Рука отца дернулась. Он поднял ее, протянул вперед, нацеливаясь указательным пальцем на сторожевое судно; он давился каким-то словом, Но не мог его произнести и,

когда Асмус Асмуссен вставил новый диапозитив, вяло уронил руку. Этот снимок показывал в море некое пустое пространство, освещенное солнцем сквозь молочную наво­лочь. Корабля видно не было, однако никто не подумал, что он уже затонул, потому что по воде тянулся белый пенистый след, который мог быть оставлен только кора­бельным винтом: кипящее «кильватерное море». Второй диапозитив был посвящен единственно кильватерному" морю; отчетливо зримое, оно постепенно ширилось и~те­рялось где-то у горизонта —■ светящаяся борозда, образо­ванная недолговечными пенистыми узорами.

— Должно, закормовое море,—догадался капитан Ан­дерсен, но вместо ответа Асмус Асмуссен ударился в ли­рику. Прочувствованным голосом, призывавшим к восхи­щению, он сказал: — Находиться на передовой, на сто­рожевом посту означает ведь не только нести службу, согласны? Море любит тех, кто ему противостоит, оно открывает им свои тайны, свои настроения.

— Так это, стало быть, не закормовое море? —вопро­сил капитан Андерсен в полном недоумении, однако Асмус Асмуссен, выйдя на лирический курс, продолжал, будто не слыша:

— Стороннему наблюдателю, чужаку не откроется этот многообразный мир; тот, кто предпочел жизнь на земле, останется глух к зовам моря. Прошу внимания. Здесь, на этом снимке, перед нами фейерверк, хоть он и не совсем получился: мы называем его «морское свечение». Оно теп­лится, оно пылает, оно разбрасывает в море желтые и зе­леные молнии; в такие минуты умолкают орудия. Кильва­терное море представляет собой единый светящийся след, особенно ночью. Море словно приветствует своих питом­цев, которым оно даровало право гражданства. Море шлет свой восторженный гимн идущему без огней кораблю, где никто не спит, потому что всполохи света озаряют нос и корму,—Он умолк, взгляд его был прикован к диапози­тиву, а может быть, он, как и я, погрузился в наблюдение над толстоватым мотыльком, который упорно пытался броситься в кильватерное море, но только бессильно сту­кался об экран. Асмус Асмуссен, казалось, с трудом ото­рвался от созерцания своего снимка и чуть ли не пришел в смущение, когда девяностодвухлетний фотогеничный ка­питан Андерсен пожелал узнаты

— А разве свечение не от этакой маленькой дряни — nocticula или как она там называется? Сколько раз мы это видели.

— Само собой,— отвечал Асмус Асмуссен,— у свече­ния есть свои причины: то, что при соответствующем раз­дражении так сверкает и блестит, не что иное, как микро­скопические обитатели морской воды, так называемые жгутиковые, или биченосцы, если вам угодно знать, скром­ные простейшие. Но разве они не частица моря? И разве одно не сверкает через другое и в другом?

Он так и не ответил на свой вопрос, да и ни от кого не ждал ответа, а только выдержал паузу, прежде чем снова погрузиться в воспоминания, но паузой воспользо­вался отец, чтобы выкрикнуть, слегка оторвавшись задом от скамьи:

— ФП-22, ВП-22!

Кто-то из слушателей испуганно обернулся — тот же дедушка, Хильда Изенбюттель и Дитте,—тогда как Асмус Асмуссен удивленно подтвердил:

— Да, это номер моего корабля.

Но так как все ждали, ч:то еще скажет отец, то он сму­щенно улыбнулся и с неопределенным жестом, выражав­шим не то раскаяние, не то полную беспомощность, мед­ленно уселся. Он опустил руку на мою ляжку, не сразу сообразил, что это не его ляжка, и, только сообразив, убрал руку. Я даже в полутьме заметил, что с ним что-то неладное, что он взволнован, робеет, может быть, даже мучится,— одно могу сказать, в тот вечер у ругбюльского полицейского впервые обнаружились симптомы болезни, правда не столь редкой в наших краях, но оказавшей бес­спорное влияние на его дальнейшую деятельность поли­цейского.

