Г.В. Чичерин и советский экспорт вооружения

В Афганистан в 1921–1927 гг.

Важным фактором, ускорившим установление дипломатических отношений между Советской Россией и независимым Афганистаном, было стремление афганского правительства получить российское оружие. Сотрудничество в военной сфере являлось для эмира Амануллы-хана [1] крайне важным: угроза со стороны Великобритании и внутренние мятежи заставляли его тратить значительные средства на закупку вооружения за рубежом. Правильно оценив значение экспорта вооружения для усиления советских позиций в Центральной Азии, нарком иностранных дел Г.В. Чичерин выступал за своевременное удовлетворение потребностей афганской армии за счет поставок из Советской
России.

Уже в 1921 г. при подписании первого советско-афганского договора афганцы категорически настаивали на включении в этот документ статей о советской военной помощи Афганистану. Обеспокоенный возможной задержкой подписания договора Чичерин направил в ЦК РКП(б) докладную записку, в которой настаивал на предоставлении Аманулле обещанного оружия. «По предварительному договору, подписанному Сурицем [2] в Кабуле, мы обязались Афганистану в двухмесячный срок по утверждению договора дать: 1) 12 аэропланов и школу авиации, 2) две батареи зенитных орудий (8 орудий), пять тысяч пятизарядных винтовок с необходимыми запасами патронов, 4) завод бездымного пороха. Договор еще не утвержден нами. Мы внесли в него изменения, касающиеся территориальных вопросов и консульств, что же касается вооружения, то афганцы категорически отказываются выбросить из договора обязательства об оружии, ссылаясь на отсутствие инструкций из Кабула. Это грозит нам затяжкой в заключении договора по крайней мере месяца на два – три» [3]. Чтобы избежать столь нежелательного развития событий, Чичерин предлагал либо сохранить пункты о военных поставках в тексте договора, либо, в крайнем случае, подписать с Афганистаном отдельный документ, в котором Москва взяла бы на себя обязательство предоставить в полном объеме ранее обещанное афганцам вооружение. В итоге, советское руководство в начале 1921 г. приняло решение оставить все обязательства о военной помощи Афганистану в силе, и в первом советско-афганском договоре остались статьи о поставках вооружения Аманулле-хану.

Еще больше сил стоило Чичерину добиться выполнения этих обязательств советским правительством. СССР в начале 20-х гг. было трудно обеспечить даже сравнительно небольшие поставки вооружения Афганистану. Кроме того, с ростом басмаческого движения в Бухаре значительно обострились советско-афганские отношения. По этим причинам отправка вооружения в Афганистан шла крайне медленно, а затем и вовсе прекратилась. Советское правительство не хотело отдавать Аманулле даже уже доставленное в крепость Кушку оружие.

Встревоженный реальной угрозой ухудшения отношений с Афганистаном Чичерин перед своим отъездом на Генуэзскую конференцию направил советским лидерам письма, в которых доказывал необходимость военной помощи Аманулле. 25 марта 1922 г. он писал В.И. Ленину: «Все те, кто в данный момент стоит близко к афганским делам, самым решительным, энергичным образом настаивают на том, что невыдача афганцам заготовленной партии оружия была бы самым вредным и гибельным шагом. Тов. Цукерман [4] сообщает из Ташкента, что это вызовет величайшее возбуждение в афганском правительстве и может подтолкнуть его к откровенно враждебным шагам. Сам тов. Раскольников пишет, что он даже не решается передать об этом эмиру, так как такое нарушение слова и агрессивный шаг с нашей стороны может толкнуть афганское правительство к враждебным действиям… Тов. Раскольников [5] настаивает, чтобы мы отсрочили нашу агрессивную политику… Крутой поворот в нашей тактике, выражающийся в нарушении торжественных обещаний нашего полпреда и в приостановке выполнения договора, афганцы несомненно будут расценивать как продиктованное желанием спровоцировать конфликт с ними с целью срыва выполнения договора» [6]. Далее Чичерин с целью избежать «прорыва единого фронта с мусульманским Востоком» рекомендовал начать отправку оружия в Кабул небольшими партиями, чтобы продемонстрировать верность советского правительства своим обязательствам и свести к минимуму вероятный вред от этого вооружения в случае возможного конфликта с Афганистаном.

