Вильсоновская концепция лиги наций и ее реализация

 

Концепция Лиги Наций, по мнению многих исследователей, была наиболее важным вкладом президента Вудро Вильсона в теорию и практику нового мирового порядка, конструируемого после окончания «Великой войны». По точной оценке известного американского ученого Р. Осгуда, данная идея фактически предвосхитила появление нового по своей сути «сообщества государств», основанного на принципах «морального вовлечения» и «универсальных обязанностей». Как писал историк, правота «вильсоновского предвидения» (несмотря даже на определенные погрешности его концепции) была доказана и активным участием США во Второй мировой войне, и «американским лидерством в антикоммунистической коалиции» во время холодной войны [1]. Вильсоновские аргументы в поддержку универсальных международных институтов активно используются даже в современных дискуссиях по поводу роли Организации Объединенных Наций в постбиполярном миропорядке.

Конечно, необходимость создания авторитетной международной организации достаточно долго обсуждалась государственными и общественными деятелями всего мира. Тем не менее, именно Вильсону удалось синтезировать многочисленные предложения такого рода и выступить в роли их активного пропагандиста. Более того, по всеобщему признанию, президент США стал первым лидером великой державы, положившим идею Лиги Наций в основу внешнеполитического курса своей страны [2].

Реализация вильсоновской концепции Лиги Наций осуществлялась в условиях сложной политической ситуации, сложившейся на Парижской мирной конференции. На первый взгляд никто из государственных деятелей Великобритании, Франции или Италии публично не отрицал необходимость создания международной миротворческой организации. Например, английский премьер-министр Д. Ллойд Джордж, по его собственным словам, соглашался с предложением Вильсона «без всяких колебаний и со всей искренностью». Опираясь на мнение Верховного совета Антанты, он сделал вывод о том, что вопрос об учреждении Лиги Наций союзниками «рассматривался как решенный». Однако глава британского правительства еще до открытия мирной конференции высказал существенную оговорку на этот счет. В своих воспоминаниях он писал о том, что многие европейские политики, в частности, премьер-министр Франции Ж. Клемансо или министр иностранных дел Италии Дж. Соннино «не проявляли особого интереса к этой идее», поскольку «относились с известным цинизмом ко всем идеалистическим проектам» [3]. Не без иронии перспективы Лиги Наций оценивал и такой известный английский политик как У. Черчилль: эта идея казалась ему «слишком хорошей, чтобы ее можно было осуществить» [4].

Тем не менее, приехавший в Европу Вильсон не без оснований надеялся все же, что союзники подпишут мир именно на основе американских принципов. Такая надежда базировалась главным образом на реальной зависимости Европы от Соединенных Штатов в финансово-экономических вопросах. Это обстоятельство точно подметил английский экономист Дж. Кейнс. Оценивая позицию Вильсона, он писал: «Никогда ни один философ не обладал подобным оружием, чтобы побудить правителей следовать за ним» [5]. Не следует забывать еще и о том, что Вильсон, конечно же, чувствовал поддержку своей программы со стороны общественного мнения либеральной Европы. По мнению секретаря английской делегации Г. Никольсона, многие участники предстоящей конференции всерьез рассчитывали изменить характер послевоенного миропорядка. В своих воспоминаниях он подчеркивал: «Мы готовили не просто мир, а вечный мир, нас окружал ореол божественной миссии». Источником таких убеждений, по его словам, были доктрины Вильсона. Значительная часть левоориентированных европейцев видела в американском президенте ту силу, которая сможет противостоять дипломатии Старого света. Например, английская газета «Labor Gerald» весь декабрь 1918 г. выходила со словами, занимавшими всю страницу: «Вильсон, не сдавайся!». Поэтому все лидеры государств Антанты, отмечал Д. Ллойд Джордж, не могли не осознавать, что «общественное мнение их собственных стран пришло к выводу о желательности эксперимента» по созданию Лиги Наций. К тому же во многих европейских странах действовали свои, весьма авторитетные организации в поддержку идеи учреждения международной организации [6]. Все указанные обстоятельства потребовали от Вильсона во время переговоров в Париже активно задействовать «не только идеалистические, но и практические аспекты» своих дипломатических способностей [7].

В результате, главная идея миропорядка по-американски – вопрос о Лиге Наций – обсуждалась на Парижской конференции как первостепенная тема, являвшаяся, по словам президента США, «краеугольным камнем всей программы» урегулирования. Как известно, уже 22 января 1919 г. по предложению Вильсона Совет 10-ти принял резолюцию, предусматривающую учреждение этой международной организации и включение ее устава в текст мирного договора [8]. Была образована специальная комиссия во главе с американским президентом по разработке устава Лиги Наций, в которую вошли также Р. Сесиль (Великобритания), Л. Буржуа (Франция), В. Орландо (Италия) и представители ряда других стран. Эти решения стали весо­мой дипломатической победой Вильсона на пути достижения целей его политики.