Но да будет здесь сказано лишь самое необходимое, я раскрываю покуда одну только карту в колоде, потому что Асмус Асмуссен как раз снимает с экрана морское свече­ние и обращается к нам с другим снимком. Что же он предлагает нашему вниманию? На сей раз это вечерний пейзаж, на палубе закончен рабочий день, здесь отды­хают — кстати, и море отдыхало,— несколько матросов оперлись на поручни, но смотрят они не на открываю­щуюся в избытке даль, а на такого же матроса, играющего на гармони, а что до тяжело нависших вечерних облаков, за которыми, возможно, скрывается энное число бом­бардировщиков «бленгейм», то к ним они повернулись спиной.

— Тут,—сказал Асмус Асмуссен,—особенно и смот­реть не на что. Вечер как вечер, команда отдыхает за не­затейливой песней, тогда как вахта на штирборте,— а это как раз мы — ведет непрерывное наблюдение за горизон­том. Орудия, как видите, молчат. С рыбной ловлей на се­годня покончено: пикша, навага и треска — неплохое до­бавление к каждодневному меню. Море всех кормит. Сле­ва вверху видна наша счетверенная зенитная установка. На ноке ходового мостика стоит незримый командир ко­рабля. Однако эта картина нам мало что дает. Следующая, думаю, покажется вам интереснее.— И Асмус Асмуссен, этот великий знаток моря, вставил новый снимок.

Над морем стоит ясное утреннее солнце, солнце, при котором вас пробирает дрожь. Мертвая зыбь. ВП-22, оче­видно, сильно качает. Часовой на корме как раз спугнул несколько чаек. Над печной трубой вьется легкий дымок, рождая воспоминание о разведенном рано поутру домаш­нем очаге. Должно быть, цовар хмуро кипятит утренний кофе. Должно быть, команда ФП-22 чистит изъеденные скорбутом зубы. По радио в кубрик и на все палубы, должно быть, передают утреннюю музыку.

— Обратите внимание,—сказал Асмус Асмуссен,— справа висят бомбы. Четыре бомбы, готовые ежеминут­но... Они кажутся на солнце тяжелыми, но на вниматель­ный взгляд... Все они упадут со штирборта.

Я вскочил. Передо мной и рядом со мной выпрями­лись расслабленные спины сидящих. Этого никто не ожи­дал, это всех застигло врасплох, общее настроение не до­пускало никакой бомбежки, ничто так не вязалось с этим утром сторожевого судна, как нависшие со штирборта бомбы. Но все-таки мы их обнаружили. Матрос-сигналь­щик хладнокровно их запечатлел, две даже поблескивали на утреннем солнце. Они падали с различной высоты, со­единительная черта, проведенная между стабилизатора­ми, представляла бы диагональ, сейчас они одна за другой ударятся о воду, взорвутся тут же или на заданной глуби­не, явив глазу художника-мариниста ни с чем не сравни­мое перспективное зрелище — четыре среднетяжелые, скорее, малокалиберные бомбы, сброшенные невидимым глазу самолетом. Собственная скорость, угол падения, курс корабля: математика на сей раз была в пользу ВП-22.

— Обычное рядовое утро,—сказал Асмус Асмуссен,— и вот... Надо быть всегда наготове. А море — оно на все молчит. Жаль, де удалось заснять разрывы, красочные фонтаны огня; в своем дневнике я пишу о проспекте фон­танов, по которому движется наш корабль, неуклонно оле* дуя заданным курсом, и гак далее и тому подобное.

Капитан Андерсен прервал эти излияния:

— А разве со дна ничего не всплывает?

Асмус Асмуссен, казалось, не сразу понял, а когда все же ответил, в голосе его нельзя было не расслышать раз­дражения.

— Море быстро смывает следы,— сказал он.— В пер­вую очередь, разумеется, всплывают водоросли, желтые и бурые. Зеленых не видно. Поверхность усеяна морской травой и мертвой рыбой, тут и камбала, и морской язык, много наваги. Редко попадаются морские скорпионы. Еще реже — хрящевые, такие, к^к скаты или акулы. Совсем не видно раков и ракообразных. Море равнодушно прини­мает эти потери. Спустя короткое время всё это частью рассеивается, частью погружается в воду и тонет. Вскоре никому и невдогад, что здесь разорвалась бомба. Море уничтожает все следы.

— Ну а те — они тоже тонут? — спросил капитан Ан­дерсен, на что докладчик:

— С нашей стороны потерь не было, если ты это име­ешь в виду.

