Творчество М. Зощенко: тип героя, особенности сказовой формы.

Интереснейшим явлением литературы 20-х годов стало усиление в ней смехового, комического начала. В этот период более отчетливо, чем когда-либо проявило себя одно из коренных свойств человеческого существования: несоответствие возвышенных идеалов и форм их воплощения в жизнь.

Уже ситуация рубежа веков, складывавшаяся под знаком «гибели богов», способствовала осмыслению мира и человека сквозь призму смеха. В эпоху модернизма художник становился «сверхчеловеком», который разрушает мир «до основания», а потом создает новый по «своему образу и подобию». Эта ситуация, по мысли М.Т. Рюминой, носит характер комической, так как в ней воспроизводится механизм удвоения видимости и ее разрушения. Сотворяемый заново образ мира демонстрирует видимость, иллюзию восстановления. Сотворение остается только претензией. Изменение ценностной картины мира сместило и понятие нормы, по отношению к которому определяло себя комическое. Поэтому на рубеже веков в искусстве возникают различные модификации комического, которые можно объединить в две группы. Первая группа модификаций связана с модернистскими и авангардными тенденциями. Источником комического становится представление о реальности как абсурдной, иррациональной, непознаваемой. Вторая группа – это комическое в массовом искусстве. Ее характеризует бытование юмористических журналов рубежа веков и журнальной юмористики. Соединение двух тенденций проявилось в деятельности журналов «Сатирикон» (1913) и «Новый Сатирикон» (1914), в них была значительно обогащена система сатирических жанров, возникают пограничные жанровые образования.

Противоречие между разумом и чувством, которое оказалось связано с рациональной основой нового общества, выдвигает на первый план проблему «природа-культура-цивилизация». Одна линия решения этой проблемы оказалась связана с антиутопическими тенденциями. Смеховое начало такого плана проявляет себя в творчестве Е. Замятина, М. Булгакова, А. Платонова и выступает в формах сатиры. Другая линия – это исследование современности в аспекте категорий изменчивости и неизменности.

Одним из писателей, чье творчество связано со второй линией, является М.М. Зощенко (1895-1958).

Писатель пришел в литературу многое повидавшим человеком. Будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, он в 1914 году добровольцем уходит на фронт, командует батальоном. Во время Февральской революции был назначен начальником почт и телеграфа и комендантом Главного почтамта.

Затем служба в качестве секретаря полкового суда, пограничника в Стрельне, агента уголовного розыска, работа плотником, телефонистом, актером, сапожником. Все это дало писателю возможность изнутри увидеть жизнь обыкновенного, рядового человека, человека-массы в переходную эпоху. Интерес к психологии такого человека оказался обусловлен и личностным фактором – сопровождавшим писателя всю жизнь жестоким неврозом, выражавшимся в ощущении экзистенциального страха перед хаосом действительности, в недоверии к ней. Усугублению этого ощущения способствует и сложное отношение к новой действительности: тревога в связи с крушением прежнего порядка, попытка приятия нового порядка и переживание вновь возникшего чувства его ненадежности. Все это нашло отражение в сквозном типе героя прозы писателя, которого можно определить как тип обывателя в самом широком смысле этого слова. Конечно же, в этом плане Зощенко является литературным наследником Гоголя и Чехова, о чем он сам неоднократно говорил. Однако попытки писателя увидеть за смешной маской своего героя страхи, сомнения, то есть человека вообще со свойственными ему пороками, углубленными временем, но имеющими в целом вневременной характер, свидетельствует о том, что влияние Гоголя на него было опосредовано Достоевским.

Выводя на первый план такого героя, Зощенко полемизирует с предшествующей литературой, прежде всего, символистской. В своем письме к Горькому от 30 сентября 1930 года он пишет: «Я всегда, садясь за письменный стол, ощущал какую-то, если можно так сказать литературную вину. Я вспоминаю прежнюю литературу. Наши поэты писали стихи о цветках и птичках, а наряду с этим ходили дикие, неграмотные и даже страшные люди. И тут что-то страшно запущено. И все это заставляло меня заново перекраивать работу и пренебречь почтенным и удобным положением».