В ходе работы этой комиссии фактически впервые был озвучен детальный вильсоновский план построения новой международной организации. При этом предложения президента Соединенных Штатов получили различные оценки современников. Например, член американской делегации, госсекретарь Р. Лансинг назвал проект Устава Лиги, имевшийся у Вильсона, «весьма сырым и непродуманным». Д. Ллойд Джордж утверждал, что решения Парижской конференции о Лиге Наций базировались скорее на европейских, а не на вильсоновских идеях, а член английской делегации Р. Сесиль добавлял, что в вильсоновской концепции Лиги «не было ничего фундаментально нового» [9]. Сам же американский президент, выступая на одном из заседаний «Совета десяти», отметил, что предложенный проект Устава Лиги Наций составлен им самим. Тем не менее, он не отрицал, что многие положения документа были заимствованы им из различных материалов, имевшихся в его распоряжении. Это подтверждает и
Р.С. Бейкер, сделавший после тщательного изучения архива президента следующий вывод: «В сущности, ни одна мысль, ни одно положение договора о Лиге Наций не принадлежат в своей основе президенту. Он, скорее, его издатель или компиля­тор, который подробно расценивал поступающий из других источников материал, выбирал, редактировал и связывал его воедино» [10]. Согласившись с такой оценкой, попытаемся выявить не только источники вильсоновской концепции Лиги Наций, но и проследить ход ее эволюции в период работы Парижской конференции.

Первые целостные проекты уставных основ построения международной ор­ганизации, которые оказались в распоряжении Вильсона, были разработаны американской Лигой по принуждению к миру и английским комитетом по подготовке условий мирного урегулирования во главе с лордом Филлимором. В них нашла отражение концепция договора, который предусматривал бы меры воздействия на агрессоров и создание специальных посреднических инстанций для рассмотрения межгосударственных споров. В проекте Филлимора такая инстанция представлена в виде Конференции союзнических государств, которая собиралась бы всякий раз, когда требовалось ее вмешательство. Ее решения, имея своей целью предотвращение войны, должны были быть единогласными, причем заинтересованные стороны в голосовании участия не принимали [11]. Изучив эти проекты, другие предложения, Вильсон поручил Э. Хаузу, привлекая специалистов из «Инквайри» составить свой проект Устава Лиги Наций. Проект Хауза был подготовлен к 16 июля 1918 г. и вместе с объяснительной запиской был отправлен президенту. В новом документе глубже были разработаны организационные вопросы деятельности международной организации. Например, предусматривались такие органы как секретариат Лиги, судебный трибунал [12]. Следует особо остановиться на вопросе о гарантиях, вошедшем в проект Хауза. Эта идея, ставшая впоследствии камнем преткновения при ратификации Версальского договора в Сенате, была внесена по инициативе самого Вильсона. Он предполагал отказаться от гарантии территориальной и политической независимости через третейское разбирательство и настаивал на непосредственных гарантиях. При этом президент исходил из положений об американском государственном строе, закрепленных в Конституции США. В частности, раздел IV ст. IV Конституции предусматривал, что Соединенные Штаты будут «гарантировать каждому штату в настоящем союзе республиканскую форму правления и охрану каждого из них от внешнего нападения» [13]. Статья о гарантиях, помимо того, подразумевала, что Лига Наций станет механизмом, который по заключении договора сможет содействовать изменению статус-кво. Для этого, с одной стороны, закреплялось право наций на самоопределение, а, с другой стороны, решения в Лиге Наций должны были приниматься квалифицированным большинством в 3/4 голосов [14].

Познакомившись с проектом Хауза, президент внес в него ряд изменений. Прежде всего, из Устава были исключены положения о международном судебном трибунале и восстановлена статья о применении вооруженной силы в качестве карательной меры за нарушение постановлений Лиги [15].

