И международно-правовые аспекты проблемы

В 1918 г. было воссоздано польское государство. В границах «Версальской Польши» оказалось до 40–50% непольского населения. Это – евреи (около 3 млн.), около 7 млн русских, украинцев и белорусов, ок. 2 млн немцев [1].

В межвоенной Польше, как продемонстрируют дальнейшие события, начнет проводиться политика полонизации, а также выселения лиц «чуждой», прежде всего, немецкой национальности, которые будут лишаться польского подданства.

За полонизацию ратовал один из ведущих польских политиков, лидер национальных демократов (эндеков) Роман Дмовский (1864–1939), считавший Силезию, Поморье и Пруссию «историческими польскими территориями». Сторонники Дмовского придерживались так называемой «пястской концепции», согласно которой границы Польского государства должны быть раздвинуты на Запад, включать в себя те области и регионы, что входили в состав раннефеодальной монархии Пястов [2]. На практике в октябре 1919 г. председатель Парламентского комитета по внешней политике, будущий министр культуры, Станислав Грабский разработал так называемую «Познанскую программу», в которой было декларировано: «Польша исключительно для поляков!» [3]. В рамках данной политики происходило вытеснение немцев из хозяйственной и общественно-политической сфер региона, их выдворение в Германию.

Иной, «ягеллонской» концепции придерживался Юзеф Пилсудский, который считал, что воссозданное Польское государство должно включать в себя те восточные территории, что и польско-литовская Речь Посполитая. При этом Пилсудский рассматривал даже вопрос о возможности федерации. Альтернатива Пилсудского была выгоднее для национальных меньшинств Польши.

В Версале в июне 1919 г. поляки подписали Договор о защите национальных меньшинств, по которому обязались гарантировать права на свободное образование и использование национальных языков, полное равноправие перед законом, в том числе, и право на гражданство. Последний пункт польскими властями регулярно нарушался, когда они отказывали или лишали подданства лиц немецкой и других национальностей, что становилось предметом разбирательств в Лиге Наций, ставя под вопрос членство Польши в этой организации. В итоге в сентябре 1934 г. польское правительство заявило, что отказывается от дальнейшего сотрудничества с Лигой Наций в вопросе положения и прав национальных меньшинств до тех пор, пока не будут разработаны международно-правовые документы по этому вопросу, признанные ведущими европейскими державами [4].

Правда, подобные тенденции имели место преимущественно в первые годы существования Польской республики, а с середины 1920-х гг. ситуация стала более спокойной, открытая враждебность к лицам непольской национальности сменилась внешним конформизмом. Однако никаких существенных расширений прав меньшинств не было. В польском правительстве не было ни одного министра непольской национальности.

По Версальскому договору для немецкоязычных граждан Польши предусматривалась возможность получения германского гражданства, и к 1922 г. около 175 тыс. человек воспользовались ею. Польское руководство восприняло это как проявление нелояльности и предприняло меры к избавлению от части немцев. По Венским соглашениям 1924 г. предусматривалось переселение в Германию 20 тыс. человек [5].

В марте 1921 г. была принята Конституция Польской республики, по которой страна становилась парламентской республикой. Законодательная власть принадлежала двухпалатному парламенту, состоявшему из сейма (444 депутата) и сената (111 членов). Парламент избирал президента – главу государства и формировал правительство. Выборы в сейм по новой Конституции состоялись в ноябре 1922 г., одним из лейтмотивов которых стала национальная проблема. Эндеки, христианские демократы и другие правые партии объединились в Христианский союз национального единства («Хьена» – гиена), выступавший под лозунгами полонизации (169 депутатов). Им противостояли социалисты (41 депутат) и людовцы (119 депутатов).

При поддержке меньшинств президентом страны был избран Габриэль Нарутович от ПСЛ-«Вызволене», который был вскоре после избрания застрелен сторонником эндеков. Немецкие политики объясняли свою поддержку тем, что Нарутович проявляет понимание в вопросе о положении национальных меньшинств. Поэтому Блок меньшинств поддержал его кандидатуру [6].

