На международных конференциях 1922 г.

Для настоящего исследования не случайно выбраны имена выдающихся в ХХ в. людей, известных писателей, политиков, государственных деятелей – министров иностранных дел РСФСР и Веймарской республики – молодых государств, родившихся в ходе революций. В. Ратенау известен больше – и научной общественности, и простому читателю. Его прототип запечатлен в произведениях писателей мировой известности: Роберта Музиля (доктор Арнгейм в романе «Человек без свойств») и Стефана Цвейга. Очерк Стефана Цвейга, написанный сразу после убийства Ратенау в 1922 г., содержит в высшей степени превосходную оценку интеллектуальных и личных качеств Вальтера Ратенау: «Я никогда не встречал человека образованного более основательно, чем Вальтер Ратенау… Он все прочитал, всюду побывал, и эту неслыханную полноту знаний, это поразительное многообразие сфер деятельности можно объяснить лишь, если принять во внимание необычайную, уникальную емкость его мозга» [1]. Всех современников поражала не просто противоречивость натуры Ратенау, а сочетание, казалось бы, несовместимых сторон жизни для одного индивида – крупного промышленника, финансиста, художника, писателя, мыслителя, государственного деятеля, стремившегося привнести «душу» в экономику и политику.

О Г.В. Чичерине написано значительно меньше и без превосходных степеней. Георгий Васильевич Чичерин (1872–1936) окончил историко-филологический факультет Петербургского университета и с 1897 г. работал в архиве министерства иностранных дел. В 1904 г. начал принимать участие в революционном движении; в том же году покинул службу и эмигрировал в Германию. После Февральской революции в России Чичерин, являвшийся секретарем организации русских политэмигрантов в Англии, был арестован и интернирован в тюрьму в Брикстоне. В январе 1918 г. он был обменен на Бьюкенена, английского посла в царской России, приехал в РСФСР и был назначен заместителем наркома иностранных дел. 30 мая 1918 г. он стал наркомом после подписания Брест-Литовского мира. Незаслуженная недооценка личности Чичерина и его вклада в интеллектуальную историю ХХ в. должна быть преодолена. Конечно, это происходит по разным причинам. В свое время культ личности Ленина, а затем Сталина в исторической литературе заслонял значимость первых большевистских наркомов. С другой стороны, Г.В. Чичерин был почти единственным большевистским деятелем дворянского происхождения, что вызывало особенно у большевика Радека и подозрение, и какую-то зависть, и вообще массу отрицательных эмоций.

У. Брокдорф-Ранцау, известный немецкий дипломат и аристократ, состоявший в доверительных отношениях с Чичериным, давал ему весьма лестную характеристику как дипломату. Оба были холостяками и любили хорошие вина, оба имели склонность к искусству. Брокдорф-Рантцау считался «эстетом», Чичерин, виртуозный пианист и автор небольшой работы о Моцарте, обладал большим художественным талантом [2].

Одной из самых ярких страниц деятельности Г.В. Чичерина и В Ратенау и проявления их необыкновенных интеллектуальных способностей была Генуэзская конференция – столкновение двух интеллектов в позитивном смысле, искавших оптимальные пути развития двусторонних и международных отношений в сложнейший исторический период перехода от войны к миру, радикального изменения общественно-политических систем и вообще всей ментальности, культуры и быта людей. Цель статьи – выявить насколько интеллектуалы, разные по социальному происхождению и положению, выходцы из гетерогенных стран и культур, в понимании и анализе исторической перспективы шли в одном направлении, на много голов опережая свое время. Их, зачастую, называли аутсайдерами и маргиналами, незаслуженно принижали роль в становлении и укреплении молодых республик, отрицали их альтернативный подход к свершавшимся событиям. Но без таких ключевых фигур, как Ратенау и Чичерин, все могло пойти по-другому (имеются в виду не только двусторонние отношения России и Германии). Оба деятеля, разнохарактерно мыслившие преобразование общества в ХХ в., сходились в главном: в необходимости кардинальных преобразований в экономике, политике и в созидании новых международных отношений. Оба считали, что будущий мир не должен иметь национальных, расовых, этнических, культурных границ. Они понимали сложность, парадоксальность, но неумолимую данность объединения труда многих народов Востока и Запада, чтобы в мире не было очень бедных и безобразно богатых людей, униженных и отвергнутых народов.

