Опыта детей в России и Германии (результаты

и последствия Первой мировой войны 1914–1918 гг.)¹

Первая[2] мировая война 1914–1918 гг. явилась одним из важнейших, системных и кардинальных поворотов в истории европейской цивилизации ХХ в. Военная повседневность оказала мощное воздействие на жизнь миллионов людей, формируя собственный опыт войны у целых поколений, внося тотальные изменения в повседневную жизнь, образ мыслей, поведение и стратегии выживания большинства ее участников и участниц не только на театре военных действий, но и в тылу. Вполне очевидно, что военные будни оказали наиболее сильное влияние на социокультурное развитие детей и подростков в воюющих странах, деформировали традиционные структуры воспитания и образования, семейных и общественных отношений, сформировали новые стереотипы мужественности и милитаризма, готовности к переменам и социальным катаклизмам. В статье предпринята попытка анализа формирования военного опыта детей в России и Германии в период Первой мировой войны 1914–1918 гг.

Опыт войны отражает собой интерпретационные и поведенческие практики, представляет инструмент преобразования реальности через ее восприятие, процесс конструирования и обработки действительности. Необходимо учитывать, что формирование военного опыта представляет собой перманентный, длительный и открытый процесс, в ходе которого военная действительность начинает конструироваться еще до начала конкретной войны и продолжает воспроизводиться, подвергаясь толкованию и перетолкованию после завершения военных действий [1].

Изучение детского опыта и факторов, которые на него воздействовали, в России и в Германии имеет значительные, порой кардинальные, отличия. Немецкая историография насчитывает более сотни специальных исследований детской повседневности военной поры, опираясь на многочисленные мемуары и другие опубликованные источники [2]. Кроме того, исследователи имели возможность реконструировать детские впечатления войны через достаточно хорошо сохранившиеся семейные архивы, фотодокументы и записи воспоминаний о Первой мировой войне [3]. В Советской России подобные «хранилища» семейного опыта, как правило, уничтожались их владельцами, которые опасались, что их «прошлое» вполне могло служить поводом объявления врагами народа или отправки в ГУЛАГ. Власти и официальная историческая наука при изучении объявленной империалистической Первой мировой войны предпочитали использовать немногие откровения представителей пролетариата и беднейших слоев деревни. К тому же более перспективной и важной темой для историков стала Гражданская война, а затем героические «будни социалистического строительства». Таким образом, личный опыт военного поколения периода Первой мировой войны 1914–1918 гг. оказался невостребованным и его репрезентация значительно затруднена.

Как справедливо заметила казанский историк А.А. Сальникова, Первая мировая война 1914–1918 гг. вызвала не только трансформацию сознания детей, но и самого стиля их жизни. После февральско-октябрьских событий 1917 г. и последовавшей за ними гражданской войны в России выросло особое поколение, сформировавшееся в специфических «военно-революционных условиях». Это было поколение психологически мобильное, чутко восприимчивое ко всему новому, поколение, составившее весьма благодатную почву для проведения различных социокультурных экспериментов [4]. По оценкам современников, рожденные в годы Первой мировой войны, дети нередко не воспринимали многие традиционные для ребенка вещи, продукты, игрушки. С. Познер указывал, что петроградские дети не знали многих обыденных вещей, не знали вкуса белого хлеба. Изголодавшийся и насупившийся Петроград выращивал в них чувство самостоятельности и своеобразный практицизм. Жесткий, звериный быт закалял характер с малых лет [5]. Изучая военные и послевоенные уровни детской повседневности, вполне возможно уточнить многие социокультурные и общественно-политические направления общественного развития России и Германии, выявить предпосылки формирования тоталитарных режимов и радикальных настроений населения этих стран.