В то время как Асмус Асмуссен в боковом свете проек­тора просматривал остальные фотоснимки, тасовал и при­водил их в порядок, отец завязывал узлы в своем большу­щем бело-голубом платке: так он вывязал зайца, ежа, а то, обойдясь одним узлом посредине платка и туго его рас­тянув, изобразил змею, проглотившую кролика, и всем этим он занимался не от скуки и не потому, что диапози­тивы были ему уже знакомы или успели прискучить. Он искал отвлечения. Он нуждался в разрядке. Ему надо было снизить давление: в самом деле, можно было подумать, что рядом со мной находится небольшая перегруженная подпорная запруда. А что, если она перельется через край? Она и перелилась, когда Асмус Асмуссен, прищел­кивая языком, вставил снимок, показывавший экипаж ФП-22 за уборкой корабля. На сей раз со штирборта не падало бомб, да и море было спокойное. Шесть моряков, включая создателя Тима и Тины, построившись цепью на равном расстоянии друг от друга, с воздетыми в воздух швабрами, в размеренном ритме драили среднюю палубу. Все они глядели в аппарат. Все смеялись. Очевидно, им доставляло удовольствие начищать палубу родного кораб­ля, и они не обращали внимания на опрокинутое ведро, из которого лилось жидкое мыло. Сверху на них сумрачно глядело пасмурное небо, отсюда и плохая видимость. На заднем плане или где-нибудь в укрытии можно было пред­ставить себе гармониста, помогавшего матросам работать в заданном ритме.

— Опрятность — первая обязанность моряка,*— гово­рил Асмус Асмуссен.— Море требует опрятности. Посмот­рите на опрокинутое ведро: четыре таких ведра уходят у нас на уборку судна. Плавучее отечество тоже должно сверкать чистотой. Рыбья чешуя. Галька и прочее. Бли­зость опасности не может служить оправданием грязи. Прошу обратить внимание на пену.

— Нет! — воскликнул вдруг отец.— Нет, Асмус! — Он поднялся, показал протянутой рукой на ФП-22, глотнул с усилием и снова выкрикнул: — Нет, Асмус, еще нет, пока еще нет!

Все взоры обратились на нас. Отец утер лоб платком, слегка покачнулся и с усилием оторвался от экрана, словно вид этих работающих в ритме моряков ему невыносим. Асмус Асмуссен, однако, не убрал фотоснимка, он повер­нулся к отцу, посмотрел на него, прищурясь, и спросил:

— Что значит нет?

Все глядели на нас в ожидании ответа, а ругбюльский полицейский медлил. Рванув воротник мундира, он отстег­нул две верхние пуговицы и принялся растирать себе руки, словно они мокрые. Он все еще колебался. Он подо­шел к Асмусу Асмуссену. Сноп света, вырывавшийся из боковой щели проектора, перерезал его щеки пламенею­щим шрамом. Он дотронулся до согнутой в локте руки мо­ряка и, возможно, пожал ее. В первых рядах справа и сле­ва от прохода кое-кто привстал, чтобы услышать, что он скажет.

— Ну, чего тебе? — спросил Асмус Асмуссен и ин­стинктивно, словно обороняясь, прижал к себе руку с еще fie просмотренными снимками.

В помещении царила полная тишина, когда ругбюль- ский полицейский вдруг спокойнее, чем можно было ожи­дать, произнес:

— Не выходите в море, Асмус, покамест не выходите, я вас видел.

— Чего он сказал? — вскинулся капитан Андерсен, и кто-то пояснил ему:

— Он что-то видел.

— Я видел вас в дыму,— сказал отец,— как вдруг со­рвался ветер, он разогнал дым, а от вас и от вашего ко­рабля уже и следа не осталось.

В комнате слышался только равномерный гул проек­тора да приглушенное бряцание и скребущие звуки, доно­сившиеся из хлева. На экране шесть моряков с воздетыми в воздух швабрами, ухмыляясь, скребли палубу, готовя родной корабль к предназначенному крушению.

