Понятий «вменяемость», «невменяемость», «ограниченная вменяемость»

В основе уголовно-правового понятия «вменяемость»' лежит общефилософская категория свободы воли, т.е. свободы распоряжаться своими действиями, выбирать характер и род поступка.

Философское рассмотрение свободы воли в целом развивалось в свете двух про­тивостоящих друг другу взглядов —индетерминистических и детерминистических. Античные философы нередко отождествляли свободу воли со свободой действия, понимая под ней, как, например, Аристотель, такую волю, осуществлению которой не мешают препятствия. Свобода воли сводилась к беспричинности действия, хотя тот же Аристотель, допуская элемент фатализма, считал, что случайность и необхо­димость — взаимоисключающие явления. Признавали свободу воли эпикурейцы и стоики: воля человека не подвластна року, он может избегать зло. Нет ничего выше человека, «смеющегося над судьбой», — говорил Эпикур [Ойгензихт В. А., 1983|. Христианско-фаталистическое учение, ставившее проблему свободы воли в плане самоопределения человека по отношению к Богу, парадоксальным образом сосуще­ствовало со свободой человеческой воли. Теории св. Августина и Фомы Аквинского характеризовали свободу воли как безраздельное подчинение велениям Бога (не­преложность Божественного предопределения) и одновременно признавали до­минирующую силу воли, управляющую действиями души. Теологические учения утверждали, что свободу возвращает Божья благодать, каковой является воля само­го человека в деле «спасения его». Христианское вероучение допускало наличие у человека рациональных способностей, воли, которая, по Августину, заключалась в иеограниченной способности к совершению грехов. Именно Бог наделил человека

¹ Синоним — импутабельность (от лат. imputo — вменять в вину, засчитывать),

276 Часть I. Теоретические и организационные основы судебной психиатрии

свободой воли, добрая воля — в подчинении. Нарушив запрет, Адам передал сво­бодную, но отягощенную стремлением к греху волю человечеству.

Индетерминисты, абсолютизируя свободу воли и считая ее самопричиной по­ведения, утверждали, что только признание воли абсолютно свободной позволяет обосновать ответственность, которую исключает неизбежность. Так, А. Шопенгауэр утверждал, что сама по себе воля бессознательна и представляет «слепой, неудер­жимый порыв...», как вещь в себе воля «совершенно и во веки веков свободна», она не подвластна необходимости, которая отрицает свободу. Интеллект, который есть лишь орудие воли, только a posteriori узнает ее решения, поэтому только кажется, что для воли существуют два противоположных решения, оба они только кажутся одинаково возможными, «в этом и заключается иллюзия эмпирической свободы»; «Человек не может уклониться от поступков, которые должен совершить», — писал Шопенгауэр.

Более распространены были смешанные, эклектические доктрины свободы воли. Таков, например, дуализм И. Канта, по мысли которого человек как разумное существо, принадлежащее интеллигибельному (умопостигаемому) миру, обладает свободой воли. Но в эмпирическом мире, где господствует естественная необходи­мость, он несвободен в своем выборе, а воля его причинно обусловлена. По Канту, причинность и необходимость исключают свободу: поскольку необходимые усло­вия поступка находятся в предшествующем времени, в момент действия они не во власти человека и он не бывает свободным.

Суть диалектического взгляда на свободу воли заключена в классической фор­муле: «Свобода есть познание необходимости», впервые данной Г. В. Ф. Гегелем. Решение человека, полагал Гегель, есть его собственное деяние, деяние его свободы и его вины. Гегелевская свобода сводилась к самопознанию, а в основе его понима­ния свободы воли лежало единство мышления и воли. «Слепа необходимость лишь постольку, — писал он, — поскольку она не постигается в понятии».