По прибытии в Париж Вильсон познакомился с рядом новых про­ектов Устава Лиги Наций. Наибольшее внимание президента привлекли предложения, выдвинутые генералом Я. Смэтсом, представлявшим на конференции Южно-Африканский Союз. Смэтс исходил из стремления сделать Лигу Наций фундаментом новой международной системы, для чего требовалось придать серьезный авторитет организации. Например, он хотел, чтобы Лига обладала правом налагать обязанности и привлекать к ответственности. Проект Смэтса не был изложен систематически, его положения были рассеяны в брошюре под названием «Лига Наций. Практические предложения» в виде замечании к другим проектам. Вильсон распорядился выписать эти замечания и в результате к 13 статьям своего Устава президент США внес еще несколько дополнений. Среди них наиболее важными были следующие:

1. Новый организационный строй Лиги: наряду с общей конференцией всех членов вводился и немногочисленный совещательный орган, в который бы входили крупные государства и несколько малых стран.

2. Положение об ограничении вооружений дополнялось параграфом об отмене воинской повинности.

3. Система мандатов, предложенная Смэтсом в качестве принципа управления Германскими колониями [16].

В то же время появился и официальный проект британской делегации, в который вошли многие положения Вильсона. Вместе с тем, этот документ имел свои особенности. Самым спорным моментом Устава был вопрос о представительстве в Лиге британских доминионов и колоний [17]. На рассмотрение комиссии по Лиге Наций 3 февраля 1919 г. был представлен компромиссный вариант, разработанный на основе американского и английского проектов юридическими консультантами делегаций Д. Миллером (США) и Ч. Херстом (Великобритания) [18].

В ходе работы комиссии по Лиге Наций отдельные положения вильсоновской концепции получили дальнейшее развитие и уточнение. Например, при обсуждении вопроса об организации представительства обсуждались две точки зрения: идея безусловного контроля в лице великих держав (Сесиль) и идея контроля посредством союза великих и малых держав при сохранении за великими права решающего голоса (Вильсон). Свою позицию Вильсон обосновал тем, что «на более крупные державы будет возложена чрезвычайно тяжелая ответственность за соблюдение принятых решений» [19]. В итоговом документе на этот счет предусматривалось создание Совета Лиги из 5 великих и 4 малых держав. При этом закреплялось особое представительство других малых стран, когда дело касалось их интересов.

Серьезным вопросом, поднятым на комиссии по Лиге Наций, был вопрос о международной армии. Это предложение отстаивали французские представители в надежде на то, что, обладая крупнейшей в Европе армией, Франция сможет усилить свое влияние в Лиге. Вильсон высказался против подобных планов, хотя ранее говорил о такой возможности. Аргументы американского президента сводились к тому, что создание объединенной военной машины приведет к процветанию мирового милитаризма. Кроме того, добавлял он, Конституция США не позволяла кому бы то ни было осуществлять контроль над американскими вооруженными силами [20].

Представляя итоговый документ комиссии по Лиге Наций на пленарном заседании 14 февраля 1919 г., Вильсон отметил, что «положение о Лиге Нации эластично и содержит лишь общие принципы, но оно представляет собою решительную гарантию договора против агрессивности». Говоря о гарантиях, он подчеркнул: «Вооруженное воздействие отодвинуто в этом проекте на задний план, но на заднем плане оно имеется [подчеркнуто Вильсоном. – В. Р. ] и, если моральный авторитет мира окажется недостаточным, то будет действовать физическая сила. Но она является нашим пос­ледним средством, ибо этот союз следует рассматривать как орудие мира, а не как Лигу войны» [21].

Таким образом, Устав Лиги Наций, одобренный Парижской конференцией в феврале 1919 г., в целом отражал, прежде всего, вильсоновскую концепцию новой международной организации. По его инициативе создаваемая Лига не стала ни союзом «истощенных победителей», стремившихся к реваншу над сломленным врагом, ни «дискуссионным клубом» без каких-либо властных рычагов. Она оказалась, скорее всего, одним из промежуточных этапов на пути «от хаоса к мировому правительству». При этом представленная Вильсоном концепция Лиги, как считает американский историк Л. Абросиус, наглядным образом продемонстрировала традиционную для президента «комбинацию унилатерализма и универсализма» [22]. Действительно, Вильсон полагал, что потребность международного сообщества в коллективных действиях во имя поддержания всеобщей безопасности может быть сформирована только постепенно. Вот почему свои главные надежды, связанные с реализацией гарантий, американский лидер изначально возлагал на силу общественного мнения, рассчитывая в дальнейшем на эволюцию Лиги и, прежде всего, на расширение ее полномочий [23].