В литературном наследии, которое предстояло освоить и критически переработать советской сатире, в 20-е годы выделяются три основные линии. Во-первых, фольклорно-сказовая, идущая от раешника, анекдота, народной легенды, сатирической сказки; во-вторых, классическая (от Гоголя до Чехова); и, наконец, сатирическая. В творчестве большинства крупных писателей-сатириков той поры каждая из этих тенденций может быть прослежена довольно отчетливо. Что касается М. Зощенко, то он, разрабатывая оригинальную форму собственного рассказа, черпал из всех этих источников, хотя наиболее близкой была для него гоголевско-чеховская традиция.

На 20-е годы приходится расцвет основных жанровых разновидностей в творчестве писателя: сатирического рассказа, комической новеллы и сатирико-юмористической повести. Уже в самом начале 20-х годов писатель создает ряд произведений, получивших высокую оценку М. Горького.

Опубликованные в 1922 году "Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова" привлекли всеобщее внимание. На фоне новеллистики тех лет резко выделилась фигура героя-сказчика, тертого, бывалого человека Назара Ильича Синебрюхова, прошедшего фронт и немало повидавшего на свете. М. Зощенко ищет и находит своеобразную интонацию, в которой сплавились воедино лирико-ироническое начало и интимно-доверительная нотка, устраняющая всякую преграду между рассказчиком и слушателем.

В "Рассказах Синебрюхова" многое говорит о большой культуре комического сказа, которой достиг писатель уже на ранней стадии своего творчества:

Порой повествование довольно искусно строится по типу известной нелепицы, начинающейся со слов "шел высокий человек низенького роста". Такого рода нескладицы создают определенный комический эффект. Правда, пока он не имеет той отчетливой сатирической направленности, какую приобретет позже. Произведения, созданные писателем в 20-е годы, были основаны на конкретных и весьма злободневных фактах, почерпнутых либо из непосредственных наблюдений, либо из многочисленных читательских писем. Тематика их пестра и разнообразна: беспорядки на транспорте и в общежитиях, гримасы нэпа и гримасы быта, плесень мещанства и обывательщины, спесивое помпадурство и стелющееся лакейство и многое, многое другое. Часто рассказ строится в форме непринужденной беседы с читателем, а порою, когда недостатки приобретали особенно вопиющий характер, в голосе автора звучали откровенно публицистические ноты.

Первая изданная книга писателя «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова» (1922) свидетельствует о поисках путей ухода от неоромантической символистской эстетики. Материал ее – низовая жизнь маленьких людей, незначительных, малокультурных. Заглавный герой – это человек прошлого, соединяющий суеверие, невежество крестьянина, житейскую мудрость солдата и лакейские привычки. Оригинальность изображения обывательского сознания у Зощенко состояла в том, что он создал сказовую маску обывателя. Специфика этой маски состоит в том, что зазор между сказовой речью героя и авторской речью не ощущается (форма повествования от первого лица, рассказчик далёк от автора, используются разговорные и диалектные элементы, допускаются грамматические и синтаксические ошибки, используются жаргонизмы и диалектизмы, усекается синтаксис). И в произведениях Зощенко, где присутствует собственная речь автора, например, в «Голубой книге», обнаруживаются приметы того же сказа. В связи с этим исследователи, например С. Бочаров, говорили о том, что маска у Зощенко отчасти «прирастает» к лицу.

По-своему подходя к решению проблемы «природа-культура-цивилизация», Зощенко сатирически подчеркивает неразвитость, инертность сознания современного ему человека, его неспособность широко и гибко мыслить. Именно поэтому все события разворачиваются на бытовом фоне. В сознании героя масштабные социально-исторические перемены, свидетелем которых он стал, травестируются, воспринимаясь через мелочи быта, через гипертрофирование всего, что связано с жизнью тела. Так происходит в рассказах «Жертва революции», «Шапка». Выдающимся событием жизни героя может стать покупка сапог («Царские сапоги»), или яиц без очереди («Дамское горе»), дырка на носке («Операция») и т. д.

Сатирический эффект достигается диспропорцией мелкости события и той масштабности, которую ему придает рассказывающий. Эта диспропорция заявляет себя и на уровне противоречия традиционного смысла заглавия его содержанию: «Аристократка» (1923), «Любовь», «Счастье», «Жених» (1924).