Можно выделить несколько исследовательских полей для изучения детской повседневности в воюющих государствах периода Первой мировой войны. Так, нуждаются в уточнении физические и сословно-правовые параметры детского возраста, понятий «ребенок», «подросток», «учащийся», «юноша», так как в различных европейских странах имелись весьма глубокие различия в идентификации данных физиологических и половозрастных характеристик детства, а также практик их законодательной регламентации. Дефиниция возраста в годы войны отражала социальный контекст и социокультурные роли, предписываемые обществом данной категории населения. Между гимназистом в России и в Германии были незначительные различия, между тем крестьянские дети имели совершенно иные повседневно-бытовые реалии в отличие от своих сверстников из семей буржуазии и интеллигенции. В рабочих и бедных крестьянских семьях дети нередко начинали работать уже в возрасте 5–8 лет учениками ремесленников, пастухами в деревне, чернорабочими на фабрике.

Тотальный характер Первой мировой войны 1914–1918 гг. сказался на мобилизации мужчин, что изменяло половозрастной состав населения, феминизировало воспитание в семье и труд на производстве в городе и селе. Недостаток в рабочих руках принуждал правительства России и Германии ослаблять до тех пор действовавшие запреты на применение детского труда.

Одной из характерных черт военного времени было бегство детей на фронт, детское добровольчество. Зачем они стремились на войну, никто из них не знал. Жажда убежать на край света, жажда приключений и подвигов, которая каким-то атавистическим трепетом пробуждалась в каждой детской душе, находила свое утоление на кровавых полях. К сожалению, современники способствовали формированию детской экзальтации, героических символов детей-подростков на войне. Поэты слагали в честь таких детей хвалебные, восторженные оды. И в детских книжках мальчики-герои окружались особым ореолом. Выходили и специальные книжки с описаниями детских подвигов [6]. Серьезное воздействие на детей оказывала и лубочная литература, где ярко и красочно описывались подвиги солдат и трусость врага. Известная писательница Клавдия Лукашевич так описывала подвиги двух мальчиков-героев: «Мальчики до 19 августа участвовали в 6 боях и остались невредимы… Интересен такой эпизод из боевой деятельности наших героев. Однажды во время привала юнцы пошли в лес искать грибов. Неожиданно они заметили в кустах немецкого мальчика, лет 15, как оказалось впоследствии бойскаута (разведчика), отставшего от своих. Юный немецкий воин, вооруженный винтовкой, заметив наших мальчиков, отказался даже от защиты. Герои взяли бойскаута в плен и отвели в наш лагерь. Оба мальчика будут представлены к награде» [7]. Власти воюющих государств охотно эксплуатировали детские патриотические порывы. В Германии повсеместно формировались отряды юных воинов-бойскаутов в возрасте 12–14 лет. Только в Берлине в ноябре 1914 г. проходило обучение военному делу более 12 тысяч школьников старших классов [8]. Из небольшого отряда петроградских разведчиков в 1915 г. половина из числа достигших 16 лет выхлопотала от родителей разрешение и отправилась добровольцами на фронт [9].

Заметим, что реальная фронтовая жизнь была иной, и дети, так рвавшиеся на войну, являлись лишь помехой, обузой для армии, принося только дополнительные хлопоты. Подростки на войне рано взрослели, начинали курить, пьянствовать и ругаться. Война калечила детей физически и морально. Власти стремились регулировать этот процесс, но запреты не мешали юным винам просачиваться на фронт, предлагая военным свои услуги. Некоторые совершали подвиги, участвовали в боях, но большинство являлись лишь зрителями в военной обстановке, и при опасности отсылались к обозам. Другие дети-беглецы странствовали сами по себе от полка к полку, пользовались вниманием запасных частей. Иногда дети-воины занимались разведкой, охотились за неприятельскими аэропланами и цеппелинами, под огнем неприятельских снарядов таскали солдатам в окопы патроны. Солдаты нередко привечали юных добровольцев и потому, что те знали грамоту и могли писать солдатам письма домой. К тому же дети перевязывали раненых солдат. Те, кто знали немецкий, служили разведчиками.