В философии конца XIX — XX в. преобладает персоналистический индетерми­низм, а также распространяется позитивистская установка обходить эту проблему. Например, А. Бергсон в своей защите свободы воли ссылался на органическую цельность и уникальность душевных состояний, не поддающихся разложению на отдельные элементы и поэтому причинно не обусловленных. Виндельбанд рассма­тривал волевые акты в одних случаях как причинно обусловленные, в других — как свободные. Проблема свободы воли стояла в центре внимания атеистического эк­зистенциализма (Ж.-П. Сартр, А. Камю), который усматривал в человеке носителя абсолютной свободы, противостоящего внешнему миру.

Российская психиатрия исповедовала материалистические воззрения на психи­ческую деятельность. Не случайно В. X. Кандинский, обосновывая необходимость введения юридического критерия невменяемости в 1883 г., отстаивал именно его материалистическую природу, подчеркивая, что он «заимствован... не у «метафизи­ков», как некоторым (по очевидному недоразумению) показалось, а из физиологиче­ской психологии, неизбежно составляющей основу для рациональной психиатрии». В этой связи он указывал, что «одно дело учение о свободе воли у спиритуалистов, и другое дело — учение об условной свободе воли у психологов». «Если первые, — го-

Глава 8. Судебно-нсихиатрическая экспертиза в уголовном процессе 277

ворил он, — исключают всеобщность действия закона причинности, то у вторых свободное действование есть ничто другое как частный случай действия этого за­кона». При этом он ссылался на авторитет Н. С. Таганцева, который в своем курсе русского уголовного права обосновывал тот же принцип причинности человече­ского поведения.

Таким образом, диалектический материализм, определивший основу советского права, явился преемником материалистических взглядов, господствовавших в рос­сийском научном сообществе. Со временем основополагающим стало высказывание Ф. Энгельса о том, что «свобода воли означает ничто иное, как способность прини­мать решения со знанием дела». Юридический критерий невменяемости стал трак­товаться как простое переложение данной формулы на уголовно-правовой язык: «знание дела» означало интеллектуальный критерий, а «принимать решение» — во­левой [Фейнберг Ц. М., 1949].

В целом истоком российского уголовного права как варианта западноевропей­ских юридических течений является древнегреческая традиция рационального мышления. Согласно ей, человек как субъект преступления представляется су­ществом сугубо рациональным, т.е. он всегда осознает свои поступки, предвидит возможные последствия своего поведения, имеет возможность их не допустить, спланировав свои действия заранее и таким образом, чтобы избежать нарушения уголовно-правового запрета [Сафуанов Ф. С, Шишков С. Н., 1992].

При применении общефилософской категории «свобода воли» к уголовному праву различают свободу воли в широком и узком смысле слова. В широком смыс­ле свобода воли есть общее социальное качество (свойство) личности, т.е. предпо­сылка любого вида социальной ответственности личности. Свобода воли является неотъемлемым социально-психологическим свойством личности правонарушителя. Содержание свободы воли личности правонарушителя заключается в способности его сознавать социальную значимость (общественную опасность) совершенного де­яния, проявлять отрицательное отношение к общественным отношениям. В узком смысле слова свобода воли фиксирована нормами уголовного права, отражает один уровень свободы — злую волю личности преступника.

Понятие свободы воли охватывает всех людей, как законопослушных граждан, так и правонарушителей. Уголовно-правовое понятие вменяемости распространя­ется лишь на субъектов преступления и уголовной ответственности. Для уголовно­го права преступление — результат собственного выбора лицом противоправного варианта поведения в условиях, когда такой выбор объективно возможен, факт вменяемости означает способность к сознательному, волевому акту [Михеев Р. И., 1983]. «Именно решение совершить преступление, — писал А. М. Яковлев, — со­знательно («свободно») принятое лицом, составляет субъективное основание его ответственности».

Вменяемость-невменяемость — это юридические понятия, позволяющие от­граничить преступления от общественно опасных действий. Уголовно-правовое понятие вменяемости существует лишь применительно к конкретному общественно опасному деянию, предусмотренному уголовным законом, и вне его исчерпывает свое юридическое значение.