Тем не менее, многие современники стали рассматривать договоренности, согласованные в Париже, как некое «предательство» американского лидера по отношению к своим идеалам. Их главное разочарование было связано с тем, что послевоенное урегулирование, призванное покончить с войнами и империализмом, вылилось, якобы, в империалистическую перекройку мира, чреватую новыми войнами. При этом Лига Наций, главная надежда американских либералов, на деле превратилась всего лишь в «гаранта порочного мира» [24]. Так, первый опыт ее работы (правда, уже после ухода вильсоновской администрации) заслужил от «The North American Review» таких слов: «Лига Наций доказала, что она просто пышный, но ненужный и совершенно неэффективный механизм» [25].

Оценивая вклад Вильсона в разработку концепции Лиги Наций, хотелось бы воспользоваться формулой, которую применил известный отечественный американист Н.Н. Яковлев, назвавший его «непонятым пророком». Это определение в той или иной степени не раз использовалось различными исследователями, желавшими отметить, что уровень внешнеполитического мышления Вильсона во многом опередил свое время. Об этом, например, писал У. Уайт, автор одной из первых биографий президента, вышедшей в США в 20-е гг. ХХ в. «Вильсон, – подчеркивал он, – потерял мир потому, что он не мог тогда быть им завоеван: человечество к этому еще не было готово». Даже критики президентской внешней политики признавались в том, что Вильсон зачастую «говорил через головы своих современников и обращался к тысячелетию» [26].

Внешнеполитическое наследие президента в полной мере сохраняет свое значение и в наши дни. Наглядным доказательством данного тезиса служит тот бесспорный факт, что принципы деятельности современных международных организаций (со всеми их плюсами и минусами) являются в своей основе именно вильсоновскими. При этом многие проблемы мировой политики, которые постарался осмыслить тогда американский президент, остаются нерешенными и сегодня. Назовем, в частности, активно обсуждаемый ныне вопрос о соотношение национальных прав и коллективной ответственности в межгосударственных отношениях. Подавляющее большинство политических и общественных деятелей всех стран сейчас прекрасно понимает, что даже самый опасный вызов XXI века – терроризм – не может быть побежден без единой воли всего мирового сообщества, о необходимости которой всегда говорил Вильсон.

 

Примечания

 

1. Osgood R.E. Woodrow Wilson, Collective Security, and the Lessons of History // The Philosophy and Policies of Woodrow Wilson. Р. 188-189.

2. Дывыдов Ю.П. Норма против силы. Проблема мирорегулирования. М., 2002. С. 26, 103-104; Kuehl W.F. Seeking World Order. The United States and International Organization to 1920. Nashville, 1969. Ch. 1-8; Knock T.J. Wilsonian Concept and International Realities at the End of the War // The Treaty of Versailles: A Reassessment After 75 Years / Ed. by M.F. Boemeke, G.D. Feldman, E. Glaser. Washington, 1998. P. 111.

3. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах: в 2 т. М., 1957. Т. 1. С. 64, 131; Виноградов К.Б. Дэвид Ллойд Джордж. М., 1970. С. 265-275; Lentin A. Lloyd George, Woodrow Wilson and the Guild of Germany. Baton Rouge, 1985. P. 9-10, 22-23.

4. Черчилль У. Мировой кризис. М., 2003. С. 204.

5. Ferrell R.A. Woodrow Wilson and World War I, 1917–1921. N. Y., 1985. P. 157; Кейнс Дж. Экономические последствия Версальского мирного договора. М., 1924. С. 17.

6. Никольсон Г. Как делался мир в 1919 г. М., 1945. С. 45, 48; Бекер Р.С. Вудро Вильсон. Мировая война. Версальский мир. М.; Пг., 1923. С. 117; Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т. 1.
С. 131; Egerton G. Great Britain and the Creation of the League of Nations. Princeton, 1978. P. 58-62.

7. Ambrosius L.E. Woodrow Wilson and the American Diplomatic Tradition: The Treaty Fight in Perspective. Cambridge, 1987. P. 51.

8. Protocol of a Plenary Session of the Inter-Allied Conference for the Preliminaries of Peace. Jan. 25, 1919 // The Papers of Woodrow Wilson / Ed.: A.S. Link et al. Vol. 1-69. Princeton, 1966–1994 (Далее – PWW).
Vol. 54. P. 267; FRUS. PPC. Vol. 7. P. 178.

9. Lansing R. The Big Four and Others of the Peace Conference. Boston, 1921. P. 40; Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т. 1. С. 539-540; Cecil R. A Great Experiment. L., 1941. P. 48.

10. Ллойд Джордж Д. Правда о мирных договорах. Т. 1. С. 241; Бекер Р.С. Указ. соч. С. 238.

11. Miller D.H. The Drafting of the Covenant. Vol. 1-2. N. Y., 1928. Vol. 2. P. 3-6.

12. Ibid. P. 7-11.

13. Конституция США. СПб., 1992. С. 18.