Содержание и тон чичеринской переписки с другими членами советского правительства в 1922 г. свидетельствует о том, что нарком иностранных дел не верил, что Афганистан будет проводить враждебные акции против СССР. Трезвый анализ международной ситуации и политики Амануллы позволил главе НКИД твердо проводить курс на укрепление советских позиций в Центральной Азии.

Жестко пресекая авантюры советских спецслужб и Коминтерна в Центральной Азии, Чичерин использовал любую возможность, чтобы укрепить «реальное влияние» СССР в Афганистане. События 1924–1925 гг., связанные с подавлением мятежа пуштунских племен в районе Хоста, являются ярким тому свидетельством. Руководство СССР (с подачи афганской стороны) расценило антиправительственное выступление пуштунов как очередной заговор Великобритании против Амануллы. В связи с этим в Кремле было принято решение оказать Кабулу необходимую помощь оружием.

18 августа 1924 г., чтобы ускорить военные поставки в Афганистан, Чичерин направляет членам Политбюро и Коллегии НКИД письмо, в котором высказывается за немедленную передачу Аманулле большой партии стрелкового вооружения и самолетов (вместе с экипажами).

21 августа 1924 г. Политбюро постановило отправить в Афганистан 5 тыс. винтовок с необходимым количеством патронов, 50–100 пулеметов, 3 радиостанции и «ускорить передачу (Афганистану. – Ю. Т.) аэропланов, находящихся в Кушке, вместе с летчиками», а также «послать летчиков для имеющихся в Афганистане аэропланов» [7]. В сентябре-октябре 1924 г. Кабул получил от СССР 5 боевых самолетов с летчиками и механиками [8]. Кроме этого вооружения, Афганистан дополнительно получил «артимущества» (видимо, авиабомбы и снаряды) на сумму более 607 тыс. рублей. Своевременная военная поддержка афганского эмира против хостских мятежников позволила СССР значительно укрепить свои позиции в Афганистане: афганские ВВС оказались под контролем советских военных специалистов.

События в Хосте были прелюдией более грозных восстаний в Афганистане, поэтому Аманулла в ноябре 1924 г. обратился к полпреду Л. Старку с просьбой перевооружить всю афганскую армию российскими винтовками. Чичерин сразу же оценил большие политические выгоды для СССР в случае выполнения данного пожелания эмира, который попадал в еще большую зависимость от поставок советского вооружения. Глава НКИД немедленно известил Реввоенсовет о желательности «максимально пойти навстречу афганцам» по льготным ценам [9].

Ограниченные ресурсы военной промышленности СССР не позволили советскому правительству немедленно приступить к реализации афганских военных заказов, какие бы грандиозные выгоды в «Большой игре» они не сулили, но и отказаться от столь заманчивых перспектив большевистское руководство не могло. В связи с этим в Кремле решили наращивать военные поставки Аманулле постепенно, оговорив продажу оружия политическими условиями.

26 марта 1925 г. Фрунзе и Чичерин сообщили свои предложения Политбюро об оказании военной помощи Аманулле. По рекомендации Фрунзе Политбюро постановило, чтобы на советско-афганской границе было сосредоточено дополнительное количество авиачастей РККА, а Афганистану продано 6 боевых самолетов. Кроме этого, Аманулле в счет ежегодной субсидии на льготных условиях продавалась крупная партия вооружения и боеприпасов (на 500 тыс. рублей дешевле их реальной стоимости) [10].

В середине 1925 г. Аманулла-хан вновь попросил от СССР масштабной военной помощи для реорганизации афганской армии. В ходе советско-афганских экономических переговоров Аманулла и представитель Наркомата внешней торговли (НКВТ) А. Лежава обсудили наиболее важные проблемы военного сотрудничества между Москвой и Кабулом. 24 сентября 1925 г. советское руководство согласилось, чтобы «предложенное перевооружение афганской армии было произведено при посредстве вооружения, припасов и военного имущества, поставляемого военной промышленностью СССР» [11]. При этом оговаривалось, что стоимость военных поставок Афганистану не должна превышать суммы советской субсидии по договору 1921 г. – не более
1 млн. рублей в год.

Военному наркомату (Наркомвоен) СССР поручалось выяснить детали предстоящей военной реформы в Афганистане и определить возможное участие советской военной промышленности в перевооружении афганской армии. Кроме этого, Наркомвоен должен был оказать содействие афганской стороне в разработке плана этого мероприятия.