В период 1922–1926 гг. депутаты и сенаторы от нацменьшинств оказывали существенное влияние на расстановку политических сил в польском парламенте. Это была политика лавирования между различными польскими партиями. Отчетливо это можно проследить на примерах, когда немцы и другие меньшинства поддерживали правительство или кандидата в президенты или, наоборот, выступали против. Так, если в случаях с Нарутовичем, с кандидатом в его преемники Маурицием Замойским, при вотуме недоверия второму кабинету Витоса немцы были заодно с левыми партиями, то по вопросу о поддержке правительства Владислава Сикорского в 1923 г. они разошлись с ППС, ПСЛ-«Вызволене» и др.

В конце 1923 г., после распада так называемого «Анти-Витосовского лагеря», наметилось сближение партий национальных меньшинств и левых польских организаций. В этот период немецкие голоса в парламенте имели существенное значение. Например, в декабре 1924 г. при их поддержке депутатского запроса от партии «Вызволене» с перевесом всего в один голос
поста министра культуры был лишен Болеслав Миклашевский.
С конца 1923 г. представители национальных меньшинств проводили встречи и консультации с левыми польскими партиями, поддерживали большинство их инициатив, например, голосуя против конкордата с Ватиканом в марте 1925 г. [7].

До майских событий 1926 г. меньшинства были весомой политической силой, с которой приходилось считаться власти и оппозиции. Они смогли смягчить общую риторику и общую политическую линию польского руководства на полонизацию. Однако конкретных успехов в области школьного вопроса, культурно-национальной автономии, по аграрному аспекту и по вопросам оптации немцев было мало. В период санации положение в Польше кардинальным образом изменилось, и польский парламент уже не был тем механизмом, который могли действенно использовать в своих интересах национальные меньшинства.

Со второй половины 1920-х гг. меньшинства переносят главный акцент своей борьбы в международно-правовую сферу, в частности, активно сотрудничая с Конгрессом национальных меньшинств, основанным в 1925 г. по частной инициативе эстонского немца Эвальда Амменде (1892–1936) [8]. В резолюции Первого конгресса (октябрь 1925 г.) подчеркивалось, что «национально-культурная свобода является таким же неотъемлемым правом культурного человечества, как и религиозная свобода» [9]. Из лидеров польских немцев в работе «немецкой группы» конгресса принимали участие Э. Хасбах, О. Улиц, О. Науманн,
К. Гребе, А. Крониг, д-р Пант, Пиш. На конгрессе были представлены и национальные меньшинства из Германии, консолидированные в «Объединение национальных меньшинств Германии». Сюда относились датчане из Шлезвига, литовцы, лужицкие сербы (сорбы), фризы, поляки. «Объединение» как раз возглавил польский граф Станислав Сираковски, который поддерживал тесные связи с Амменде [10].

Более представительным стал Второй конгресс, состоявшийся в Женеве 25–27 августа 1926 г. Брунс отмечал, что если первый конгресс рассматривал лишь вопрос культурной автономии для меньшинства, то на втором круг вопросов был значительно расширен, и речь шла о праве на гражданство, защите экономических интересов национальностей [11], что отвечало интересам польских немцев. При этом польские представители от Германии не были согласны с постановкой вопроса о самоуправлении меньшинств [12].

Приоритетом в работе Женевского конгресса стали интересы немецких национальных групп Европы, что вызвало понятное недовольству прочих национальностей. В результате Третий
конгресс (август 1927 г.) покинули представители поляков от Германии.

С 1927 г. германский МИД стал главным «спонсором» конгресса, ведущими темами которого стали положение немцев на «восточных территориях», возможность ревизии Версальского мирного договора и т. п. [13]. Постепенно конгресс из «органа пропаганды» Веймарской республики приобрел черты немецкого националистического форума: после 1933 г. с его трибуны были устранены представители еврейства, а затем ведущие роли перешли к Судето-немецкой партии Конрада Генлейна.

Активисты национальных меньшинств в Польше активно использовали и другие международно-правовые институты. Так, международный суд в Гааге в 1928 г. вынес постановление о проверке законности решения польских властей, в частности, путем экзаменов на знание немецкого языка для детей фольксдойч. По этому поводу «Каттовицер Цайтунг» подчеркивала, что «каждый свободный подданный государства имеет право… выбрать язык обучения для своего ребенка, так как располагает для этого законными гарантиями» [14].