14. Miller D.H. Op. cit. Vol. 2. P. 10-11.

15. Ibid. 12-15.

16. A Memorandum. [Dec. 26, 1918] // PWW. Vol. 53. P. 515-519; Miller D.H. Op. cit. Vol. 2. P.23-60.

17. Miller D.H. Op. cit. Vol. 2. P. 61-64.

18. Ibid. P. 658-667.

19. Cecil R. Op. cit. P. 47-89; Minutes of League of Nations Commission. Feb. 8, 11, 1919 // PWW. Vol. 55. P. 4-9, 75-76.

20. Minutes of League of Nations Commission. Feb. 11, 1919 // Ibid. Vol. 55. P. 76-80.

21. An Address to the Third Plenary Session of the Peace Conference. Feb. 14, 1919 // Ibid. Vol. 55. P. 175.

22. Nicholas H.G. Woodrow Wilson and Collective Security // Woodrow Wilson and the Revolutionary World, 1913-1921 / Ed. by
A.S. Link. Chapel Hill, 1982. P. 188; Ambrosius L.E. Woodrow Wilson and the American Diploma­tic Tradition. P. 77-78.

23. An Address to the Third Plenary Session of the Peace Conference. Feb. 14, 1919 // PWW. Vol. 55. P. 175.

24. См: Печатнов В.О. Уолтер Липпман и пути Америки. С. 97-99; The New Republic. Vol. 22, № 274 (March 3, 1920). P. 10-11.

25. The North American Review. Vol. 213, № 4 (Apr. 1921). P. 471.

26. Яковлев Н.Н. Преступившие грань // Яковлев Н.Н. Избранные произведения. М., 1989. С. 267; White W.A. Woodrow Wilson: The Man, His Time and His Task. Boston, 1925. P. 436; Osgood R.E. Ideals and Self-Interest in America’s Foreign Relation. Р. 178.

Козлов Д.Ю.

 

Военно-морские вопросы на Парижской мирной
конференции 1919–1920 гг. и формирование
международной системы ограничения морских
вооружений после Первой мировой войны

 

Значение военно-морских аспектов «версальско-вашингтон-
ской» системы международных отношений определялось прежде всего ролью, которую военно-морские флоты сыграли в Первой мировой войне, влиянием, которое военные действия на морских и океанских театрах оказали на ход и исход крупнейшего военного конфликта первой трети ХХ в.

Широко распространившийся в военно-исторической литературе тезис о том, что исход Первой мировой войны был определен результатами борьбы на сухопутных фронтах, представляется излишне прямолинейным и поэтому уязвимым. Для обоснования наших сомнений приведем следующую логику рассуждений, безусловно, предельно упрощенную, но, на наш взгляд, имеющую право на существование.

На момент заключения перемирия в Компьенском лесу
11 ноября 1918 г. Германия располагала мощной и боеспособной многомиллионной группировкой сухопутных войск, не подвергшейся разгрому и тем более уничтожению. Многолетняя кровопролитная бойня, унесшая жизни миллионов бойцов, не привела к решающему стратегическому успеху Антанты на сухопутном германском фронте. Как заметил впоследствии известный британский дипломат и публицист Гарольд Никольсон, «мы так свыклись с поражениями, что когда пришла победа, она показалась нам неправдоподобной» [1]. Действительно, в момент, когда немцы сложили оружие, войсками союзников был оккупирован лишь ничтожный клочок германской территории в так называемых «имперских землях» Эльзас-Лотарингии, занятый французами еще в 1914 г. В то же время под пятой прекратившей сопротивление германской армии находились огромные территории европейской России и часть северной Франции и Бельгии. Случай, имеющий мало прецедентов в истории войн.

Тем не менее, Второй рейх потерпел поражение. Причины этого, разумеется, многообразны, но главная – очевидна: экономический и социальный «надлом» Германии, породивший Ноябрьскую революцию. В свою очередь среди предпосылок социального взрыва в Германии доминантой являлась крайне тривиальная – голод.