В рамках советской военной помощи в Кабуле также предполагалось создать авиашколу для подготовки пилотов афганских ВВС. Для реализации этого замысла необходимо было затратить 135150 рублей и передать Аманулле-хану дополнительное количество самолетов. Однако этот план, как и многие другие, остался невыполненным [12].

Поставки советского вооружения в счет субсидии не могли удовлетворить все потребности афганской стороны. В связи с этим значительная часть оружия и боеприпасов дополнительно закупалась Амануллой в СССР. Так, им было заказано в Советском Союзе 50 тыс. винтовок и 20 млн. патронов к ним (партиями по 5 и 15 млн) [13]. На советских заводах был произведен ремонт 15 тыс. сломанных винтовок для афганской армии. Часть боевых самолетов Аманулла также приобрел в СССР. Одним словом, в 1925–1927 гг. военные поставки со складов РККА в Афганистан осуществлялись в значительных размерах.

Весной 1927 г. Политбюро ЦК РКП(б) решило ускорить темпы перевооружения афганской армии советским оружием. 10 марта 1927 г. в Кремле было принято решение срочно в течение этого года безвозмездно передать Аманулле-хану вооружения стоимостью в 3 млн рублей и дополнительно продать этого же «товара» еще на 1 млн рублей [14].

Таким образом, советские военные поставки в Афганистан с 1924 г. постоянно возрастали, но их объем был явно недостаточен, чтобы сохранить власть Амануллы-хана. Чичерин это прекрасно понимал, поэтому он передал все вопросы, связанные с экспортом вооружения в Афганистан своему заместителю Л. Карахану [15], а сам отдалился от их решения. Судя по содержанию чичеринского письма, направленного в Политбюро ЦК РКП(б) после свержения Амануллы, он тяжело переживал нежелание большинства членов советского руководства понять геостратегическое значение Афганистана и Индии для укрепления позиций СССР на международной арене.

 

Примечания

1. Аманулла-хан (1892–1960) – эмир (с 1926 г. король) Афганистана в 1919–1928 гг. Провозгласил независимость своей страны от Англии. В 1921 г. заключил с Советской Россией договор о дружбе. Провел ряд прогрессивных реформ, которые вызвали сопротивление как реакционных сил, так и простого населения, страдавшего от увеличения налогового гнета. В условиях нарастающего в стране внутриполитического кризиса пытался удержаться у власти при помощи СССР. В 1929 г. вынужден был отречься от престола из-за восстания в стране. Эмигрировал в Италию. В течение многих лет стремился с помощью иностранных держав вернуть себе власть в Афганистане. Осознав свое поражение в борьбе с династией Яхья-хель, официально примирился с афганским королем Захир-шахом. Умер 26 апреля 1960 г. в Швейцарии.

2. Суриц Я.З. (1882–1952) – советский дипломат. В 1918–1919 гг. – представитель РСФСР в Дании; в 1919–1921 гг. – полпред РСФСР в Афганистане. В 1921–1922 гг. – уполномоченный НКИД по Туркестану и Средней Азии.

3. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 159 (Фонд Г.В. Чичерина). Оп. 2. Д. 49. Л. 46.

4. Цукерман В.М. (1891–1937) – советский дипломат. С 1919 г. сотрудник полпредства в Бухаре. В августе 1920 г. был назначен врио полпреда в Бухаре. В 1922–1931 гг. возглавлял Отдел Среднего Востока НКИД. См.: Генис В. «С Бухарой надо кончать…» К истории бутафорских революций. М., 2001. С. 81.

5. Раскольников Ф.Ф. (1892–1939) – советский полпред в Афганистане с 16.07.1921 г. по 6.02.1924 г.

6. РГАСПИ. Ф. 159. Оп. 2. Д. 49. Л. 50.

7. Афганские ВВС перед мятежом в Хосте состояли из 2 советских, 2 итальянских и одного британского самолетов. До осени 1924 г. по различным причинам, включая отсутствие летчиков и технического персонала, в боевых действиях против антиправительственных сил они участия не принимали // Adamec L.W. Afghanistan’s Foreign Affairs to the Mid-Twentieth Century. Tucson (Arisona), 1974. Р. 107.

8. Adamec L.W. Op. cit. Р. 107.

9. РГАСПИ. Ф. 159. Оп. 2. Д. 49. Л. 42-43.

10. Там же. Л. 91.

11. Там же. Л. 176.