Таким образом, национальные меньшинства Версальской Польши пытались активно использовать в своих интересах как институты государственной власти (сейм и т.п.), так и международно-правовые инструменты, апеллируя к международным соглашениям, участвуя в работе международных организаций, обращаясь в международные судебные инстанции. Несмотря на определенные частные успехи, лидерам нацменьшинств не удалось противостоять национальной политике польского руководства. Национальный вопрос в Польше особо обострился в конце 1930-х гг., что было одним из факторов кризиса Версальской системы и «врастания» страны во Вторую мировую войну.

 

Примечания

1. См., например, мнение польского историка Ержи Томашевского: Tomaszewski J. Pzecpospolita wielu narodów. Waszawa, 1985.

2. См.: Kawalez K. Roman Dmowski. Warszawa, 1996.

3. Цит. по: Rhode G. Op. cit. S. 97.

4. Kozlowski N. Die politische Gruppierungen innerhalb des Piłsudski-Lagers 1926–1939. München, 1978. S. 20-21.

5. Heike O. Op. cit. S. 171.

6. Posener Tagblatt. 12.12.1922.

7. Doliesen G. Die Polnische Bauernpartei «Wyzwolenie» in den Jahren 1918–1926. Marburg, 1995. S. 215.

8. Подробнее об Э. Амменде по защите прав национальных меньшинств см.: Housden M. Ewald Ammende and the Organisation of National Minorities in Inter-War Europe. Cambridge, 2000.

9. IISG. SAI. Nr. 796/11. I. Bd. S. 79.

10. Michaelsen R. Der Europäische Nationalitäten-Kongress 1925–1928. Aufbau, Kriese und Konsolidierung. Frankfurt a/M, Bern, N. Y., Nancy, 1984. S. 87-89.

11. DSHI. 100. Nachlass Carl Georg Bruns. Nr. 8. Bl. 23/3.

12. Auslandswarte. 1926. Nr. 12. S. 378.

13. Bamberger-Stemmann S. Der Europäische Nationalitätenkongress 1925–1938. Nationale Minderheiten zwischen Lobbyistentum und Großmachtinteressen. Marburg, 2000.

14. Kattowitzer Volkszeitung. 04.05.1928.

 

Хомутинкин С.В.

 

Эволюция миропорядка после Первой мировой
войны: оценки Г. Киссинджера

Изучение эволюции системы международных отношений является одной из наиболее актуальных тем в современной международно-политической науке. Сегодня широкое хождение получили утверждения о возникающем после окончания холодной войны «новом мировом порядке», о его принципиальном отличии от Вестфальской системы международных отношений, функционировавшей на протяжении трех с половиной столетий. Данный тезис можно обнаружить как в речах ведущих политиков, так и в работах ученых-международников – первые как раз и создают этот «новый мировой порядок», вторые активно и всесторонне его осмысливают. На их фоне масштабной выглядит фигура бывшего государственного секретаря США Генри Киссинджера, блестящего ученого и политического деятеля, для которого проблема мирового порядка была центральной как в его академической, так и в практической деятельности.

На рубеже ХХ–XXI вв. Киссинджер выдвинул собственную развернутую концепцию мирового порядка и природы изменений в нем, проанализировав его эволюцию, начиная с подписания Вестфальского мира и вплоть до наших дней и предложив собственное видение тех путей и проблем, с которыми, возможно, столкнется возникающая система международных отношений в XXI в. Мы склонны согласиться с Киссинджером в том, что, хотя «никогда прежде новый мировой порядок не создавался на базе столь многообразных представлений, в столь глобальном масштабе», тем не менее, «возвышение и крушение прежних мировых порядков – от Вестфальского мира до наших дней – есть единственный источник опыта, на который можно опереться, пытаясь понять, какого рода вызов может быть брошен в лицо современным государственным деятелям» [1].

Данная статья посвящена киссинджеровскому анализу некоторых характеристик международной системы, сложившейся в межвоенное двадцатилетие. Киссинджер справедливо указывает, что перед государственными деятелями, собравшимися на Парижской мирной конференции, стояла грандиозная задача – выстроить такую структуру международных отношений, которая бы предотвратила новую большую войну и обеспечила бы долгий мир, подобно Венскому конгрессу. Как известно, этого не удалось достичь. В качестве причин Киссинджер, как и многие другие исследователи, указывает на системные пороки Версальского урегулирования. Отметим, что он не считает его неким целым, системой, которая бы поддерживалась великими державами – для Киссинджера это было чем-то не намного большим, чем короткое перемирие, отделившее одну мировую войну от другой. Однако, на наш взгляд, обозначенная в заголовке статьи проблема интересна тем, что вскрывает киссинджеровское понимание механизма конструирования стабильного мирового порядка – проблемы, актуальной и для современных международных отношений.