Делами о бежавших на фронт мальчиках нередко занималась контрразведка. Понятно, что детей в качестве шпионов охотно использовали представители разведок и России и Германии. Так, германская разведывательная служба достаточно активно использовала подростков в целях шпионажа. В июне 1915 г. на фронте одной из русских армий был пойман 15-летний мальчик, сознавшийся, что немцами послано в тыл русским еще 10 таких же подростков с разведывательными заданиями. По признанию военных специалистов, при тщательном подборе и подготовке подростков они легче всего могли проникнуть в тыл противника, свободно чувствовать себя, вращаясь в солдатской среде, и легко собирали весьма ценные данные. Такие подростки обычно устраивались при разных штабах и обозах под тем или иным благовидным предлогом, завоевывали симпатии и доверие не только солдат, но даже и офицеров. Вращаясь среди военных, они подслушивали их разговоры и передавали сведения, куда следует. Многие из них разъезжали по железным дорогам под видом добровольцев и, пользуясь благосклонным отношением к ним солдат, легко извлекали нужные сведения, а в подходящих случаях выкрадывали бумаги у зазевавшихся ординарцев и писарей [10]. С помощью карманных фотоаппаратов дети фотографировали мосты и другие стратегические объекты. Германская разведка возлагала на подростков и функции диверсионной деятельности: порчу телефонных и телеграфных проводов, возбуждение паники, поджоги военных складов и пр. Некоторые дети-шпионы орудовали в Одессе, Петрограде, Киеве и Москве.

В Варшаве находилась специальная школа малолетних шпионов, в которой обучалось 72 мальчика и более 300 девочек. Детей насильно вербовали и после обучения высылали на железнодорожные станции в расположения военных частей для ведения разведки. Эти дети в возрасте 11–14 лет должны были под видом беженцев собирать военную информацию [11]. Примечательно, что немцы использовали для военного шпионажа детей славянских национальностей, что значительно затрудняло их идентификацию и задержание, так как сотни тысяч детей-беженцев покинули места своего прежнего обитания.

Одной из важнейших социокультурных характеристик военной поры было формирование образа врага в воюющих государствах. Дети являлись едва ли не самыми усердными участниками патриотических манифестаций, легко впитывали националистическую риторику властей, проникались ненавистью к врагам Отечества. Одним из проявлений военного восприятия войны была детская экзальтация. Ребенок, рассердившись на маму, мог сказать ей самые по его мнению обидные слова: «Ты… Вильгельмова дочь!», выражая этим лютую ненависть к немецкому кайзеру. Увидев в газете картинку: «типы немцев», мальчики нередко начинали бить ее кулаками, приговаривая «противные, противные немцы». Война ожесточала подростков, и они, воюя за Родину, в своих играх сталкивались, били друг друга палками по ногам и рукам. Слышны были крики: «Руби ему руку! Наддай ему в живот!». Подростки охотно «убивали» неприятеля, готовясь к взрослой жизни [12]. Ожесточение детей в период войны проявлялось и в том, что во время игр ученики нападали на котов и собак, воображая, что это германцы, мучили их, душили до смерти.

Военная действительность, рассказы взрослых, некоторые периодические издания формировали у детей ненависть к немцам, жестокость и кровожадность. Нередкой была и откровенная травля преподавателей немецкого языка, всего немецкого. Масла в огонь подливали газеты и журналы, публиковавшие призывы: «Каждому немцу, живущему ныне в России, нужно повесить на шею табличку «подлец», чтобы все могли плевать им в харю», «Незачем лечить в лазаретах раненых немецких солдат. Когда они умирают от жажды и просят «воды, воды», нужно давать им касторки; это было бы дело!». Судя по анкетным обследованиям, в России в 1915 г. играло в войну 79% мальчиков и 52% девочек. В военных играх детей отражались современные события: врагами оказывались всегда немцы, турки и т.п., а численное превосходство всегда было на стороне русских, в плен попадали главным образом немцы и австрийцы [13].

