Двенадцать стульев» И. Ильфа и Е. Петрова: сатирическая панорама жизни и своеобразие точки зрения.

История поисков драгоценностей, спрятанных в одном из двенадцати стульев, в сюжетном смысле не представлявшая новизны, не имела в романе самодовлеющего значения. Достоинство его заключалось во множестве блестящих по выполнению сатирических характеристик, сцен и подробностей, материалом для которых послужили злободневные жизненные наблюдения. И обстановка, в которой развертывается действие романа, и отдельные его эпизоды — все это живые сатирические отклики на действительные события и факты.

Илья Арнольдович Ильф (Файнзильберг) (1897-1937) и Евгений Петрович Петров (Катаев) (1903-1942) в своих романах «Двенадцать стульев» (1927) и «Золотой теленок» (1931) соединяют модель плутовского романа с элементами сатирической народной сказки. Об этом свидетельствует и положенный в основу произведения сюжет путешествия героев в погоне за сокровищами в первой книге и миллионом – во второй, и оперирование сказочными структурами в организации художественного времени и пространства, системы образов. Конечно, их следование традиции оказалось опосредовано влиянием Гоголя. Писатели намеренно подчеркивают связь с литературным предшественником и тем, что основное действие их произведений происходит в заштатных, уездных городах, и прямыми стилизациями: например, улица, где живет со своей тещей Киса Воробьянинов, характеризуется как «приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах», в стиле Гоголевских лирических отступлений дано рассуждение о пешеходах в «Золотом теленке», описание эпизодов в киностудии («Золотой теленок») ассоциируется со сценой из «Вия».

Путешествие героев позволяет Ильфу и Петрову создать широкую сатирическую панораму нового мира. Критик Щеглов справедливо пишет о том, что в романах писателей присутствует двуплановость. На заднем плане возникают достаточно размытые контуры идеального миропорядка. Он ощущается в некоторых эпизодах романов, когда авантюристы чувствуют себя непричастными к некоему «большому миру», наблюдая, как мимо них проносятся настоящие участники автопробега, или на Турксибе.

В романах сатирически высвечиваются основные черты модели социалистического мира (образ пира во время чумы: когда Альхен и его жена подают роскошный обед для Остапа – контраст - нищеты и голода старушек, обветшавшее здание).

Пушкин, рекомендуя Гоголю сюжет "Мертвых душ", говорил: сюжет этот тем и хорош, что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество разнообразных характеров. К похождениям своих новоявленных приобретателей Ильф и Петров относились "по-гоголевски", ценя возможность передать разнообразие лиц и характеров. В журнальном варианте они даже сопроводили "Двенадцать стульев" подзаголовком "роман-хроника", действительно создав своеобразное бытовое, юмористическое обозрение малого мира. Ведь, гоняясь за бриллиантами мадам Петуховой, Бендер и Воробьянинов попутно обшарили многие медвежьи углы и "помогли" авторам вывести на поверхность разные типы очень еще стойкой и многоликой в 20-е годы нэпманской, обывательской, мещанской России. Тут и бесконечно далекие от современной жизни, нелепые призраки дворянского, помещичьего строя, утешающие себя воспоминаниями о никому не нужной, всеми давно позабытой трухе. Тут и вполне "современные" предприимчивые дельцы, стремящиеся нагреть руки на разных темных, нэпманских аферах. Тут и "совмещане" вроде людоедки Эллочки, уже успевшие "прослоить" новый советский быт.

Еще одна важная черта – это, как определяет критик Щеглов, «лоскутный облик культуры». Прежде всего, это бытовая эклектика, когда в кабинете председателя горисполкома уживаются дореволюционная и современная мебель, советское учреждение размещается в дореволюционной гостинице с наядами и дриадами (сюда же: одежда Воробьянинова, его дом). Соединением признаков мимикрии и лоскутности отмечены появляющиеся в романах образы, представляющие собой старые формы и модели, наскоро переделанные в новые советские. Это, например, статуэтка «Купающаяся колхозница» или «новогодние» рассказы о «замерзающей пионерке».

Центральным образом романов становится фигура Остапа Бендера, которая объединяет в себе признаки двух главных литературных типов – плута и демонического героя. Плутовское начало связано с положением героя и типом его социального поведения. И это порождает массу комических сценок, в которых герой обманывает заведомых жуликов, глупцов, простаков. Причем нельзя говорить о том, что осмеиваются только приметы советского уклада. Многие из героев представляют собой вневременные типы. «Голубой воришка» Альхен, «кипучий лентяй» Полесов, Эллочка-людоедка, «пенящийся» Изнуренков и т. д.