Происхождение Первой мировой войны Киссинджер объясняет двумя обстоятельствами, свидетельствовавшими об эрозии международной системы, сложившейся после Венского конгресса. Во-первых, произошел фундаментальный сдвиг в соотношении сил между ключевыми акторами европейской политики. Однако если традиционно в научной литературе данный процесс часто связывается с объединением Германии и ее курсом на экспансию, то Киссинджер предлагает несколько иное объяснение. По его мнению, появление Германской империи само по себе не было угрозой европейскому равновесию – оно лишь вносило определенные, хотя и существенные, изменения в сложившуюся расстановку сил. Бисмарк – политик, которым Киссинджер всегда восхищался, весьма искусно маневрировал между другими великими державами. Киссинджер признает, что именно «железный канцлер» демонтировал систему, установленную в Вене. Однако Бисмарку удавалось избегать возникновения большой войны в Европе благодаря тому, что при проведении своей политики он обладал «чувством нюанса». По мнению Киссинджера, он «рассматривал свою философию [внешней политики] как доктрину самоограничения». Именно этого и недоставало его преемникам, сделавшим ставку на силу и превратившим германскую внешнюю политику в «бездумную гонку вооружений» [2]. В результате, в начале ХХ в. в Европе оформились два противостоящих друг другу военно-политических блока, что сделало гонку вооружений и нарастание напряженности в международных отношениях неизбежными [3].

В качестве второй фундаментальной причины, способствовавшей «сползанию» Европы в пучину мировой войны, Киссинджер называет коллапс того принципа легитимности, который был установлен на Венском конгрессе и который позволил избегать крупных войн на континенте в течение столетия [4]. Прежнее единство относительно правил, по которым должен поддерживаться «европейский концерт», было разрушено т. н. «дилеммами безопасности». Первая и, по мнению Киссинджера, самая значимая из них была связана с тем, что «имперская Германия так и не смогла выработать недвусмысленную концепцию национальных интересов». Ее ставка на силовую политику после отстранения Бисмарка порождала обоснованные опасения у ее соседей, прежде всего у Франции. Вторым фактором стало изменение роли Великобритании, а именно – ее отказ от «блестящей изоляции» и вовлечение в континентальную политику. Как следствие, в первое десятилетие ХХ в. Лондон пошел на заключение военно-политического союза с державами, которые еще несколько лет назад рассматривались как его основные соперники – с Францией и Россией. Наконец, третья дилемма безопасности, по мнению Киссинджера, заключалась в росте экспансионистских устремлений царского правительства, что было предметом постоянных опасений во всех крупных европейских столицах. Таким образом, между великими державами отсутствовал прежний консенсус относительно границ допустимого в международной политике, а складывание мощных блоков, завершившееся присоединением Великобритании к франко-русскому союзу в 1907 г., делало полномасштабную войну в Европе вопросом ближайшего времени [5].

Согласно Киссинджеру, Парижская мирная конференция должна была разрешить те фундаментальные проблемы, которые привели к Первой мировой войне. Ее ожидаемым результатом должно было стать появление стабильной международной системы, в рамках которой конфликты регулировались бы с минимальными издержками. Для понимания того, почему этого так и не удалось достигнуть, необходимо прояснить природу стабильности в воззрениях Киссинджера. Главная проблема полномасштабного международного урегулирования, по его мнению, состоит в том, чтобы «связать требования легитимности с потребностями безопасности таким образом, что никакая держава не станет выражать свою неудовлетворенность проведением революционной политики, и так устроить баланс сил, чтобы сдержать агрессию, имеющую другие причины, нежели условия урегулирования». Однако Киссинджер признает, что точный баланс невозможен. Основной трудностью здесь является не только проблема предсказания вероятного агрессора, но и необходимость согласования устремлений держав с различным историческим опытом: «Никакая держава не подчинится урегулированию, как бы оно не было хорошо сбалансировано и «безопасно», которое рассматривается как полностью отрицающее ее видение самой себя» [6].