278 Часть 1. Теоретические и организационные основы судебной психиатрии

Одними из первых известных критериев невменяемости стали Правила Мак-На-тена, действующие поныне в английском уголовном праве.

Даниель Мак-Натен, шотландец, считал, что тори и иезуиты составили заговор против его жизни. Он решил, что главным виновником является премьер-министр Роберт Пиль. Прибыв в 1843 г. в Лондон, у входа в дом министра он по ошибке убил из револьвера Друммонда — личного секретаря министра. Защищал его адвокат Александр Кокберн, который использовал в своей речи психиатрическую литературу и вызвал 8 крупных врачей, показавших, что обвиняемый страдает бредом преследо­вания. Присяжные высказались в пользу невменяемости, однако оправдательный вер­дикт вызвал большое возмущение при дворе и в правительственных кругах. В палате лордов десяти королевским судьям были сформулированы пять вопросов. Ответы, вынесенные 9 из 10 судьями, получили название «Правил по делу Мак-Натена».

(1)...Хотя лицо совершило инкриминируемое деяние под влиянием болезненной бредовой идеи... оно, тем не менее, может быть подвергнуто наказанию... если во время совершения такого преступления оно знало, что действует противно праву...

(2 и 3)...Доколе противное не будет доказано с убедительностью, каждый че­ловек предполагается психически нормальным и в достаточной степени владеющим рассудком для того, чтобы отвечать за свои преступления; для обоснования защиты ссылкой на ненормальность должно быть ясно доказано, что во время совершения преступления обвиняемый вследствие душевной болезни находился под влиянием такого дефекта сознания, при котором он не мог понимать природы и качества со­вершаемого им действия, или, если он это понимал, то не понимал, что совершаемое им является злом.

...Правильной [является] постановка вопроса о том, понимал ли обвиняемый раз­личие «правого» от «неправого» в отношении того именно преступления, в котором он обвиняется.

...Правосудие исходит из принципа, что каждый без особого доказательства дол­жен считаться знающим право.

(4)...Принимая, что обвиняемый находится под влиянием только отдельной бредовой идеи... в отношении ответственности его следует рассматривать как на­ходящегося в таком положении, как если бы факты, служащие предметом идеи, дей­ствительно имели место.

(5)...Нельзя... спрашивать у врача его мнение в тех точно выражениях, которые приведены выше, так как каждый из этих вопросов касается признания правильности изложенных в суде фактов... указанные вопросы не являются просто вопросами на­учными...

Данные Правила не только задали некий стандарт принятия решения о невме­няемости, до сих пор используемый во многих англоязычных странах, но и опре­делили принципиальные судебно-психиатрические подходы. Так, было проведено четкое разграничение между психическим расстройством как таковым и собственно невменяемостью — из первого прямо не вытекает второе. При этом вменяемость презюмируется, в связи с чем доказательству подлежит невменяемость, для опреде­ления которой вводится юридический критерий (в Правилах он исчерпывается интел­лектуальным компонентом — это «непонимание природы и качества совершаемого

Глава 8. Судебно-психиатрическая экспертиза в уголовном процессе 279

действия»). Понятие невменяемости жестко увязывается с конкретным деянием, составляющим состав обвинения. Строго указывается на пределы компетенции пси­хиатра: медицинские профессиональные познания не распространяются на сугубо правовые категории.

Правила Мак-Натена всегда оценивались как довольно строгие и узкие, посколь­ку исходят из представлений о «парциальной вменяемости» больного даже тяжелым психическим расстройством, в связи с чем их иногда называют «смирительной ру­башкой для психиатра». Из этого следует и своеобразная технология оценки вменя­емости, когда способность к ответственности рассматривается исходя из допущения, будто толкуемые бредовым образом обстоятельства существовали на самом деле. Не случайно В. П. Сербский (1895) называл приговоры, выносимые с применением критерия Мак-Натена, «юридическими убийствами».