Уличные беспорядки нередко сопровождались участием в них детей и подростков. Когда осенью 1914 г. имел место первый антинемецкий погром в Москве, то кондитерские магазины разбивались даже учениками средних учебных заведений. Но главным было даже не непосредственное участие в погромах, а то моральное развращение подрастающего поколения, которое оно влекло за собой. Возможность громить и грабить, открытая продажа награбленного, беззастенчивое и откровенное пользование приобретенными благами, полное смешение морально допустимого и недопустимого, все это оставляет след у наиболее впечатлительной части участников беспорядков, – на детях и подростках. В этом смысле вполне понятными могут быть действия молодых участников революционных потрясений и гражданской войны, в которых позже приняли участие «бывшие» дети Первой мировой войны. Фактически война сформировала особый тип поведения и правового нигилизма, сознания вседозволенности и стереотипы агрессивности.

Одной из важных для понимания проблем детской повседневности военной поры является сиротство [14]. Тотальный характер Первой мировой войны отражался в том числе и огромным увеличением числа детей-сирот. Как указывали современники, сиротство нередко начиналось уже с того момента, как отец уходил на войну, так как общественная помощь, заменяющая заработок отца, не всегда была организована. Матери были вынуждены отдаваться работе вне дома, искать заработок, и дети оставались без призора, становились беспризорными [15]. К 1916 г. в России по официальным данным насчитывалось более 2,5 млн беспризорных детей и подростков. Многие тысячи детей становились нищими, уличными побирушками. Значительно выросли уличная малолетняя преступность, хулиганство и воровство. «Безотцовщина» и «беспризорность» периода Первой мировой войны 1914–1918 гг. получила свое развитие в послевоенные годы, способствуя развитию детской преступности и криминалитета.

Современники признавали, что самой хрупкой группой беженцев являлись дети, многие из которых затерялись в сутолоке беженского движения. Тяжелые, часто губительные даже для взрослых условия жизни беженцев представляли особенно благоприятную почву для развития детской заболеваемости и смертности. Ночевки в поле в холодные осенние ночи, непригодная для детского организма грубая пища, выдаваемая на питательных пунктах, изнурительная жизнь в повозке, и наконец, грязь, как необходимое следствие кочевой жизни, – все это способствовало развитию эпидемий и болезней среди детей. Примечательно, что повседневная жизнь детей-беженцев в России и в Германии не получила пока специального изучения и нуждается в разработке.

Проституирование детей в годы Первой мировой войны 1914–1918 гг. не было явлением уникальным. Оно отражало черты развития государства и общества, слабость социальной защиты малообеспеченных слоев, а также рост мобильности, разрыв традиционных семейных, профессиональных, социокультурных связей, люмпенизацию и маргинализацию населения России и Германии. Криминалитет охотно использовал возможность «продажи» детского тела, существовала целая сеть притонов бездомных подростков, промышлявших проституцией. Примечательно, что прибыльность сексуальной эксплуатации малолетних породила и особый вид фальсификации – подделку совершеннолетних проституток под малолетних. Кроме девочек-проституток имелись и мальчики-педерасты, которые за деньги предлагали свое тело желающим [16].

Важнейшим потоком, пополнявшим ряды детской проституции, были беженцы. В работе П. Гетрелла указывается, что нужда и отчаяние вынуждали детей 7–8 лет заниматься проституцией [17]. В работе Ф. Шустера «Дай мне кусочек хлеба, и я дам тебе девушку» справедливо отмечается, что проституция являлась для беженцев одним из способов обеспечить свое собственное выживание и сохранение жизней членов семьи в военное время [18]. Неслучайно дети беженцев были одной из самых уязвимых категорий населения Российской империи в военные годы.

Стоит признать, что рост детской проституции носил общеевропейский характер. Подобные явления отмечались практически во всех воюющих государствах. Но все же, в отличие от России, на Западе была достаточно отлажена система помощи бездомным детям и девочкам-подросткам, занимавшимся торговлей своим телом, существовали многочисленные приюты и колонии для малолетних преступников, была развита общественная помощь и благотворительность. В России же в условиях войны система реабилитации детей-проституток фактически отсутствовала. Если полиция и задерживала девочку-проститутку, то после допроса ее часто возвращали под надзор родителей, которые нередко и провоцировали детей на занятие проституцией. Очевидно, что продуманной государственной политики, общественной инициативы по данным проблемам не было. Военно-мобилизационная деятельность определяла вектор взаимоотношений человека и государства, не оставляя шансов для решения злободневных и острых общественных противоречий.