12. Панин С.Б. Советская Россия и Афганистан. 1919–1929. М., 1998. С. 191.

13. Там же. С. 190; Протокол № 14 заседания Политбюро ЦК ВКП (б) от 11.03.1926 // ГРАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 3. Л. 31.

14. ГРАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 4. Л. 75. К сентябрю 1927 г. советская сторона все еще вела переговоры с Амануллой о поставках этого вооружения. При этом в счет субсидии Афганистану уже предлагалось оружия на сумму не в 3 млн, а 2150 тыс. рублей.

15. Карахан Л.М. (1888–1937) – советский дипломат. В 1918–1921, 1925–1934 гг. был заместителем наркома иностранных дел РСФСР, СССР и курировал вопросы, связанные с отношениями со странами Востока.

 

Канаев А.А.

 

Проблема разоружения в 1920-е гг.: оценки
американского академического истэблишмента

 

Необходимость обеспечения всеобщей безопасности являлась важной составной частью интернационалистской традиции во внешнеполитических дискуссиях в США в 1920-е гг. Она отражала потребность в переходе в послевоенных международных отношениях от использования силы к приоритету права, к поискам методов защиты от войны посредством сотрудничества. В результате была создана Лига Наций, первая в истории организация для поддержания безопасности. Предполагалось совмещение права, так как имелись договоренности, скрепленные международными соглашениями, с силой, поскольку признавалась необходимость принятия мер, чтобы заставить нарушителя международного права подчиниться общей воле. Достижению таких целей мог способствовать Устав Лиги Наций, предусматривающий совместные силовые санкции против агрессора.

После Первой мировой войны стало влиятельным и пацифистское движение, которое требовало отказаться от использования силовых мер из-за опасения начала новой мировой войны. Поэтому многие страны предпочли обратиться к альтернативным механизмам создания системы безопасности, а именно – к разоружению, необходимость которого также была зафиксирована в Уставе Лиги. Несмотря на международный консенсус относительно важности процесса разоружения для сохранения мира, в 1920-е гг., как и сегодня, существовали трудности с практической реализацией этого положения из-за политических, экономических, идеологических и других противоречий между государствами.

Дискуссии в мировом сообществе вокруг проблем коллективной безопасности и разоружения были наиболее напряженными в начале 1920-х гг. и проходили в виде острых споров между ведущими державами-членами Лиги Наций. В тот период Великобритания и, прежде всего, Франция старались получить одностороннее преимущество в области обеспечения собственной безопасности по сравнению с другими странами. Их позиция была одной из причин постоянного застоя в разрешении вопроса о разоружении на международном уровне [1].

Постепенно становилось ясно, что простая декларация о приверженности принципу разоружения, не будучи дополненная другими инструментами, не будет способствовать общей безопасности. Соединенные Штаты, оставшись вне Лиги Наций, первыми предприняли практические шаги в направлении сокращения вооружений и разоружения. По их инициативе в 1921–1922 гг. была созвана Вашингтонская конференция по ограничению военно-морских вооружений, которая способствовала поиску действенных средств достижения разоружения. Активное участие в развернувшихся дискуссиях приняли представители американского академического истэблишмента, особенно таких неправительственных интернационалистских организаций вильсонистского толка, как Совет по международным отношениям и Фонд Карнеги за международный мир.

Джеймс Шотуэлл, возглавлявший отдел экономики и истории Фонда Карнеги, разработал наиболее полную, интернационалистскую по духу, концепцию решения проблемы разоружения и обеспечения безопасности. Он утверждал, что разоружение является основным условием общей безопасности. Шотуэлл писал, что «задача достижения разоружения состоит из трех составных частей: сокращение и ограничение вооружений; контроль над поставками вооружений из нейтральных стран и контроль над промышленностью, прежде всего химической». Он утверждал, что Соединенные Штаты могут внести важнейший вклад в решение каждого из названных элементов разоружения. Наиболее эффективно, полагал он, Америка может действовать в области сокращения военно-морских вооружений. В этой связи Шотуэлл высоко оценивал Вашингтонскую конференцию, которая позволила ограничить наиболее наступательные и дорогостоящие виды морских вооружений. Однако, по его словам, «Вашингтонский метод оказался малоэффективным для решения других аспектов разоружения. В первую очередь это касалось таких вопросов, как сухопутные вооружения, воинская обязанность, военные бюджеты». Поэтому он указывал, что данную задачу невозможно решить в ходе одной конференции, и необходимо развивать обозначившиеся позитивные тенденции в данной области [2].