Необходимость обращения к событиям Генуэзской конференции диктуется следующими соображениями. Непосредственное знакомство этих незаурядных личностей произошло в Берлине, в ходе подготовки к Генуэзской конференции, хотя заочно они знали друг друга по публикациям и донесениям послов, своих доверенных лиц и другим каналам. Рапалльский договор между Советской Россией и Германией, подписанный во время Генуэзской конференции, в большей мере является плодом взаимодействия двух министров иностранных дел – Ратенау и Чичерина. В исторической литературе как Германии, так и России до сих пор нет однозначной оценки этого договора. Более того, во французской и британской энциклопедиях присутствуют негативные трактовки этого соглашения. Остается открытым вопрос и о роли Ратенау в подписании Рапалльского договора. Речь идет не только о препятствиях, чинимых различными обстоятельствами, идеологическими, ментальными, экономическими, политическими, психологическими и т. д. с двух сторон, но и об интеллектуальном потенциале двух выдающихся личностей ХХ в. Энциклопедия «Британика» повторила то, что неоднократно утверждалось в западной литературе: главный результат договора заключался в том, что Германия получила возможность тайно производить и опробовать в России новые прототипы оружия, которые Версальским договором были запрещены [3]. То же самое говорилось и во французской энциклопедии Ларусса (1984 г.), хотя там утверждается, что «сотрудничество Рейхсвера и Красной армии началось, как известно, уже перед 1922 г. и совершалось вне рамок договора» [4]. Рапалло принадлежит к ряду исторических событий, которые стали политическим понятием. По мнению большинства западных историков, если лозунг «Ялта» означает раздел Европы, то понятие Рапалло означает немецкую политику лавирования между Востоком и Западом или даже совместные действия немцев и русских (Советского Союза) против Запада. Политическое понятие «Рапалло» зачастую в работах публицистов, а иногда и историков отделяется от исторического события и живет само по себе. То, что немцы согласились установить дипломатические отношения с революционным режимом, оказалось шагом, трудно объяснимым для великих держав Европы. Хотя позже западные державы, даже США, также установили дипломатические отношения с Советами [5], а во Второй мировой войне были даже союзниками.

С началом холодной войны старые оговорки против «мировой революционной» Советской России снова оказались в ходу. Рапалло стало означать в глазах Запада снова что-то большее, чем соглашение немцев с другой державой; стало даже неким упреком заниматься политикой Рапалло. Все время слышится нотка морализирования, иногда даже Рапалло понимается как начало пакта Гитлер-Сталин и признается причиной Второй мировой войны. Бывший французский верховный комиссар в Германии Андре Франсуа-Понсе в беседе с Аденауэром выразился следующим образом: «Мы все знаем: всегда, если Вы, немцы, объединяетесь с русскими, вы появляетесь в Париже» [6]. Миф или призрак Рапалло, так же как страх перед Рапалло, появились во многих частях Европы, в том числе и в ФРГ.