Одна из форм обмана у Бендера – пародийная имитация принятых норм поведения и речевых клише. Это, например, речи Остапа на митингах, связанных с автопробегом, на тайном монархическом собрании «Союза меча и орала». Кстати, перетасовка штампов свойственна и авторской речи. Но, с другой стороны, это и интеллектуально изощренный герой, иронически и с любопытством взирающий на окружающий его мир, манипулирующий людьми, ставящий над ними своего рода опыты. В любом случае он оказывается не вовлеченным в круг интересов, идеологических стереотипов. Контраст такого положения героя с положением остальных подчеркивается тем, что Остап застает нужных ему людей в моменты смятения, беспокойства, что характеризует и ритм жизни всего общества (Изнуренков ждет увоза описанной мебели, инженер Щукин стоит голый на лестнице, Альхен боится милиции, Лоханкина бросила жена и высекли соседи).

Много материала перекочевало на страницы "Двенадцати стульев" из журналов и газет. Этот источник постоянно питал творчество Ильфа и Петрова. У Ильфа давно была заведена специальная зеленая тетрадь. Сюда он заносил всевозможные исторические анекдоты, вклеивал судебные заметки, хронику происшествий, фельетоны, рабкоровские сигналы, курьезные объявления (например, из ульяновской газеты: "Гордость СССР! Бич Европы и Америки! Мировая молниеносная картина - гигант "Броненосец "Потемкин"). Впрочем, во время работы над романом многое попадало на его страницы, даже минуя зеленую тетрадь. Такая, скажем, смешная подробность, как использование кружек Эсмарха в качестве музыкальных инструментов, оказывается, не выдумана. В июле 1927 года в журнале "30 дней" под заголовком "Одесская операция" можно было прочитать буквально следующее. При одесском Доме врача организован самодеятельный джаз-оркестр в составе 40 человек. Он исполняет популярные фокстроты на жанетовских шприцах, стетоскопах, кружках Эсмарха и т. д. В романе Ильфа и Петрова для кружек Эсмарха тотчас нашлось место в оркестре эксцентрического театра Колумба, зло осмеянного сатириками за формализм.

Что же в самой манере Ильфа и Петрова является постоянным источником смешного? Речь, конечно, идет не о подробной инвентаризации всего, что возбуждает взрывы веселого смеха. Такая задача просто была бы не под силу. Пока мы скажем только об одной особенности их сатирического дара, которая уже отчетливо проявилась в "Двенадцати стульях". Это присущая Ильфу и Петрову тонкая ироническая манера рассказа. На протяжении романа сатирики не раз охотно обращаются к иронии. Но, с обманчиво серьезным видом утверждая то, что в действительности подлежит отрицанию и уничтожению, писатели "не растворяют" свой смех горечью. У них нет причины печалиться. Они иронизируют над явлениями, отживающими в советском обществе, и отнюдь не собираются объявлять недуги малого мира неистребимыми недугами рода человеческого. Обратимся хотя бы к открывающему роман описанию уездного города N, откуда начинался тернистый путь искателей бриллиантов. Вот просторная, полная диковинного весеннего света главная улица имени товарища Губернского. "Это была приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах. По левую руку за волнистыми зеленоватыми стеклами серебрились гробы похоронного бюро "Нимфа". Справа за маленькими с обвалившейся замазкой окнами угрюмо возлежали дубовые пыльные и скучные гробы гробовых дел мастера Безенчука". В таком описании слились противоречивые и даже исключающие друг друга понятия. Нечего сказать, приятнейшая из улиц, если на ней расположились все похоронные бюро города. Однако в авторской иронии нет грусти. Следующее юмористическое пояснение сразу же вводит нас в атмосферу непринужденной шутки: хотя похоронных бюро в городе N было множество, клиентура у них была не богатая, так что "мастер Безенчук пил горькую и даже однажды пытался заложить в ломбарде свой лучший выставочный гроб".

Сюжет "Двенадцати стульев" идеально соответствовал тезисам официальной пропаганды. Знаменательно, что начало романного действия приурочено именно к 15 апреля 1927 года. "Шанхайский переворот", главная газетная новость, даже обсуждается жителями "уездного города N", однако обсуждается как событие заурядное. И действительно, ничего серьезного не случилось. В поисках сокровищ герои ездят по стране, и всюду читатель может увидеть, что советский строй стабилен, все, кто хотел работать, нашли себе дело, экономика стремительно развивается, надежды противников режима на скорое "падение большевиков" и помощь из-за границы беспочвенны. Да и некому в СССР всерьез бороться с этим режимом, потому силам "международного империализма" толком не на кого опереться. Бывшие дворяне стали совслужащими, в большинстве своем они вообще ни на что не годны, бывшие купцы, ныне нэпманы, озабочены лишь своими доходами и, как прочие заговорщики-монархисты, патологически трусливы, никакой опасности все они не представляют. А главное, в СССР сложился "новый социалистический быт", потому "реставрация капитализма" невозможна в принципе.