Лирический герой ранней поэзии В. Маяковского и его эволюция в творчестве 20-х годов.

Раннее творчество М. развивается в русле отечественного авангарда. В 1911-12 гг. он сближается с группой молодых художников и поэтов- кубофутуристов, становится ее лидером. В стихах 1912-13 годов «Ночь», «Утро», «Порт», «Из улицы в улицу», «Адище города» и др. присутствует явная ориентация на эст. принципы кубофутуризма: воинствующий антиэстетизм в изображении окружающего мира, в котором акцентированы черты уродства и одряхления, особая нагрузка на слово, которое становится орудием изменения мира.

Но начиная как футурист, он сближается в изображении реальности с экспрессионистами и сюрреалистами (парадоксалистами) в изображении действительности (Лысый фонарь сладострастно снимает с улицы черный чулок) – Фантазия сводится к фантастике. Будучи сугубо городским поэтом, он вводит в поэзию язык улиц, вкл. площадные, грубые выражения.

Отношение Маяковского к предмету — это установка на вещественность, материальность, конкретность изображаемого мира. («Нам надоели небесные сласти — хлебище дай жрать ржаной! Нам надоели бумажные страсти — дайте жить с живой женой!»). Отношение к адресату — установка на прямой контакт, обращение, требующее отклика («Надо всегда иметь перед глазами аудиторию, к которой этот стих обращен». XII, 113).

Близкие к М литературоведы формальной школы разработали прием отстранения, который лучше всего характеризует его раннее творчество: неудовлетворенный тем, что он считал наличной реальностью, не только социальной, но и понимаемой в космическом масштабе, он постоянно думает не только о современном и будущем, но и вечном.

Лирическое «я» М. – носитель активного деятельного сознания, его основа – стремление к реализации, но грандиозность, масштабность «я» сковывается инертностью, косностью мира, который необходимо изменить. Космогония его ранней лирики образует своеобразную мучительную связь всего сущего (Земля! Дай исцелую твою лысеющую голову /лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот.// Дымом волос над пожарами глаз из олова дай обовью я впалые груди болот. //Ты! Нас — двое,/ ораненных, загнанных ланями, вздыбилось ржанье оседланных смертью коней./ …//Сестра моя! В богадельнях идущих веков, /может быть, мать мне сыщется; бросил я ей окровавленный песнями рог. Квакая, скачет по полюканава, зеленая сыщица,/ нас заневолить/веревками грязных дорог).

Способы создания новой картины мира – это использование акцентного стиха, где между ударными располагается большое количество безударных, экспрессивность интонации, акустическая рифма с большим количеством повторяющихся звуков, изменение графического облика стиха («столбик», «лесенка»). М использует гиперболизацию, Чуковский называл его «поэтом грома и грохота», гигантистом: разговорище, волнище, адище.

Карабчиевский: В нас стойко сидит представление о том, что дореволюционный, романтический Маяковский одиноко и мужественно противостоял силе, а послереволюционный -- силе служил. На самом деле этого не было. Он никогда не противостоял силе, а всегда противостоял слабости. Силу же -- использовал. Сила застоявшихся мышц общества была использована им с огромным чутьем и талантом в его стратегии и тактике успеха.

Маяк – поэт-ритор, он наследует традиции Державина, отчасти Некрасова. ГАСПАРОВ: Языковой образ говорящего в стихах Маяковского целиком строится как образ площадного митингового оратора.

Главный прием – реализованная метафора, в которой исчезает переносный смысл. Лирический герой всецело сосредоточен на самом себе, на своих переживаниях. Правомерность такой сосредоточенности определяется масштабностью «я», способного противостоять всему миру. Молодость, сила, красота «я» противопоставлены старости, бессилию, уродству мира. Многие стихотворения построены на такой антитезе («Нате!», «Вам»). Но одновременно лирический герой беззащитен. Он жаждет понимания, отклика. Отсюда и названия ряда стих-ний – «Послушайте», «А вы могли бы?», «Скрипка и немножко нервно» (1914). В поэме «Облако в штанах» (1914-15) отвергаются основы старого мира, и создается идеал человечности в образе «я». В последующих поэмах «Война и мир» (1915-16), «Человек» (16-17) противостояние приобретает социально- философский характер. Лирический герой – своеобразный пророк грядущего рая.