Дж. Шотуэлл рассмотрел практическую значимость различных планов разоружения, которые бы могли продолжить процесс, начатый на Вашингтонской конференции. Среди планов разоружения, предложенных Лиге Наций, Шотуэлл выделял план лорда Эшера, который, по его оценке, являлся наиболее последовательным развитием логики Вашингтонского договора. Согласно ему, предполагалось создать систему цифровых пропорций также для сухопутных и военно-воздушных сил. Одна единица должна была равняться тридцати тысячам военнослужащих. Так, для Франции предусматривалось 6 единиц, для Италии – 4 единицы, для Бельгии – 3 и так далее. Тем не менее, Шотуэлл пессимистически смотрел на реальные перспективы воплощения такого плана. Он писал, что «данная схема сокращения вооружений является технически невыполнимой из-за того, что нации не смогут прийти к согласию о пропорциях».

Шотуэлл делал вывод, что проблема разоружения слишком сложна и ее невозможно решить, просто сокращая все виды вооружений или устанавливая их предельные показатели. Он объяснял это постоянным научным и техническим прогрессом, в результате которого современные виды боевой техники через короткое время станут устаревшими. Шотуэлл признавал, что очень трудно решить, например, проблему химического оружия: «незначительное изменение формулы лекарства может превратить его в наркотик, так же как и нитрат, применяемый как удобрение, может стать основой взрывчатого вещества. С другой стороны, невозможно искусственно сдерживать научный прогресс, так как это может негативно сказаться на прогрессе всей цивилизации». Единственный выход он видел в создании постоянно действующей Конференции по разоружению со своим штатом экспертов, в деятельности которой Америка обязательно должна принимать участие. Конференция, как рассчитывал Шотуэлл, будет устанавливать соотношения для сокращения и ограничения вооружений. Он утверждал, что Конференция должна быть составной частью структуры Лиги Наций, но допускал участие в ее работе представителей государств, не являющихся членами Лиги. При этом, считал Шотуэлл, «технический штат Конференции должен работать в тесном и постоянном контакте с Секретариатом Лиги, как ее наиболее эффективным структурным подразделением» [3].

Другим необходимым политическим условием достижения разоружения, по мысли Шотуэлла, должно было стать объявление войны международным преступлением, кодификация международного права и учреждение Международного Суда, причем последнее положение является наиболее важным. Он отмечал, что «эта структура, призванная разрешать споры между государствами, должна быть подобна Верховному суду Соединенных Штатов, который способен разрешать не только юридические вопросы». Вместе с тем Шотуэлл отмечал, что отсутствие системы санкций за нарушение решений Суда делает данное предложение скорее «общей декларацией о принципах разоружения, чем определенной политикой» [4].

Джеймс Макдональд, председатель Ассоциации внешней политики, поддерживал подход Шотуэлла к планам разоружения через создание альтернативных войне механизмов. Он утверждал, что реальными шагами к миру являются такие частичные меры разоружения, как сокращение и ограничение вооружений. Макдональд видел одну из основных причин войны в сохранении вооружений. Поэтому, говорил он, «любая мера ограниченного сокращения, подобная Вашингтонской конференции, уже является шагом в направлении обеспечения общей безопасности». В связи с этим Макдональд поддержал необходимость создания организации, которая будет совершенствовать методы разоружения. Вашингтонская конференция была первым шагом к разоружению, но ее ценность со временем была утрачена из-за отсутствия должного продолжения. Макдональд писал: «Не было никакого повторения конференции; не было никакого органа, чтобы определить объективным и критическим способом, как выполняется соглашение. Печать Соединенных Штатов заполнена сведениями о том, как Япония нарушала соглашения» [5]. Вашингтонские соглашения, указывал Макдональд, были в первую очередь интересны именно как пример конкретного выполнения планов разоружения, согласованных на международном уровне.

Рассматривая положение дел в области разоружения, сопровождавший президента Вильсона на Парижской конференции генерал Таскер Блисс, как и Джеймс Шотуэлл, считал, что данную проблему нельзя решить, сокращая подряд все виды оружия. Основная трудность, по мысли Блисса, заключалась в том, что «пока сохраняется опасность новой войны, нации не готовы обеспечить свой суверенитет невоенными средствами. Каждое государство будет утверждать, что ее предельная безопасность обеспечивается существующими вооруженными силами. Поэтому они будут отказываться сокращать свои силы, пока они не будут уверены в эффективности других механизмов».