— Я видел вас в дыму,— повторил отец,— а когда дым рассеялся, в море еще носило спасательные жилеты да надувные лодки, все как есть пустые. И эта самая посуди­на — ваш ФП-22 — стояла в дыму.— Он оглянулся, словно ища в полумраке поддержки и подтверждения, но озада­ченные слушатели в испуге молчали, и, конечно, никто не мог подтвердить того, что увидел отец на экране, сотво^ч ренном и развернутом для него одного. Да и сам он стоял с таким видом, словно готов извиниться за свои слова, стоял выдохшийся, опустив глаза, но испытывая несомнен­ное облегчение. А как же Асмус Асмуссен? Похлопал ли он отца по плечу, чтобы успокоить? Призвал ли его, ис­ходя из собственного богатого опыта, с большим доверием судить о шансах ФП-22? Или попросил не вмешиваться в будущее своего корабля? Асмус Асмуссен протянул отцу руку. Надолго задержав ее в своей, он поблагодарил мол­ча, без слов. И только когда капитан Андерсен восклик­нул: — Он нешто зырит будущее? — Асмус Асмуссен ска­зал — не столько удивленно, сколько робко глядя на отца:

— Я подумаю об этом, Йенс. ИГ скажу другим. Мы бу­дем начеку.— Тут он успокоительно похлопал отца по плечу, повернул его и рассчитанным пинком послал на место, так что отец без особсщ спешки приземлился со

мной рядом. Легко, несмотря на давешнее состояние, на­шел он свое место, давление у него, видимо, снизилось, он казался усталым, измотанным, из него точно выкачали воздух. Но окружающие, оторопело и даже со страхом пя­лившиеся на него в полутьме, ничего этого не замечали, они, быть может, боялись, как бы ему не взбрело в голову вступить в конкуренцию с проектором, чтобы поставить под сомнение или перекрыть собственными наблюдения­ми увиденное на экране.

Пора начинать, мысленно торопил я, и тут Асмус Ас­муссен показал нам новый диапозитив и сразу же завла­дел вниманием краеведческого кружка, объявив, что двое мужчин в надувной лодке, подгребающих к борту корабля, не кто иные, как американские летчики. Их щелкнули с марса. На них были спасательные жилеты, тугими кол­басами охватывающие шею и, казалось, грозившие их за­душить. Оба они, работая гребками, одновременно оттал­кивались от воды, и, насколько можно было, судить по снимку, вид у них был довольный. Они гребли, чтобы сдаться в плен. Гребли к борту ФП-22, откуда уже спу­стили веревочную лестницу. В воздух по направлению к надувной лодке взлетел конец; предсказать дальнейшее не представляло труда.

— Это наша тридцатисемимиллиметровка,— пояснил Асмус Асмуссен,— на сей раз ей удалось их снять с пер­вого же захода. Дымовой столб. Вынужденная посадка. Приводнившись, они выпустили сигнальную ракету. В ту минуту они были потерпевшими крушение. В общем, на­род тертый. Одно слово — американцы.

— Для них и война заработок, «джаб», как они назы­вают,— подхватил дедушка.

— Для этих людей не существует священных уз,— до­бавил Асмус Асмуссен.— Они цапрочь лишены внутрен­него призвания и повсюду чувствуют себя как дома.

— Едят паклю и запивают лимонадом,— откликнулся брюзгливый дедушка,—я это сам читал. Что уж может быть хорошего при таком питании!

— Оттого что они повсюду как дома, — рассудил Асмус Асмуссен,—у них своего дома нет, и песни их —это пес­ни туристов. Их книги — это книги бродяг. Их пристани­ща-пристанища кочевников. Они и сейчас еще кочуют в своих крытых фургонах.

— Типичные штафирки,— брезгливо уронил дедуш­ка,— они и на войне остаются штафирками.

— Вот именно,— подкрепил его слова Асмус Асмус­сен и находчиво разразился афоризмом: — Большие бури не страшны только оседлым народам.

Это должно было сыграть роль заключительной реп­лики. Асмус уже вытащил из конверта следующий диапо­зитив и только-только хотел его вставить, как на арену снова выскочил мой родитель, но не в роли полицейского, который хочет тоже свое слово сказать,— губы его бешено двигались, примериваясь к словам и фразам, он на негну- щихся ногах проковылял к докладчику, вперился в него глазами, видевшими грядущие несчастья, и обеспечил ве­черу новую кульминацию, заявив:

— Слышь, Асмус, я тебя видел в надувной лодке. Ты не двигался. Твоя рука через борт свесилась в воду. Ни­кого с тобой не было и ничего вокруг.