Конечно же, в таком отрицании неизбежно возникает тема богоборчества. Она реализуется М. как проповедь Человекобога, хотя трагический пафос необходимости искупительной жертвы у него тоже присутствует. Этот пафос реализует себя в воплощении темы любви как извечного страдания. Революция, казалось бы, и стала реальным космическим по масштабу актом преображения жизни. Происходит трансформация «я» в «мы»: «Наш марш» (1918), «Левый марш» (1918), «Мы идем!» (1918), «Ода революции» (1918). В поэме 150 000 000 выразилось желание поэта воспеть «небывалое чудо», запечатлеть «гул эпохи», ее динамику, мышление мира как единого целого с точки зрения человечества, осознавшего себя демиургом. Маяковский в ней отказывается от своего лирического «я». Его обращения уже перестают быть риторическими, не адресуются в пустое пространство, поскольку он чувствует за собой огромное количество людей. Стихи ранних послереволюционных лет проникнуты оптимизмом, утопическими идеями соц-нравственного переустройства не только Советской России, но и всего мира.

Гаспаров отмечал в послеоктябрьской поэзии сл. трансформации:

· Убыль жаргонизмов и сниженной лексики.

· Язык становится проще, т.к. для массы надо писать понятно.

· Появление тавтологических сочетаний.

· Вытеснение глаголов прилагательными (стихи становятся статичнее и описательнее).

Утверждение гуманности как главное обретения революции: В стихотворении «Хорошее отношение к лошадям» (1918), на первый взгляд, происходит возвращение к прежней теме страдающего одинокого существа в толпе сытых мещан. В стих-нии М. в толпе смеющихся над упавшей лошадью людей находится лирический герой, через ощущение которого передается новое чувство родства всего живого. Метафорические уподобления: «Деточка, все мы немножко лошади. / Каждый из нас по-своему лошадь»; «Рыжий ребенок» - призваны здесь обозначить не общность страданий, а торжество подлинной человечности. Вывод: сопутствующая революции стихия жестокости несоизмерима с ее сутью. Романтическим пафосом сопричастности новому делу овеяны также «дни и ночи РОСТа» Таким образом, драматическая ситуация оценивается в оптимистической перспективе жизни. Все отчетливее звучат в стихах поэта идеи новой веры в нового человека («Наше воскресение» (1923)). Отсюда и новая интонация стиха – проповеди, агитки, лозунговость, плакатность, которые совмещены с романтической проникновенностью.

Победившая революция устранила, как полагал М в этот период, все конфликты и утвердила любовь как главную идею бытия, поэтому поэма «Люблю» нефабульна и имеет четкую лирическую доминанту. По сути поэма – ряд стихотворений, циклизованные на биографической основе и объединенные пониманием чуда как реальной, сбывшейся любви. НО! Уже в следующей поэме 1923 г. «Про это» преломляется вся катастрофичность мироощущения поэта, потрясенного трагической невозможностью любви. Вновь звучит мотив мучительной ревности, самоубийства. В «Письме Т.Я.» личные переживания, ревность неразрывно связаны с ревностью за социалистическую родину. Два плана лирического «я»: интимно-личностный и гражданственный – образуют органическое единство.

Начиная с 1923 года, в осмыслении поэтом нового мира начинают ощущаться противоречия. С одной стороны активно утверждаются лефовские принципы (М. – орг. и акт. участник Лефа). Особенно это ощущается в цикле «Стихи о загранице». Первый раз поэт выехал за границу в 1922 году, сначала в Латвию, затем в Берлин и Париж, затем в Америку. В цикле «Стихи об Америке» звучат отчетливо сатирические ноты. Америка – провинция, подобная заштатной русской революционной провинции. Страна мещанства, ассоциирующаяся с прошлым. По контрасту рисуется СССР – страна будущего. В поэме «Хорошо!» создается образ страны-подростка: «Отечество / славлю, / которое есть, / но трижды - / которое будет». Новизна этого мира утверждается и на уровне преображения быта «Рассказ литейщика Ивана Козырева о вселении в новую квартиру» (1928), и на уровне нравственном «Товарищу Нетте – пароходу и человеку» (1928)