Именно в Германии имело место наиболее резкое сокращение потребления продуктов широкими слоями населения. Сельское хозяйство Центральных держав оказалось не в состоянии обеспечить население продовольствием, и уже в феврале 1915 г. в Германии, а в мае – в Австро-Венгрии были введены хлебные карточки [2]. Потребление хлеба в Германии сократилось на 50–55%, других продуктов – еще в большей мере (например, мяса – в 4,2 раза). Для сравнения: в Англии потребления хлеба сократилось на 22%, мяса – на 29%. В 1918 г. смертность (без учета убитых на фронте и умерших от ран) составила в Германии 157% от уровня 1913 г., в то время как в Англии – 118% [3]. На 2 млн убитых и умерших от ран немцев приходилось 700 тыс. некомбатантов, умерших от истощения в тылу [4]. «У значительной части немецких граждан заметно снизился порог физической и психической сопротивляемости… Именно здесь обозначилось наше наиболее слабое звено», – писал Э. Людендорф [5].

И причины этого голода следует, видимо, искать не в результатах сражения на Марне, Верденской мясорубки, Брусиловского прорыва или битвы на Сомме. Как заметил выдающийся военный мыслитель А.Е. Снесарев, «Германия была добита не на боевых полях, где она оставалась непобедимой, а в больных, растравленных и углубленных ранах своей узкой, бедной и зависимой от внешнего мира экономики…» [6]. Основной же причиной экономических, а значит и социально-политических проблем Германии стала морская блокада, которую обеспечивал «бесполезный» британский линейный флот. Именно английский Гранд Флит, успешно отражая все попытки германского флота переломить ситуацию в Северном море, медленно, но верно душил Германию в тисках экономической блокады. Как заметит впоследствии германский военно-морской теоретик Э. Вегенер,«Германия потерпела поражение потому, что мировая война оказалась морской» [7].

Таким образом, стратегическое содержание Первой мировой войны вполне вписалось в систему координат, которая на исходе XIX столетия была задана отцами теории «морской силы»: Альфредом Т. Мэхеном, утверждавшим, что верх в войне одерживает сторона, владеющая морем (Джулиан Корбетт уточнил, что владение морем – не что иное как контроль над коммуникациями), и Филиппом Коломбом, указавшим два пути завоевания господства на море – разгром флота противника в генеральном сражении или его блокаду. Причем эти положения стали еще более очевидными в эпоху длительных войн «на истощение», когда роль экономического фактора многократно возросла.

Все эти обстоятельства вполне осознавались военно-политическим руководством держав Антанты, поэтому победители сделали все возможное, чтобы исключить Германию из числа претендентов на статус великой морской державы, способной оспаривать у англосаксов гегемонию в Мировом океане.

Уже в ходе октябрьских (1918 г.) контактов рейхсканцлера принца Макса Баденского с президентом США, предшествовавших переговорам о перемирии, был поднят ряд военно-морских вопросов. В обращении В. Вильсона к германскому правительству от 14 октября президент указал на немедленное прекращение подводной войны как необходимое условие начала переговоров, не говоря уже о невозможности заключения перемирия, которое «не предусматривало бы вполне достаточной гарантии для поддержания теперешнего военного превосходства» союзников [8]. Одной из этих гарантий должен был стать германский флот.

При предварительной проработке морских статей перемирия между английским и французским военно-морским командованием возникли некоторые разногласия, однако последние не носили принципиального характера, что и констатировал морской совет, собравшийся 28 октября в Париже под председательством французского морского министра. Более существенно от проекта моряков отличался вариант, выработанный в главной квартире союзных армий под руководством Фоша и вынудивший главу французского морского ведомства Жоржа Леге и начальника морского генерального штаба адмирала Де Бона сделать энергичное представление Клемансо по поводу вмешательства главнокомандующего в компетенцию морского совета. Тем не менее, Фош представил свой проект на рассмотрение собравшихся в Париже глав союзных правительств и на заседании 1 ноября вступил в полемику с первым лордом британского адмиралтейства Эриком Геддсом. Суть разногласий сводилась к тому, что Фош полагал целесообразным ограничиться требованием о сдаче германских подводных лодок, опасаясь, что немцы откажутся выдать свой надводный флот и не пойдут на перемирие. Желание маршала не перегибать палку не нашло поддержки у премьеров Антанты, которые все же сочли условие англичан о сдаче германских кораблей чрезмерно суровым и не пошли дальше требований об их интернировании [9].

В итоге, по условиям Компьенского перемирия, Германия обязывалась в течение двух недель сдать союзникам все подводные лодки и направить в нейтральные или союзные порты для интернирования десять линкоров, шесть линейных крейсеров, восемь крейсеров и 50 наиболее современных эсминцев. «Ужасно! Самый черный день во всей немецкой истории. Вот последствия 30-летнего византийского правления Вильгельма II», – записал 11 ноября 1918 г. в своем дневнике вице-адмирал Альфред фон Хопман, возглавлявший Навигационно-техническую комиссию Центральных держав в Черном море [10].