Еще одна сложность, отмечал Блисс, заключается в том, что «национальная военная мощь состоит не только из различных видов вооружений, но и из предприятий, рабочих, научных лабораторий, транспорта и т. п. Их невозможно сократить как пушки, потому что от них зависит мирная жизнь наций. Так, например, легко сократить самолеты, специально предназначенные для военных целей. Но очень трудно это сделать в отношении гражданских самолетов, которые тоже могут использоваться в военных целях для транспортировки солдат. Это касается и других видов транспорта, химических лабораторий, заводов» [6]. Блисс делал вывод, что государство, имеющее хорошо развитую экономику, сохраняет возможность подготовить и осуществить агрессию.

Прежде чем приступить к разоружению, Блисс призывал выработать определение наступательных вооружений. Под ними он понимал средства, которые государство может использовать на земле, воде и в воздухе исключительно в военных целях. Те механизмы, которые могут применяться в мирной жизни, Блисс предлагал не относить к вооружениям. По его словам, в рамках разоружения возможно лишь установить контроль над применением наступательного вооружения.

Блисс предлагал созвать общую для всех наций конференцию по разоружению, которая бы выработала соглашение относительно вооруженных сил, необходимых для поддержания внутреннего порядка, и план сокращения вооружений. Необходимым условием Блисс видел отказ всех стран от попыток прибегать к военным способам разрешения противоречий. Перед вооруженными силами, полагал Блисс, должна стоять только задача обеспечения внутренней стабильности и порядка. Это позволит державам избежать излишнего финансового бремени и снизить взаимную подозрительность. Блисс делал вывод, что только при условии отсутствия опасности внезапного нападения извне страны могли бы достигнуть такого уровня разоружения, который был бы достаточен для обеспечения их внутреннего спокойствия и не вызывал бы опасения у соседних государств [7].

Блисс обращал внимание на то, что «разоружение невозможно без сокращения всех видов вооруженных сил. Сокращение должно быть пропорционально ограничению количества военнослужащих, что является наиболее эффективным способом снизить военную мощь наций». Тесно связанной с этим мерой Блисс считал доведение военного призыва до минимального уровня [8].

Генерал констатировал, что задача разоружения, которую легко решить на первый взгляд, «является очень трудной и скользкой и ее невозможно достичь быстро». Выход американский генерал видел в региональном ограничении и сокращении вооружений, которые бы не зависели от предпринимаемых международным сообществом шагов по укреплению всеобщей безопасности. Блисс утверждал, что «каждый такой шаг будет шагом в направлении общего разоружения». Одновременно с этим, указывал он, ведущие державы должны свести к наименьшему показателю те виды боевых средств, которые вызывают опасения у их соседей. Однако самым необходимым условием разоружения Блисс считал утверждение приоритета правовых способов решения споров между государствами вместо военных. Установление юридических инструментов, по его мнению, тормозится страхом наций перед возможным вторжением, что заставляет их оставаться вооруженными. Блисс предложил ряд шагов для преодоления этого чувства: «Каждая нация должна иметь гарантию защиты от нападения с помощью вооруженной силы. Каждая страна должна быть уверена, что другая держава прибегнет к мирному методу урегулирования спора; главы государств должны обязательно обращаться для разрешения противоречий в Постоянный Суд Арбитража или Международный Суд» [9].

Таким образом, американские представители политико-академического сообщества предлагали в 1920-х гг. интересные пути выхода проблемы разоружения из тупика. Важным моментом их концепций стало положение о необходимости обновления системы международного права, что объяснялось изменением характера современных войн, их выходом за прежние относительно локальные рамки.

 

Примечания

1. Илюхина Р.М. Лига Наций 1919–1934. М., 1982. С. 182-183.

2. Shotwell J.T. A Practical Plan for Disarmament // International Conciliation. 1924. № 201. P. 27.

3. Shotwell J.T. The Problem of Disarmament // Annals of the Academy of Political and Social Science. 1926. P. 51.

4. Shotwell J.T. The Responsibility of the United States in the Disarmament Problem // The League of Nations Herald. 1926. № 50. P. 5-6.