Основополагающим психологическим фундаментом понятия вменяемости яв­ляется принцип единства сознания и деятельности, который, «устраняя разрыв между поведением и сознанием, устраняет его и между нарушениями поведения и сознания, а значит, позволяет понять непосредственно наблюдаемые симптомы нарушения поведения как симптомы нарушения отдельных сторон и качеств со­знания» [Платонов К. К., 1977]. При этом поведение понимается как многоэтапный процесс, в котором, хотя и не игнорируются такие психологические категории, как потребности, эмоции, мотивы, установки, однако решающими звеньями поведения человека являются процесс принятия решения о конкретном действии, планиро­вание поступка и контроль над его реализацией [Кудрявцев В. Н., 1982]. Одно­временно учитывается положение, что мотив определяет лишь «зону объективно адекватных целей» [Леонтьев А. Н., 1975], выбор которых, так же как и средств их достижения, обусловлен их оценкой, особенностями самосознания. Как указывает И. А. Кудрявцев (1999), сознательным и свободным можно считать лишь тот выбор, который основан на адекватной оценке, учитывающей многообразные объективные обстоятельства и связи, знание своих возможностей, личностных ресурсов, ценност­ного отношения к самому себе. Определенная степень созревания, организации и функциональной слаженности психологических механизмов поведения является основой возможности субъекта сознавать общественно опасное значение своих дей­ствий, под которой понимается актуализация в конкретной ситуации способности верно отражать в сознании в системе своих субъективных личностных смыслов объективные содержания, связи и отношения, заданные культурой. Возможность же лица руководить своими действиями определяется как способность в конкретной ситуации совершать произвольные и осознанные поступки, как свобода выбора целей и средств их достижения.

В основе понятия вменяемость лежат также психологические представления о психической деятельности, которая «не только отражение действительности, но и определитель значения отражаемых явлений для индивида, их отношения к его потребностям, поэтому она регулирует поведение» [Рубинштейн С. Л., 1953]. Вина в уголовном праве есть именно отношение как сознательная установка, т.е. человек способен осознать и вину, свое психическое отношение к совершаемому обществен-

280 Часть I. Теоретические и организационные основы судебной психиатрии

но опасному деянию и его последствиям, выражаемое в уголовном праве в форме умысла или неосторожности.

Хотя УК РФ не дает законодательного определения вины, однако уголовно-правовой доктриной выработана психологическая теория вины, рассматривающая ее как субъективное {внутреннее, психическое) отношение лица к своим обществен­но опасным и противоправным действиям и их общественно опасным последстви­ям. Согласно данной концепции, каждое общественно опасное и противоправное действие вменяемого человека считается волевым и сознательным, которое моти­вированно и целенаправленно. УК ограничивает субъективное отношение лица к совершаемому им уголовно-противоправному деянию двумя формами — умыслом и неосторожностью, для которых вина является родовым понятием. Близость этих понятий с вменяемостью позволяет некоторым юристам рассматривать в качестве признака невменяемости невиновность содеянного из-за отсутствия умысла или неосторожности в действиях психически больного [Протченко Б. А., 1987]. Расшиф­ровка категории «умысла» уместна и потому, что в ней задан оптимальный объем законодательных требований к вменяемому лицу, определяющих его способность нести ответственность (уровень свободы воли преступника).

Статья 25 УК РФ. Преступление, совершенное умышленно

1. Преступлением, совершенным умышленно, признается деяние, совершенное с прямым или косвенным умыслом.

2. Преступление признается совершенным с прямым умыслом, если лицо осо­знавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возмож­ность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления.

3. Преступление признается совершенным с косвенным умыслом, если лицо со­знавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело воз­можность наступления общественно опасных последствий, не желало, но сознательно допускало эти последствия либо относилось к ним безразлично.