Исследователи справедливо говорят о том, что, стремясь отобразить специфическое осмысление массовым человеком кризисного времени, Зощенко пользуется формами анекдота, в центре которого, как известно, парадоксальная ситуация. Выступая как своеобразный перевертыш сакральных понятий, анекдот строится на соотношении архетипов плута и простака и на оппозиции судьбы и случая. В сущности, герой Зощенко - это тип простака, который пытается примерить на себя маску плута. Но, тем не менее, герой претендует на осмысление того, что с ним происходит, он постоянно выходит на уровень обобщения. Это выражает себя в использовании писателем такого элемента структуры анекдота, как пространной эпической экспозиции, связанной с эпическими по традиционному смыслу заглавиями («Любовь», «Счастье», «Жених», «Родные люди», «Жертва революции», «Аристократка», «Рука ближнего»).

Комическое снижение этой претензии героя происходит за счет, как уже говорилось, незначительности события, описанного в рассказе. Другой формой снижения становится то, что рассказчик у Зощенко в сущности не умеет рассказывать, он то забегает вперед, то затягивает рассказ объяснениями. В его рассказе изобилуют синтаксические и грамматические неправильности, смешение газетных штампов с вульгаризмами и просторечием, частое употребление тавтологических форм («родной родственник», «расстраиваться по мелким пустякам»), переосмысление отдельных слов в русле народной этимологии («…сидел в первом ряду кресел и видел всю подноготную»; является в пеньюаре, в безбелье…»).

Исследователи справедливо говорят о том, что у Зощенко язык коммунальной кухни соединяется с языком канцелярии. Писатель существенно обновляет строй языка, стремясь и передать банальность мышления героя, и подчеркнуть выделить каждое слово. В этом проявляет себя и полемика Зощенко с предшествующей литературой, ее клишированностью, устаревшими речевыми формами. Он широко использует эллиптические формы: «А тонконогий в волнении необычайном», «Следователь волчком по комнате», усекает ремарки, заменяя их глаголом действия: «Что ж, - хрустят сахаром, - что ж он это правильно требует» («Любовь»).

Смутное ощущение героями собственной неразвитости выражает себя в разных формах, но сами эти формы свидетельствуют о том, что представления о культуре связаны в их сознании с исполнением неких ритуалов, что вновь указывает на проблему «культура-цивилизация». Например, в рассказе «Бедность» герои, увидев свою квартиру при освещении, приходят в смятение от ее обшарпанности. Характерно, что решение, которое они принимают, свидетельствует о нежелании что-то существенно менять в своем обиходе, а главное, в самих себе.

Примечательно в связи с этим функционирование в прозе Зощенко мотива театра. Действие многих рассказов писателя («Монтер», «Актер», «Аристократка», «Прелести культуры») происходит в театре. Но театр утрачивает признаки культурного пространства, скорее, воспринимаясь как пространство чужое для героев, в котором с ними случаются всяческие неприятные происшествия. Поэтому, например, в рассказе «Баня» герои, мотивируя наличие нарушений, постоянно произносят «не в театре».

Оппозиция «природное-культурное» у Зощенко выражает себя и в мотиве страха героя перед жизнью, ее неожиданностями. Его разворачивание связано со спецификой художественного пространства в рассказах писателя, которое характеризуется устойчивыми чертами «скученности», «перенаселенности», «агрессивности». Отсюда и мотив сочувствия к герою, который является и жертвой сложных исторических обстоятельств. Определенные тенденции реальной жизни перевели их из разряда «маленьких людей», достойных сочувствия, в разряд «мелких людишек». Отказ от прежних ценностей лишает их возможности подняться на иной уровень. К тому же реальная жизнь с ее нищетой, нехваткой насущного становится питательной почвой для новой бюрократии, еще более усложняющей жизнь героев. Рассказы «Галоша», «Монтер», «Баня», с одной стороны, о том, как теряются герои в тенетах бюрократических лабиринтов, с другой стороны, об их ужасающей покорности обстоятельствам, неспособности понять ужас своего положения.

«Сентиментальные повести», написанные с 1922 по 1926 год, продолжают исследование жизни обывателя, но в них ощутимо и стремление к постановке проблемы писательства в целом. В сфере его внимания уже не отдельный случай из жизни обывателя, а важная часть его жизни. И это дает возможность выйти через создание иронического плана на важные размышления о мироощущении рядового человека.