Фактически и Чичерин, и Ратенау, подписывая Раппальский договор, пытались разработать принципы новой международной политики в сложнейший переходный период от мировой войны к миру, в условиях подъема периферийной державы – США и снижения авторитета Европы. Кроме того, на международной арене появился ряд новых государств, одержимых своей национальной и государственной идентичностью, а интеллектуальное поле было насыщено множеством националистических и интернационалистских идей и проектов. Не случайно оба деятеля стали объектом пристального внимания писателей, художников и простых людей. Однако и сейчас, по прошествии почти векового периода после подписания Рапалльского договора, интерес к личностям, подписавшим договор, не только сохраняется, но и растет, что свидетельствует о масштабности «рукотворного» события. Кристиан Шольцель (автор новой политической биографии Ратенау) исходит из той посылки, что Ратенау стремился к сближению с Советской Россией для того, чтобы экономически разрушить большевистскую систему. Этот пассаж подкреплен давно известными дневниковыми записями Лорда Д’Абернона: «Самое лучшее будет, если частные фирмы там (в России) по одному свое счастье будут пытать; когда достаточное число контрактов получат, тогда советская система сама разрушится… Ратенау думал, как и другие промышленники в свое время, что советские экономические отношения при сотрудничестве с капиталистическими странами разрушат большевизм» [7]. На наш взгляд, это большое упрощение. Ратенау был сторонником Запада, но при откровенной враждебности и неуступчивости Антанты быстро нашел путь к России именно благодаря своей незаурядности, способности мгновенно анализировать ситуацию. В этой связи для него стали важны отношения с русскими. Прежде он видел в отношениях с русскими «тактическую угрозу» Парижу. Последние месяцы жизни Ратенау показывают, что он шаг за шагом отказывался от мягкой позиции в отношении Франции и Великобритании [8]. Исторически Рапалло казалось современникам уже как необычное событие. С тех пор как большевики стали править в Москве, страна стала рассматриваться как «Пария» в европейском сообществе, а советское правительство не было признано. Неординарность партнеров по договору, их широкий кругозор, готовность принимать нестандартные, непредсказуемые решения, органическая независимость суждений, основанная на превосходной эрудиции, коммуникабельность, отсутствие зависти к успехам других и умение дать анализ текущим событиям в определенной степени спрогнозировали будущее. Словом, сходство и различие двух мощных интеллектуалов, представляющих антагонистические общественные системы, при решении общей задачи смогли не только найти взаимопонимание, но и подарить миру принципы мирного сосуществования, так важные в любое историческое время.

 

Примечания

1. Лехаим Октябрь. 1999. Хешвон 5760 – 10 (90) WWW.

2. Шлегель К. Берлин, Восточный вокзал. Русская эмиграция в Германии между двумя войнами (1918–1945). М., 2004. С. 122-124.

3. Benter Beate: Der Mythos eines Vertrages. Was Verstehen die Russen unter Rapallo? // Deutsche, Deutschbalten und Russen. Studien zu ihren gegenseitigen Bildern und Beziehungen / Herausgegeben von Klaus Meyer. Institut Nordostdeusches Kulturwerk. Lüneburg, 1997. S. 155.

4. Ibidem.

5. Ibid. S. 153.

6. Ibid. S. 154.

7. Schölzel C. Walter Rathenau. Eine Biographie // Hrsg. Ferdinand Schoningh. Padernborn; München; Wien; Zürich, 2006. S. 344.

8. Ibid. S. 348.

 

Томас Л.

Был ли выбор? Роль Г.В. Чичерина
в определении приоритетов внешней политики
советского государства в 20-е гг.¹

 

Г.В. Чичерин[3] в истории международных отношений известен как выдающийся российский политик, инициатор подписанного на Генуэзской конференции в 1922 г. Рапалльского договора между Советской Россией и Германией. Подтверждение тому можно найти в исследованиях разных лет, вышедших в свет на языках мира. Исследователи – историки и публицисты – обычно не
забывают упомянуть при этом, что Чичерин происходил из рода, объединившего выдающихся представителей российского дворянства русских и немецких корней [1].

К менее изученным периодам его жизни относятся те годы его эмиграции, когда произошел переход убежденного революционера-меньшевика на позиции сторонников Ленина. Переход этот был довольно резким и произошел в начале Первой мировой войны сразу после выхода ленинских работ об империализме как высшей и последней стадии развития капитализма.