5. McDonald J.G. American Obstacles to Arbitration and Conciliation // The Annals of the American Academy of Political and Social Science. 1924. P. 144.

6. Bliss T.H. What is Disarmament // International Conciliation. 1926. № 220. P. 95-96.

7. Ibid. P. 102.

8. Bliss T.H. The Development of American Policy // Foreign Affairs. April 1929. Vol. 7. №3. P. 425-426.

9. Ibid. P. 428-429.

Печенкин С.В.

 

Формирование московской подсистемы
международных отношений и страны Запада
(20-е гг. XX в.)

После появления в октябре 1917 г. на карте мира нового социалистического государства, Советской России, и последующего переустройства международной системы отношений на Парижской конференции начинает устанавливаться новый баланс сил и формируются нескольких центров силы. Не вызывает сомнения тот факт, что после окончания Первой мировой войны международная система в связи с этим получает несколько вариантов подсистем [1]. Важно заметить, что Вестфальско-Версальская (термин предложен В.Л. Иноземцевым), Московская и Вашингтонская подсистемы международных отношений предлагали различные принципы взаимоотношений государств и это предопределило их конфронтационный характер.

Вестфальско-Версальская подсистема в систему международных отношений принципиальных изменений не внесла. Принцип суверенитета, в основе которого лежала «готовность других суверенов вестфальского типа признать новое государство принадлежащим их кругу» [2] продолжает оставаться доминирующим признаком. Кроме того, Парижская мирная конференция, что нашло отражение в статье 22 Версальского мирного договора 1919 г., с позиций европоцентризма ввела в принципы колониальной политики мандатную систему [3]. Методом осуществления этой нового курса для стран Азии и Африки становилась политическая опека.

Вашингтонская подсистема внесла в развитие теории суверенитета идею права наций на самоопределение и функционирования международной системы на принципах сосуществования независимых суверенных государств, а также создания нового международного органа, Лиги Наций, для поддержания всей мировой системы в рамках мирных отношений, которые были предложены В. Вильсоном [4].

В основе Московской подсистемы находились предложенные В.И. Лениным идея о праве наций на самоопределение и концепция мирного сосуществования государств с различным социально-экономическим и политическим строем [5]. Методом функционирования этой подсистемы, как представляется, должен был быть пролетарский интернационализм. При этом важно обратить внимание на схожесть ряда принципов, изложенных В. Вильсоном и В.И. Лениным. Это – отказ от тайной дипломатии, правовая база международных отношений без аннексий и контрибуций, отказ от войны как средства решения международных споров. Следует указать и на двойственный подход у того и другого в отношении реализации права наций на самоопределение.

Анализ международной ситуации конца 10-х – начала 20-х гг. XX в. приводит к мысли о наличии не только двух принципов советской внешней политики, и это подтверждают исследования российских историков [6], но и двухвекторного направления, с превалированием того или иного принципа.

Можно выделить «восточное» и «западное» направления в Московской подсистеме международных отношений. Под первым подразумевается политика Советской России (СССР) по отношению к странам Азии и Африки, под вторым – взаимоотношения с развитыми государствами Европы и, в первую очередь, со странами так называемого «первого эшелона».

Что касается восточного направления, то соображения по этой проблеме были изложены автором на международной научной конференции «Идеология и национальные интересы в системе внешнеполитических координат XIX–XX вв.» [7]. Поэтому хотелось бы сосредоточить внимание на западном направлении советской дипломатии.

Началом взаимоотношений на западном направлении можно считать Декрет о мире, принятый II Всероссийским съездов советов 26 октября (8 ноября) 1917 г. [8]. Это время до Брестского мира включительно, на наш взгляд, можно охарактеризовать как «время эйфории», когда, по словам Г.В. Чичерина, «Советское правительство свободно бросало трудящимся массам всего мира свои революционные лозунги…, провозглашало и проводило не на словах, а на деле принцип самоопределения трудящихся всякой народности». При этом нарком констатировал, что «этому первому периоду опьяняющих побед не суждено было продолжаться, так как на Советскую Россию сейчас же ополчился западный империализм прежде всего в лице… Германии» [9]. Как представляется, именно Брестский мир можно считать главнейшим водоразделом между применением в дипломатии западного направления пролетарского интернационализма и одновременным использованием в политике Советского государства принципов Вестфальско-Версальской подсистемы. По нашему мнению, Брестский мир настолько перевернул представления большевиков о внешней политике, что с этого времени в их арсенале уже появляются и сепаратные договоры, и тайная дипломатия, от которых они отказывались в Декрете о мире [10]. Можно согласиться с историком-американистом В.Л. Мальковым, который, на наш взгляд, очень точно подметил особенности ранней большевистской дипломатии. По его словам, отказываясь от традиций, стиля и этики традиционной российской и европейской дипломатии, Советская Россия выдвигала «свою собственную систему ценностей, базирующуюся на революционной марксистской идеологии», и в то же время это был «очень гибкий, прагматический, осмотрительный курс» [11].

