрьской науки не имело никакой перспекти- вы, здесь в науку, пусть и не на долгое время, вернулся ряд крупных правоведов (таких, как А.В. Венедиктов, М.М. Агарков, Е.А. Флейшиц, С.И. Аскназий, Б.Б. Черепахин и др.), исповедующих, увы, по большей части исподволь, «про себя», идеалы и ценно- сти дореволюционной прогрессивной юриспруденции, прежде всего знаменитых рус- ских правоведов, таких как И.А. Покровский.

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

го», сохранившееся еще «буржуазное право», которое уже – на радость пролетарской диктатуре – «отмирает», то со вступлением в указанную выше новую полосу развития вдруг исчезли былые строго-классовые формулировки – «революционное правосознание», «революционная законность». Тут же изменились термины, официальные наименова- ния, касающиеся действующей юридической системы. Право, совсем недавно именуемое «буржуазным», «наследием проклятого прошло- го», стало повсеместно именоваться «советским». И хотя это не сразу и не без труда было воспринято (подобного рода попытки предпри- нимались сразу после Октября 1917 г., но были встречены в штыки правоведами ортодоксально коммунистической ориентации1), такое терминологическое нововведение в 1930-х гг. утвердилось повсемест- но. Затем к термину «советское» был прибавлен другой, более величе- ственный и связанный с новым идолом, а в этой связи и с переклю- чением права на более высокую ступень в существовавшей в то вре- мя шкале ценностей: с середины 1930-х гг. оно стало называться еще и «социалистическим».

И именно с той поры – характерно, что как раз в годы самого страшного большого сталинского Террора! – началось не просто то- тальное оправдание, апологетика действующего законодательства и су- ществующей юридической практики, но, более того – их безудержное восхваление, обоснование того, что они представляют собой совер- шенно новое, невиданное в мире, замечательное право. Вводятся и по любому поводу используются другие престижные обороты – «социа- листическая законность», «социалистический правопорядок». Опре- деление «социалистическое» начинает прилагаться к любому юриди- ческому явлению – «социалистическое правоотношение», «социали- стическая правовая норма» и т.д., и т.п.

Своеобразным апофеозом такой рекламно-пропагандистской кам- пании стала атмосфера восторга и славословий вокруг новой, «сталин- ской» (поистине сталинской!) Конституции 1936 г. В текст этого доку- мента, объявленного «самой демократической в мире Конституцией», были включены – впрочем, в общей декларативной форме и в сопро- вождении социалистической фразеологии – «демократические права граждан», «требования законности», «правосудие» и многое-многое другое, как будто бы соответствующее передовым зарубежным кон-

1 П.И. Стучка писал, что после революции «появилось слово «советское» право, ско- рее по нашей революционной привычке прибавлять слова «красное», «советское», «ре- волюционное... Очень солидные коммунистические ученые тогда высказались вообще против советского права, есть-де только единое право…» (Стучка П.И. Указ. соч. С. 59).

Глава двенадцатая. Два полюса

 

ституционным документам. И плюс к тому включено и то, что по рек- ламно-пропагандистским заявлениям намного превосходит все «бур- жуазные конституции», – социально-экономические права: право на труд, право на отдых, право на образование и др., что очаровало, увы, немалое число зарубежных и тем более наших отечественных специа- листов и до сего времени будто бы демонстрирует замечательные до- стижения «общества социализма».

Теперь о п р а в е - н е в и д и м к е.

Надо видеть, что не отдельные недостатки и пороки действовавшей в советском обществе юридической системы (хотя на практике, в жиз- ни они, понятно, трагически сказывались на жизни людей) выражают коренные особенности права в советском обществе, придающие ему качество «другого», крайне негативного полюса правового прогресса человечества, другого полюса философии права.

Суть дела в том, что созданная Лениным – Сталиным, их соратни- ками всесильная партийно-идеологизированная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система ти- ранической власти включала в состав своих сложных механизмов как раз упомянутое выше «двухэтажное» право. То есть включала не только официальную юридическую систему, так сказать, видимое право, име- нуемое «советским, социалистическим» со всеми его плюсами и ми- нусами, какими-то достоинствами и одновременно чудовищными по- роками, мистификациями, «византийско»-изощренным словесным дурманом, но и н е в и д и м о е п р а в о – сердцевину всей системы власти, право-невидимку, которое никогда, в отличие от революцион- ных времен, не преподносилось как официальная юридическая реаль- ность, но которое в действительности неизменно оставалось высшим революционным правом, всемогущим суперправом, служащим по во- ле вождей и партийного аппарата делу коммунизма – направляющим и регламентирующим, жестко и непререкаемо, воистину по-больше- вистски беспощадно, жизнь и развитие всего общества.

И такое «право» – право-невидимка имело свою нормативную ос- нову, выраженную не только в партийно-нормативных актах (партий- ных программах, уставах, директивах, постановлениях, инструкциях и др.), но и непосредственно в произведениях, выступлениях и речах

«классиков марксизма-ленинизма» – Маркса, Энгельса, Ленина, «ге- ниальных» высказываниях Сталина, а после его смерти (взамен их) – высказываниях очередного вождя – Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко. А в практической жизни на первый план реальной юриди- ческой действительности выступили «инструкции», секретные нор-

Часть третья. Философско-правовые проблемы

 

мативные акты и «персональные» директивы и указания, по большей части ведомственные, но по своей действительной значимости пре- восходящие силу закона.

Надо полагать, именно данный пункт является, возможно, самым главным в понимании природы коммунистических порядков, суще- ствовавших в советском обществе, – пункт, по-должному до сих пор не оцененный, но по-прежнему влияющий на жизнь общества. Ведь само существование сталинской машины всевластия и функциони- рование порядков, в соответствии с которыми все основные вопросы жизни общества императивно решались в партийных инстанциях, на- ходит обоснование именно в том, что «партия», которая ведет народ к све