Чичерин не уставал и позже аргументированно и эмоционально доказывать, что утопия о «последних конвульсиях» лишь порождение «эмигрантской нервности, нетерпеливости и импрессионизма… Наша задача – самостоятельной классовой политикой толкать влево прогрессивные элементы общества, сплачивая пролетариат в классовую силу, а не изолировать себя от исторического процесса утопиями и бунтарскими рецидивами» [2]. Констатируя в англо-американской прессе и в публикациях нейтральных стран, с одной стороны, возросший интерес к упорядочению и демократизации мировых политических отношений при активном участии и помощи прогрессивно-буржуазных элементов, а с другой – наблюдая нивелирование принципа невмешательства во внутренние дела соседних государств, Чичерин был готов оценивать эти изменения как «революцию в буржуазном политическом мышлении». По его мнению, «из выдвинутых войной вопросов развивается и будет развиваться после войны борьба прогрессивных элементов в каждой стране против реакционных пережитков, национально и интернационально». Из этого постулата он выводил необходимость различать степень заинтересованности международного рабочего движения в победе той или иной воюющей стороны. Сравнивая ожидаемые последствия перевеса одного из лагерей, он в общем предпочитал победу англо-американского блока. Он осуждал лозунг защиты отечества только в отношении двух стран, оказавшихся в противоположных лагерях, а именно Германии и России. Победу в войне этих стран, где «господствовал полуфеодальный тип капитализма», он считал для рабочего движения катастрофой. Напротив, перевес в войне на стороне прогрессивного, господствовавшего в Англии и США капитализма он готов был рассматривать как шанс, как возможность прекращения военных действий и дальнейшего мирного развития демократически реформированного строя. Важно отметить, что ориентация на демократию у Чичерина была связана с поиском наиболее благоприятных форм развития революционного движения. Поэтому уже с 1916 г. в его статьях, публиковавшихся под псевдонимом «Орнатский» в парижском «Новом слове», появляется критика тех либерально-буржуазных кругов, на которые он еще недавно возлагал надежды. Появление нового потенциального союзника не осталось незамеченным в кругах большевиков: и Ленин выразил согласие с тов. Орнатским и его интернационалистской работой в Англии [3].

Нерешительность Временного правительства в Петрограде стала, по-видимому, для Чичерина последним аргументом в пользу большевиков. По возвращении в Россию в 1918 г. официально еще не утвержденный наркомом иностранных дел, он столкнулся с уже предрешенной ситуацией. Преодолев некоторые колебания, он вошел в делегацию, подписавшую «грабительский» Брест-Литовский договор с Германией. Тогда его позиция еще не определялась аргументами дипломата-профессионала. Он только еще врастал в новую роль, преодолевая сомнения относительно вот-вот грядущей мировой революции и в то же время создавая, по заданию Ленина, а отчасти в спорах с ним, учредительные документы Коминтерна.

В роли профессионала-дипломата Европа увидела его лишь в 1922 г. на конференции в Генуе. Там ему удалось заворожить присутствующих манерой поведения и высокой культурой аргументации. Но для заключения Рапалльского договора этого было мало. Помогли предварительные контакты с членами немецкой делегации – канцлером Иозефом Виртом, Аго фон Мальцаном и Вальтером Ратенау. Последний, правда, как доказала позднее немецкая исследовательница Ингеборг Фляйшгауер [4], не принадлежал к сторонникам подписания договора, и Чичерину пришлось прибегнуть к обычному в дипломатических переговорах методу давления, чтобы добиться подписания.

Впрочем, ни в то время, ни позже обе стороны не рассчитывали на длительное действие договора, заключенного в столь экстремальных условиях. «Тот факт, что советское правительство в нынешний критический для него переходный период должно придавать большее значение достижению соглашения с Антантой, а не с Германией, столь же ясен, сколь и понятен. Тот факт. что оно в любое время готово пожертвовать нами за эту цену, также является очевидным» [5], – так оценивал положение перед отъездом в Москву будущий немецкий посол граф Ульрих фон Брокдорф-Ранцау. Но Рапалло стало исходным пунктом так называемой «полосы признаний», высшей точкой которой было установление дипломатических отношений с Францией в 1924 г. Сложность урегулирования отношений с Англией выявилась непосредственно после конференции в Генуе. В Лозанне Чичерин проиграл дипломатическую баталию с лордом Керзоном, хранителем имперских интересов Великобритании. Стало очевидно, что именно в этой сфере мощь британского владычества могла быть если не поколеблена, то ущемлена пропагандистскими воззваниями, исходящими от Кремля.

Для Советского Союза весомость дипломатических признаний связывалась с шансом выгодных долгосрочных кредитов, а получить их без обязательств, явно дискредитирующих советский строй, можно было лишь прибегая к соглашениям, в секретности которых были заинтересованы обе стороны. Такие договоры в ту пору можно было иметь только с побежденной Германией.