Первым общим признаком обоих видов умысла является осознание лицом об­щественной опасности своих действий (бездействия), причем применительно к умышленной вине понятие общественной опасности употребляется в номинальном значении, т.е. лицу достаточно лишь в общих чертах осознавать, что совершаемое им действие причиняет вред личности, собственности, общественному порядку и другим общественным отношениям, охраняемым уголовным законом. УК прямо не включает в формулу умысла осознание уголовной противоправности, являющейся юридическим выражением общественной опасности. Само по себе незнание уголов­но-правового запрета лицом, совершившим преступление, не является законным основанием освобождения его от уголовной ответственности, так как, с одной сто­роны, осознание противоправности не является юридически значимым элементом вины, с другой — уголовное право исходит из древней юридической презумпции ignorantia legis neminem excusat (незнание закона никого не извиняет). Однако, как указывает Комментарий к УК, эта формула римского права не закреплена в действу-

Глава 8. Судебно-психиатрическая экспертиза в уголовном процессе 281

ющем законе и ее требование не может быть абсолютным при строгом соблюдении законодательно определенного принципа вины. Поэтому в случаях, когда лицо не могло осознавать, что совершенное им деяние является общественно опасным и запрещенным уголовным законом, оно не подлежит уголовной ответственности. Тем не менее неспособность осознания противоправности (неправомерности) не входит в формулу невменяемости, не характеризует ее содержания и не является признаком юридического критерия [Михеев Р. И., 1983].

Второй признак — предвидение — означает мысленное представление лица о последствиях, которые могут наступить в результате его действия или бездействия. Таким образом, здесь отчасти имеется в виду цель, с которой соотносится действие как одна из структурных составляющих деятельности. Цель как осознанный образ предвосхищаемого результата действия лишь косвенно связана с мотивом деятель­ности, тем самым подразумевается, что человек ответствен только за конкретные поступки, а не за желания, мотивы, мысли и т.д. Прогнозируемые последствия могут быть как ближайшие, так и отдаленные, причем в статье УК речь идет только об общественно опасных последствиях, указанных в законе. Предвидение возможных последствий и развития причинной связи их возникновения и наступления, как правило, осуществляется на интуитивном бытовом уровне. От виновного не требу­ется осознания всех деталей механизма причинной связи, для констатации наличия этого элемента вины достаточно того, чтобы лицо в общих чертах предвидело на­ступление юридически значимых последствий как результата своих действий. Он несет ответственность в рамках фактически содеянного и в пределах субъективного вменения. Различия предвидения при прямом и косвенном умысле заключены в степени вероятности прогнозирования наступивших последствий. Прямой умысел предполагает предвидение неизбежности и возможности, косвенный — только воз­можности наступления общественно опасных последствий. Таким образом, вероят­ность предвидения при прямом умысле выше, чем при косвенном.

Осознание общественной опасности деяния и предвидение вероятности на­ступления общественно опасных последствий осуществляются на рациональном уровне и образуют интеллектуальный момент умышленной вины.

Третьим и, как считается, самым важным признаком умышленной вины явля­ется желание или нежелание наступления прогнозируемых общественно опасных последствий. Именно по этому признаку прямой умысел существенно отличается от косвенного. Желание или нежелание наступления общественно опасных послед­ствий теория уголовного права традиционно относит к волевому моменту. Хотя, как указывает Комментарий к УК [Лунеев В. В., 1996], в действительности это момент мотивационно-волевой, поскольку «воля без мотивов и целей не реализуема», а во­левые действия вменяемого лица всегда мотивированны и целенаправленны.

Теория и судебная практика различают умысел определенный (конкретизиро­ванный) и неопределенный (неконкретизированный), а также заранее обдуманный в предумышленных преступлениях и внезапно возникший в ситуативных или слу­чайных деяниях.