С этого времени происходит трансформация большевиков из «певцов мировой революции» в «державников» (термины мои. – С. П.). Хотел бы не согласиться с российским историком
В.А. Шишкиным, который отметил, что «с укреплением и возрастанием роли Красной армии к концу гражданской войны и ее «внутренними операциями 1920–1921 гг. (ликвидация «антоновщины», махновского движения на Украине, «завоевание Грузии» и т.п.) отчасти связано и возрождение имперской идеи или традиции «русской государственности в советской форме…» [12]. На наш взгляд, это происходит с Брестского мира, а не с 1920 г.

Есть еще одна точка зрения на этот счет, принадлежащая В.Л. Малькову, который полагает, что «…реальным шагом к официальному признанию нового версальского европейского порядка… (большевиками. – С. П.) было заключение Рижского мирного договора 18 марта 1921 г. с Польшей» [13].

Еще до подписания 3 марта 1918 г. Брестского договора с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией В.И. Ленин и советское правительство предпринимают серию обращений к державам Антанты с целью склонить их к заключению хотя бы перемирия. В 1917 г. мы фиксируем обращения к США [14], посланникам нейтральных стран [15], правительствам и народам воюющих стран [16], послам Великобритании, Франции, США, Италии, Китая, Японии, Румынии, Бельгии и Сербии [17]. Однако реальным дипломатическим документом становится лишь Договор о перемирии между Россией, с одной стороны, и Болгарией, Германией, Австро-Венгрией и Турцией, с другой стороны, заключенный в Брест-Литовске 2 (15) декабря 1917 г. [18]. Это, по сути, первое признание легитимности существования Советской России. Следующим шагом по развитию легитимности является Постановление Совета Народных Комиссаров о признании независимости Финляндской Республики от 18 (31) декабря 1917 г. [19].

При анализе формирования Московской подсистемы международных отношений, следует выделить как дипломатический урок образца Вестфальской, т. е. традиционной европейской системы, принятие германских условий мира советской стороной перед подписанием Брестского договора, сам Брестский мир и оценку, данную этим условиям и договору в декларации, оглашенной Советской делегацией на заседании мирной конференции в Брест-Литовске 3 марта 1918 г. [20]. В чем же этот урок?

Странами Четверного союза в отношении побежденного государства были продемонстрированы принципы предыдущих международных систем, которые были восприняты российской стороной. В частности, отмечалось, что мир является аннексионистским и империалистическим, превращающим российские территории в немецкие провинции. Назвав этот мир продиктованным силой оружия, констатировали авторы: «…Мы вынуждены принять декларацию, продиктованную нам более сильной в настоящее время стороной, и что мы немедленно подписываем предъявленный нам ультимативный мирный договор, отказываясь от всякого его обсуждения» [21].

Как нам представляется, уроки Бреста не прошли бесследно. В.И. Ленин начинает осознавать, что в капиталистическом окружении нужно играть по правилам этого мира. В Бресте легитимность Советской России была подтверждена Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией. То есть, де-юре для этих государств, правительство Советской России существует, и в политической сфере нет препятствий для взаимоотношений с Москвой.

В то же время Советское правительство предпринимает в 1918 г. ряд усилий, направленных на подписание мира со странами Антанты и США. В частности, 5 августа 1918 г. было направлено письмо Народного комиссара иностранных дел Американскому Генеральному консулу, 24 октября 1918 г. – нота Народного комиссара иностранных дел Президенту США Вильсону,
3 ноября 1918 г. – предложение Советского правительства о прекращении военных действий, сделанное правительству Великобритании через посланника Швеции, 6 ноября – предложение мира державам Согласия, 23 декабря – нота уполномоченного Советского Правительства М.М. Литвинова посланникам Великобритании, Франции,