Блокада Германии сохранялась. Как писал в своих мемуарах Д. Ллойд Джордж, «это решение может показаться суровым, но мы опасались, что Германия может использовать период перемирия для подготовки к возобновлению военных действий» [11]. Сохранение блокады, строго говоря, противоречило второму из «14 пунктов Вильсона». Правда, в известных комментариях к этому документу полковник Э. Хауз уточняет, что под термином «свобода морей» президент понимал не устранение блокады как средства борьбы, а лишь обеспечение уважения к неприкосновенности частных лиц и их собственности [12]. Заметим a propos, что продолжение блокады влекло за собой усугубление продовольственной ситуации в Германии (на голодную смерть нескольких тысяч человек после подписания перемирия указывал граф Ульрих Брокдорф-Ранцау – глава германской делегации, вызванной в Париж в апреле 1919 г.) и усиление леворадикальных течений в Центральной Европе, выразившееся, в частности, в провозглашении Баварской советской республики 7 апреля 1919 г. и образовании советского правительства в Венгрии 21 марта 1919 г. Впрочем, и сами немцы в известной мере спровоцировали жесткость Антанты в вопросе о блокаде, не свернув «беспощадную подводную войну» даже после октябрьских контактов с Вильсоном. Более того, потопление 16 октября (то есть через 11 дней после первой просьбы Вашингтону о посредничестве) немецкой подводной лодкой ирландского парохода «Лейнстер» и гибель 176 человек (в том числе женщин и детей) вызвали взрыв возмущения в стане союзников. По поводу этой катастрофы даже добрейший Артур Бальфур с возмущением заявил: «Они (немцы. –
Д. К.) были зверями, когда начали войну и… остаются зверями до настоящего момента… Не забудем, что это лишь одно и не самое разрушительное, не самое подлое или зверское из преступлений, которые они совершают в тот момент, когда ищут мира…» [13]. На этом фоне попытки «гуннов выклянчить еду» или «скулить, чтобы их накормили» (подобные выражения использовала в те дни газета «Дейли Мейл»), были обречены.

На экстренном заседании морского совета Антанты, состоявшемся в Париже на следующий день после подписания перемирия, было признано нецелесообразным делегировать нейтралам охрану интернированного германского флота и утвердить предложение первого морского лорда адмирала Р. Уэмисса об интернировании немецких кораблей в Скапа Флоу.

В день заключения перемирия циркулярным указанием начальника Адмирал-штаба Р. фон Шеера все германские военные корабли были возвращены в свои базы [14], а 19 ноября основные силы германского Флота открытого моря под флагом командующего разведывательными силами контр-адмирала Людвига фон Ройтера в составе девяти линкоров, пяти линейных (по германской классификации – «больших») и семи легких («малых») крейсеров и 49 эсминцев вышли с рейда Яде. Через день на подходах к Росайту разоруженные германские корабли были встречены армадой союзного флота – британским Гранд Флитом, усиленным 6-й линейной эскадрой флота США и французским корабельным отрядом [15]. Вечером того же дня по приказу командующего Гранд Флитом адмирала Дэвида Битти на германских кораблях (вопреки, кстати, протестам Л. фон Ройтера) были спущены флаги [16]. «Это было концом эпохи и днем, когда британский флот достиг окончательной победы», – заметил, описывая эту эпическую сцену, английский морской историк Херберт Уилсон [17].

В скором времени германский флот был переведен в Скапа-Флоу, где на кораблях остались лишь по нескольку десятков добровольцев. По требованию союзников еще до конца 1918 г. были упразднены адмирал-штаб и морской кабинет, функции которых передавались созданному военно-морскому управлению.

21 июня 1919 г., узнав о проектируемом в Париже решении о конфискации у Германии всех современных боевых кораблей и воспользовавшись уходом британской эскадры вице-адмирала
С. Фримантля в море, немецкие команды по условному сигналу Л. фон Ройтера затопили свои корабли.

Германский адмирал и его подчиненные, как, кстати, и многие участники Парижской конференции, не верили в возможность подписания договора на столь уничижительных условиях и, следовательно, допускали вероятность возобновления военных действий, что означало бы захват англичанами интернированных кораблей. Британцы успели вывести на мелкое место и спасти лишь линкор «Баден», малые крейсера «Эмден», «Нюрнберг» и «Франкфурт» и 19 эскадренных миноносцев [18]. В тот же день в своих ангарах на территории Германии были умышленно уничтожены семь оставшихся флотских цепеллинов [19].