Таким образом, человек несет ответственность только за совершенные действия, если осознанно предвидит их конечный результат и может полноценно регулировать

282 Часть I. Теоретические и организационные основы судебной психиатрии

свое поведение для его достижения, при этом с уголовно-правовой точки зрения не имеет значения, осознаваемый или неосознаваемый мотив это действие реализует. Сущность же вменяемости в уголовном праве выражается в способности личности во время совершения преступления осознавать свое отрицательное отношение к охраняемым уголовным правом интересам общества. Реализованная впоследствии в виновно совершаемом субъектом (умышленно или по неосторожности) обще­ственно опасном деянии эта способность приобретает значение юридической пред­посылки уголовной ответственности. Вменяемость отражает определенный уровень сознания и социализации личности, ее социальный опыт, знания, умения, навыки, в связи с чем вменяемым может быть только человек, достигший определенного возраста и обладающий во время совершения преступления совокупностью таких психических свойств, чтобы данное преступление могло быть ему вменено в вину [Михеев Р. И., 1983J.

Формула невменяемости

Впервые кодифицированная норма о невменяемости появилась во Франции, в ст. 64 УК 1810 г. (так называемом Кодексе Наполеона), в неизменном виде просу­ществовавшая до 1994 г. Она содержала только один критерий — медицинский:

«Нет ни преступления, ни проступка, если во время совершения деяния обвиняе­мый был в состоянии безумия {d степсе), или если он находился под принуждением силы, которой не мог сопротивляться».

Между тем само наличие медицинского критерия не означало в то время обя­зательного привлечения психиатра как особого эксперта. Достаточным было то, что на бытовом уровне и судьи и присяжные имели наглядное представление о безумии, которому в комментарии к первому издания Кодекса было посвящено краткое заме­чание: «Demence устраняет всякое представление о преступлении или проступке».

Дальнейшее развитие формулы невменяемости шло по пути расширения и уточ­нения признаков медицинского критерия, а также введения в нее юридического кри­терия. Последний в большинстве случаев состоял лишь из одного интеллектуально­го признака, обычно выражающегося в требовании непонимания противоправности деяния. Одна из таких формул содержалась в ст. 130 УК Баварского Королевства (1813):

«Освобождаются от всякого наказания:...2) бешеные, сумасшедшие и вообще такие лица, которые вследствие меланхолии либо другого тяжелого расстройства на­строения полностью утратили способность пользования рассудком и в этом состоянии совершили преступление; 3) те, кто вследствие слабоумия оказался полностью не в состоянии правильно оценивать последствия своих поступков и понимать их на­казуемость».

Однако развитие психиатрии приводило к признанию возможности непосред­ственного поражения воли, в связи с чем волевой признак был введен в формулу невменяемости общегерманского УК 1871 г. (ст. 51):

«Отсутствует наказуемое деяние, если нарушитель во время совершения деяния находился в состоянии бессознательности или болезненного расстройства душевной деятельности, вследствие которых было исключено свободное волеопределение».

Глава 8. Судебно-психиатрическая экспертиза в уголовном процессе 283

Введение в законодательный текст философско-религиозного понятия свободы воли не могло быть признано удачным. Несомненным шагом вперед было предложение из­вестного русского правоведа Н. С. Таганцева дать формулу невменяемости не на основе метафизического понятия свободной воли, а исходя из категории уголовной виновности и ее элементов. Это в результате привело к созданию прогрессивной для своего времени формулы невменяемости (ст. 39) русского Уголовного уложения 1903 г.:

«Не вменяется в вину преступное деяние, учиненное лицом, которое во время его учинения не могло понимать свойство и значение совершенного или руководить своими поступками вследствие болезненного расстройства душевной деятельности или бессознательного состояния или же умственного недоразвития, происшедшего от телесного недостатка или болезни».

В современном российском законодательстве формула невменяемости изложена в ст. 21 УК и сформулирована следующим образом.