Писатель Коленкоров объявляет себя последователем сентиментальной линии русской литературы. Поэтому в повести привнесен архаизированный книжный язык, нарочито стилизованный под слог чувствительной прозы середины 19 века. Однако этот язык сталкивается в повестях со стихией просторечия. Это проявляется в дисгармонии солидного строя фразы и словесного материала, ее составляющего.

«Голубая книга» (1934-36 гг.), судя по обозначению ее жанра, уже претендует на более широкие обобщения. Сам Зощенко говорит о замысле написать «краткую историю человеческих отношений». В этом писатель и следует за Гоголем, хотевшим показать Россию «с одного боку», и идет дальше своего литературного предшественника. В «Голубой книге» ощущается и доведение до логического конца работы писателя по созданию языка новой литературы, в которой уже невозможно, по его мнению, авторитетное слово. Писатель от речи рассказчика переходит к прямому авторскому слову, но, как говорит М. Чудакова, «не затем, чтобы утвердить его, а затем, чтобы опровергнуть». Исследовательница говорит о том, что язык прозы

Зощенко 30-х годов рождается на скрещении двух факторов: учета новых языковых явлений, изменений в языковом сознании и невозможности осознать какуюлибо речевую среду как авторитетную. Композиция «Голубой книги» включает в себя 5 разделов: «Деньги», «Любовь», «Коварство», «Неудачи», «Удивительные события». В первых четырех разделах рассказы об исторических событиях соседствуют с рассказами, написанными на современном материале. Это акцентирует взаимосвязь истории и современности и определяет специфически травестированное воспроизведение исторического процесса. Как пишет исследователь А. Старков: «…достаточно заменить имена исторических личностей (Меньшикова, Бенвенуто Челлини, Екатерины Второй, Нерона и др.) именами все тех же «нервных людей» и «уважаемых граждан», - и зарисовки эти немногим будут отличаться от рассказов Зощенко на современные темы». Этому способствует присутствие того же «наивного» рассказчика, который осовременивает исторические факты. Например, в рассказе о появлении индульгенций звучат фразы «заседание обедневших церковников», «святой докладчик», «что-нибудь… дешевенькое, вроде Володи». Такие переклички, перемежающиеся с обобщениями, раздумьями рассказчика, с одной стороны, демонстрируют нечто вроде обывательских представлений об истории, где великое низводится до степени мелкого. С другой же стороны, можно говорить и о достаточно сложной концепции истории, складывающейся в творчестве писателя. У Зощенко речь идет о константных неизменных чертах сознания обывателя, которые обусловливают повторяемость определенных исторических коллизий.

Ершов:Новаторство Зощенко началось с открытия комического героя, который, по словам писателя, "почти что не фигурировал раньше в русской литературе"[3], а также с приемов маски, посредством которой он раскрывал такие стороны жизни, которые нередко оставались в тени, не попадали в поле зрения сатириков.

Все комические герои от древнейшего Петрушки до Швейка действовали в условиях антинародного общества, зощенковския же герой "развернул свою идеологию" в иной обстановке. Писатель показал конфликт между человеком, отягощенным предрассудками дореволюционной жизни, и моралью, нравственными принципами нового общества.

Разрабатывая нарочито обыденные сюжеты, рассказывая частные истории, приключившиеся с ничем не примечательным героем, писатель возвышал эти отдельные случаи до уровня значительного обобщения. Он проникает в святая святых мещанин, который невольно саморазоблачается в своих монологах. Эта умелая мистификация достигалась посредством мастерского владения манерой повествования от имени рассказчика, мещанина, который не только опасался открыто декларировать свои воззрения, но и старался нечаянно не дать повода для возбуждения о себе каких-либо предосудительных мнений.

Комического эффекта Зощенко часто достигал обыгрыванием слов и выражений, почерпнутых из речи малограмотного мещанина, с характерными для нее вульгаризмами, неправильными грамматическими формами и синтаксическими конструкциями ("плитуар", "окромя", "хресь", "етот", "в ем", "брунеточка", "вкапалась", "для скусу", "хучь плачь", "эта пудель", "животная бессловесная", "у плите" и т.д.).