О впечатлении, которое произвело «самоубийство» германского флота на делегатов Парижской конференции, можно судить по выдержке из дневника уже упоминавшегося нами члена великобританской делегации Гарольда Никольсона: «…От затопления германского флота всем стало стыдно. Мы почувствовали себя глупо и подло. Ведь мы настаивали, чтобы флот был потоплен при всех обстоятельствах, и теперь будут думать, что это сделали мы сами. Моряки говорят, что во всем виноваты политики, настоявшие на интернировании судов, а не на их сдаче. Французы думают, что мы обманули их доверие. Действительно, мы выглядели дураками и мошенниками» [20].

Кстати, в отличие от английских дипломатов, уничтожившие свои корабли германские моряки, которые возвратились на родину в конце января 1920 г., отнюдь не выглядели ни дураками, ни мошенниками. Напротив, в Германии они были встречены как национальные герои: Л. фон Ройтер удостоился вице-адмираль-
ского чина и высшей военной награды – ордена «За заслуги», а многие из его офицеров получили должности во флоте Веймарской республики, что в условиях тяжелейшего экономического кризиса являлось лучшим поощрением.

Весьма существенная деталь: затопление флота если не де-юре, то де-факто было санкционировано главой германского адмиралтейства вице-адмиралом Адольфом фон Трота, который частным образом передал соответствующее «пожелание» начальнику штаба фон Ройтера фрегаттен-капитану Ольдекопу [21]. Излишне говорить о том, что уничтожение немцами своих кораблей и воздушных судов являлось вопиющим нарушением условий перемирия и повлекло за собой ужесточение предъявляемых Германии требований. Так, в качестве компенсации за затопленные в Скапа Флоу корабли немцев обязали передать победителям оборудование кораблестроительных верфей [22].

Впрочем, впоследствии большая часть германских кораблей была поднята и использована англичанами в качестве щитов для артиллерийских стрельб. 172 германские подводные лодки были распределены между державами-победительницами и приведены в негодность после проведенной над ними экспериментальной и исследовательской работы.

Сходные условия по морской части содержались и в документах о перемирии, заключенных Антантой с Турцией 30 октября и с Австро-Венгрией 3 ноября 1918 г. Впоследствии некоторое количество германских и австро-венгерских крейсеров и эскадренных миноносцев вошло в состав флотов стран Антанты. Остальные корабли бывшего «императорского и королевского» флота Габсбургов были сданы на слом.

Говоря о военно-морских аспектах собственно Парижской конференции, необходимо прежде всего сделать замечание принципиального свойства: вопрос об общем разоружении (в том числе на море), являвшийся неотъемлемой, как казалось, частью вильсоновской доктрины, был подменен односторонним разоружением Германии. Причем, несмотря на «чудовищное распыление энергии» (выражение Г. Никольсона. – Д. К.) участников конференции, в вопросах морского разоружения Германии принципиальных разногласий не возникло.

Даже в полемике между Д. Ллойд Джорджем и Ж. Клемансо по поводу механизма уничтожения военно-политического могущества Германии (доводы сторон в наиболее, по-видимому, аргументированном виде сформулированы в меморандуме британского премьера от 26 марта, известном как «Документ из Фонтенбло», и французском ответе) необходимость «уничтожения германского флота» (выражение Ллойд Джорджа) сомнению не подвергалась [23]. Более того, после пространной ноты Ранцау от 29 мая, тон и содержание которой заставили победителей засомневаться в том, что немцы подпишут договор, и поэтому несколько снизить планку своих требований, эти послабления не затронули военно-морских вопросов. Если позиция союзников в отношении суверенитета Франции над Саарской областью, плебисцита в Верхней Силезии была несколько смягчена, то к германскому флоту Антанта осталась беспощадной. Надежды немцев на сохранение хотя бы части современных кораблей (речь шла об эскадре линкоров-дредноутов типов «Нассау» и «Остфрисланд» и дивизии малых крейсеров типа «Регенсбург») не оправдались.

Военно-морские статьи Версальского договора, заключенного 28 июня 1919 г., позволяли Германии содержать военный флот в составе шести линкоров додредноутного типа, шести устаревших малых крейсеров и 12 эсминцев – все эти корабли, по выражению Э. Редера, представляли собой «нестоящий антиквариат». О боевой ценности оставленного немцам «плавучего музея» говорит и тот факт, что германская делегация высказала готовность отказаться от этих кораблей взамен на прием ее в Лигу Наций [24]. Численность личного состава флота не могла превышать
15 тыс. человек, в том числе на более полутора тысяч офицеров. Германии дозволялось строить или приобретать новые корабли только взамен существующих, причем