На наш взгляд, именно отсутствие общей концепции легитимности Киссинджер считает фундаментальным пороком Версальского урегулирования. Страны-победительницы совершили большую ошибку, не пригласив Германию и Россию в Париж. Как пишет Киссинджер, «уже один этот факт обрекал версальское урегулирование на неудачу», поскольку на долю этих двух стран приходилось более половины европейского населения и самый крупный военный потенциал [7]. Кроме того, на Парижской конференции не удалось выработать всеобъемлющую концепцию обеспечения международной безопасности, подобную решениям Венского конгресса, хотя основа для нее в виде «Четырнадцати пунктов» Вудро Вильсона все же имелась. Более того, заставив Германию подписать Версальский договор, союзникам не удалось сделать ее лояльным носителем созданного мирового порядка. Для преодоления его наиболее унизительных условий немцы начали искать лазейки в договоре – благо, их было много. Кроме того, недовольство результатами мирного урегулирования стало благодатной почвой для идей германского фашизма и реванша.

На наш взгляд, Киссинджер рассматривает вильсоновскую программу послевоенного мирного урегулирования с ее ставкой на обеспечение безопасности с помощью коллективных мер отпора агрессору в качестве потенциального нового принципа легитимности. В тех исторических условиях он вполне мог бы заменить исчерпавшие себя максимы классического «европейского концерта» и учитывал бы возросшую роль Соединенных Штатов Америки в международных делах. Однако, как пишет Киссинджер, предложенные Вильсоном доктрины самоопределения и коллективной безопасности были попросту непонятны европейским дипломатам. Так, одна из основных идей американского президента о том, что нации будут воспринимать агрессию одинаково, оказалась несостоятельной – сказалась разница в историческом опыте. Одним угроза казалась опасной, другим – не очень, третьи ее вообще игнорировали. Эти противоречия, как указывает Киссинджер, до сих пор рождают локальные конфликты в самых разных частях света. В итоге, в отличие от Венского конгресса, страны-победители не сохранили единства. Политика коллективной безопасности и Лига наций, призванные стать его идеологической и институциональной базой, таковыми не стали. В Соединенных Штатах верх взяли изоляционистские настроения, и Великобритания по этой же причине также воздержалась от выполнения взятых на себя обязательств, в том числе по отношению к Франции [8].

Киссинджер приводит интересный пример того, как в отсутствии желания ведущих держав защищать принцип легитимности он может способствовать эрозии международной системы, в основе которой он же и лежит. Как известно, принцип национального самоопределения был одним из столпов Версальско-Вашингтонской системы международных отношений. Потому «обращение Гитлера к [этому принципу] в судетском кризисе в 1938 г. было обращением к “справедливости”, что, таким образом, внесло вклад в нерешительность сопротивления. Оно склонило западные державы к попыткам построить “настоящий” легитимный порядок, удовлетворяя “справедливые” требования Германии. Только после того, как Гитлер аннексировал Богемию и Моравию, стало ясно, что он стремится к доминированию, а не к восстановлению справедливости; только тогда соперничество стало чисто силовым» [9]. Однако обратим внимание на то обстоятельство, что Киссинджеру не удалось разрешить дилемму подобного рода ситуации. Ведь одна из держав утратила сдержанность в своих требованиях, но при этом остается верной основному принципу легитимности [10]. Он апеллирует к необходимости поддержания силового равновесия, однако сам же признает, что это довольно сложная задача для государственного деятеля.

На наш взгляд, киссинджеровский анализ эволюции миропорядка после Первой мировой войны затрагивает многие ключевые проблемы, с которыми сталкиваются сегодняшние лидеры. Так, стержневым компонентом обеспечения стабильности многополярной системы рубежа XX и XXI вв. Киссинджер считает общность ценностей основных геополитических игроков – то, чего так не хватало международной системе, выстроенной в Версале. «Можно лишь надеяться, что появится нечто, подобное системе Меттерниха, где равновесие сил подкреплялось общностью ценностей. А в современную эпоху, – подчеркивает он, – эти ценности обязаны быть демократическими» [11]. Запад, создавший, по сути, две наиболее жизнеспособные системы равновесия – Венскую и Ялтинско-Потсдамскую – должен быть готов к тому, что предлагаемая им модель может быть отвергнута незападными обществами. Поэтому важной задачей сегодня, по мнению Киссинджера, является поиск консенсуса между великими державами относительно базовых принципов нового миропорядка. Для этого каждый из центров силы должен будет переосмыслить свои традиционные концепции внешней политики. Только тогда нарождающаяся международная система будет отвечать своему главному, согласно Киссинджеру, критерию – стабильности.