Таким образом, детский опыт войны, социокультурные характеристики «военного поколения» имеют важное значение в понимании особенностей психологии и умонастроений населения России и Германии в период революционных потрясений и переломных 20–30-х гг. ХХ в. Деформация детства и взросления периода Первой мировой войны 1914–1918 гг. «аукнулась» спустя десятилетия в политических и социальных проявлениях развития воевавших между собой государств, оказала глубокое воздействие на развитие европейской цивилизации ХХ в.

 

Примечания

1. Опыт мировых войн в истории России: сб. статей. Челябинск, 2007. С. 7.

2. "Kein schönrer Tod...": die Militarisierung der männlichen Jugend und ihr Einsatz im Ersten Weltkrieg 1890–1918 / Christoph Schubert-Weller. Weinheim; München, 1998; Jugend im Krieg: bürgerliche Jugendbewegung, Erster Weltkrieg und sozialer Wandel 1914–1923 / Gudrun Fiedler. Köln, 1989.

3. Eildermann W. Jugend im ersten Weltkrieg. Tagebücher, Briefe, Erinnerungen. Berlin, 1972; Da gibt's ein Wiedersehn!: Kriegstagebuch eines Mädchens 1914–1918 / Jo Mihaly. Freiburg i. Br. [u.a.]: Kerle, 1982; Kindheit im Ersten Weltkrieg / hrsg., bearb.,mit einem Vor – und Nachwort versehen von Christa Hämmerle. Wien; Köln, 1993;

4. Сальникова А.А. Российское детство в ХХ в.: история, теория и практика исследования. Казань, 2007. С. 166-167.

5. Познер С. Дела и дни Петрограда 1917–1921. Воспоминания-размышления. Берлин, 1923.

6. Кайский А. Дети на войне. СПб., 1914; Юные герои. Вып. 7. Пг., 1915.

7. Патриотическое школьное литературное утро в пользу раненых воинов / сост. Клавдия Лукашевич. М., 1915. С. 70-71.

8. Богданов А. Дети и война // Нива. 1915. № 12. С. 238.

9. Листок общества содействия мальчикам разведчикам «Русский скаут». 1915. № 1. С. 2.

10. Звонарев К.К. Агентурная разведка. М., 1931. Т. 2. С. 59-60.

11. Государственный архив Тамбовской области. Ф. 272. Оп. 1-с.
Д. 1954. Л. 181.

12. Колоколов Н. Опасный уклон // Женская жизнь. 1914. № 7. С.13.

13. Зеньковский В.В. О влиянии войны на детскую психику (по данным анкеты) // Дети и война: сб. ст. Киев, 1915. С. 52.

14. Специальное рассмотрение проблемы дано в статье: Stephane Audoin-Rouzeau Kinder und Jugendliche // Enziklopaedie Erster Weltkrieg. Paderborn, 2003. S. 135-141.

15. Афанасьев Г.Е. Введение к беседе на тему «Дети и война» // Дети и война: сб. ст. Киев, 1915. С. 1.

16. Левитина М.И. (Маро) Беспризорные. Социология, быт, практика работы. М., 1925. С. 71.

17. Гетрелл П. Беженцы и проблемы пола в России во время Первой мировой войны // Россия и Первая мировая война (материалы международного коллоквиума). СПб., 1999. С. 126.

18. Шустер Ф. «Дай мне хлеба, и я дам тебе девушку». Бедность, контрабанда, шпионаж и проституция во время Первой мировой войны в еврейском контексте // Мировой кризис 1914–19120 годов и судьбы восточноевропейского еврейства. М., 2005. С. 16.

Крючков И.В.