Положение Чичерина в его московском окружении изменилось после ухода из активной политики Ленина, с которым он мог непосредственно обсуждать и решать важные вопросы внешней политики. Сталин с самого начала взял курс на использование внутренних разногласий в НКИДе между наркомом и его заместителем М.М. Литвиновым для собственного воздействия на политический курс.

В Европе на какое-то время возможность выбора и пересмотра ориентации возникла для Советского Союза незадолго до Локарно, когда западные державы сочли возможным развитие советского строя по линии «термидора», т.е. возврата к дореволюционным нормам и законам. На этом общем фоне действовали конкурирующие между собой интересы концернов и корпораций разных стран, что расширяло возможности лавирования. В ответ на эти новые явления Политбюро ЦК ВКП(б) 24 ноября 1924 г. обсудило реальность изменения стратегического курса во внешней политике. Ориентацию на сближение с Англией обосновал на заседании М.М. Литвинов и был поддержан Чичериным и многими членами Политбюро. Против коррекции курса выступил один из ведущих сотрудников НКИД В.Л. Копп, убедивший присутствующих партийных функционеров в нецелесообразности таких стратегических изменений [6].

Возникает вопрос: что же побудило Чичерина выступить в поддержку пересмотра и что собственно мог ожидать Литвинов от таких изменений курса? В поисках ответа нельзя обойтись без учета личных отношений между наркомом и его первым заместителем. Конкуренция двух политиков продолжалась уже долгие годы и достигла незадолго до упомянутого заседания высшей точки. Литвинов стремился заполучить в свое ведение все, что касалось стран Запада. Ему было проще добиться этого, если бы вся западная политика концентрировалась не вокруг Германии, где Чичерин был непревзойденным знатоком, а вокруг изученной им в годы эмиграции и позже Англии. Такое объяснение найдет понимание лишь в числе других, более веских доводов. Но дальнейшее развитие отношений обоих властных политиков заставляет принять во внимание, насколько серьезно Чичерин опасался отстранения от «запада». В этой нечистой игре был, как уже было сказано, «смеющийся третий» – Сталин, использовавший царивший в воздухе этого ведомства нервный накал [7].

Пересмотр ориентации, а также и сфер ответственности внутри НКИДа тогда не состоялся. Предстояла конференция в Локарно и связанная с ней опасность потерять в Германии союзника, связанного с Россией не только обязательствами, но и интересами, то есть оказаться снова в полной внешнеполитической изоляции. Между тем в основе представлений Чичерина об успешной внешней политике лежало кредо министра иностранных дел предыдущего века А.М. Горчакова о предпочтительности дипломатических соглашений, основанных на общности интересов договаривающихся сторон.

 

Примечания

1. См.: Томас Л. Чичерины. Семья и политика // Германия и Россия в судьбе историка. Сборник статей к 90-летию Я.С. Драбкина. М., 2008. С. 84-109.

2. Письмо Г. Чичерина Ю. Мартову, январь 1915 г. // Hoover Institution Archives, Stanford CA 94305. Fond Nicolaevsky. Box 243, Chicherin Correspondenz 1914–1915.

3. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 27. С. 294.

4. Fleischhauer I. Rathenau in Rapallo. Eine notwendige Korrektur des Forschungstandes // Vierteljahreshefte fuer Zeitgeschichte. H. 3. Oldenburg, 2006.

5. Цит. по: Советско-германские отношения от переговоров в Брест-Литовске до подписания Рапалльского договора. Сборник документов 1919–1922 гг. М., 1971. С. 557.

6. См.: Черноперов В.Л. Дискуссия ведущих советских дипломатов о перспективах внешней политики СССР в ноябре 1924 г. // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия «Международные отношения». Вып. 1. Н. Новгород, 2006.

7. См.: Knoll V. Das Volkskommissariat fuer Auswaertige Angelegenheiten im Prozess aussenpolitischer Entscheidungsfindung in den zwanziger Jahren. Zwischen Tradition und Revolution / Hrsg. L. Thomas und V. Knoll. Stuttgart, 2000. S. 117-118.

 

Миронова Е.М.