Еще одна интересная параллель между событиями 90-летней давности и современностью, на которую хотелось бы обратить внимание в воззрениях Киссинджера, – это его скептицизм в отношении эффективности всемирной организации в вопросах обеспечения международной безопасности. «В политическом смысле ООН несовременна, не справляется с вызовами времени, – утверждал Киссинджер во время своего визита в Москву в июне 2006 г. – У ООН нет четкой задачи, нет объединяющего принципа, зато велико влияние национальных правительств и там все труднее договариваться. ООН сложно убедить конфликтующие стороны прекратить эскалацию конфликтов». По его мнению, международные организации являются наиболее эффективными в относительно узких географических или предметных зонах ответственности – например, НАТО, ВТО и МАГАТЭ.

Таким образом, анализ Первой мировой войны многое проясняет в киссинджеровском понимании принципов функционирования мирового порядка. Заметим, что две указанные выше относительно стабильные системы международных отношений непосредственно связаны с «Великой войной» – Венская система была окончательно разрушена ею, а Потсдамская – выросла из порожденного ею затяжного кризиса легитимности. Ее уроки как одного из переломных моментов в истории человечества актуальны и сегодня, поскольку, по мнению Киссинджера, «изучение того, как государственные деятели решали проблему установления мирового порядка – что сработало, а что нет, и почему – не конечная цель, а скорее начало осознания современной дипломатии» [13].

 

Примечания

1. Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С. 18-19.

2. Там же. С. 146-149; Kissinger H. A World Restored. Metternich, Castlereagh and the Problems of Peace, 1812–1823. Boston, 1957. P. 323.

3. Как пишет Киссинджер, жесткость блокового противостояния в тот период по своему характеру фактически стала предтечей биполярной конфронтации в годы холодной войны.

4. Согласно Киссинджеру, «“легитимность” означает не больше, чем международное соглашение о характере приемлемых мер и о допустимых целях и методах внешней политики. Это подразумевает принятие структуры международного порядка всеми великими державами, по крайней мере, до той степени, что никакое государство не будет недовольно им настолько, чтобы выразить свою неудовлетворенность в революционной внешней политике». Kissinger H. A World Restored. Р. 1.

5. Киссинджер Г. Дипломатия. Гл. 7. В данной связи можно добавить, что Первая мировая война началась в регионе, где ни Германия, ни Россия и Великобритания не имели, по мнению Киссинджера, первоочередных, жизненно важных интересов – на Балканах. Эскалация конфликта произошла потому, что в силу блоковой логики Берлин и Петербург решили поддержать своих союзников. «Согласно Киссинджеру, отсутствие рациональных политических целей и недостаток понимания того, что же составляет национальный интерес каждой страны, и привели все [европейские] нации к Первой мировой войне», – отмечает
Г. Блюминк. См.: Bluemink G. Kissingerian Realism in International Politics. Political Theory, Philosophy and Practice. Leiden, 2000. Р. 88.

6. Kissinger H. A World Restored. Р. 146.

7. Киссинджер Г. Дипломатия. С. 203, 205-206.

8. Там же. С. 40-42, 197, 203-208.

9. Kissinger H. A World Restored. Р. 146.

10. Ibid. P. 1-2, 172.

11. Киссинджер Г. Дипломатия. С. 761.

12. Экс-госсекретарь США Генри А. Киссинджер: «И сейчас люди живут в страхе, но мир пока не меняется». URL: http://www.kleshko.info/ Personal/personal-recommend-k01.htm. Обратим здесь внимание на то, что подобный скептицизм Киссинджера в отношении ООН соседствует с его преклонением перед идеалами Вильсона.

13. Киссинджер Г. Дипломатия. С. 19.

 

Жуков Д.С.