Достоверность и надежность в исследовании типа устная история

Исследование типа oral history, изначально маркируемое как «сбор свидетельских показаний» очевидцев изучаемого события, уже в силу своей направленности на «правду» о событии обременено проблемой обоснованности, надежности получаемой информации. В самом деле, чего стоят эти самые доказательства, если они не соответствуют действительности?

Под надежностью в исследовании этого типа понимается «постоянство (неизменность) в изложении индивидом истории одного и того же события на протяжении различных ситуаций интервьюирования» (это может быть интервьюирование одного и того же информанта через какой-то промежуток времени). В этом смысле можно говорить о «надежных» и «ненадежных» информантах. Так, исследователь Алис Хоффман приводит экстравагантный пример «надежного» информанта, руководителя профсоюзной организации одной из американских сталелитейных компаний: его описание путей привлечения его к профсоюзной деятельности и оплаты ее в интервью, данном в исследовании 1966 г., практически полностью совпало с его интервью, опубликованном в книге другого исследователя по итогам анализа сталелитейной промышленности в 1935 г.

Совпадение через 30 лет — серьезный признак такой «надежности».

Достоверность информации здесь понимается как степень согласования между изложением события информантом и самим событием, каким оно предстает из других первичных источников: официальных документов, фотографий, дневников, мемуаров, писем и т.д. Таким образом, только соотнесение данных интервью с другими источниками (триангуляция данных), совпадение ее с другими данными делает информацию в рамках oral history обоснованной.

В этом смысле сегодня считается, что oral history — плюралистическая исследовательская практика, допускающая использование различных источников информации.

Есть и еще один способ повышения достоверности, используемый П.Томпсоном. В исследовании британского общества начала XX века, о котором мы уже говорили ранее, он использовал «квотный отбор», который применяется, как правило, в количественных исследованиях. 500 интервью репрезентировали британское население 1911 г. по значимым, по мнению исследователя, признакам: полу, профессиональному положению и региону. Впрочем, здесь уже идет речь о достоверности классического толка: как соответствии получаемой информации реальному, «истинному» положению дел.

В целом исследование типа oral history заметно тяготеет к классическому; не случайно его методологи, а также практикующие исследователи заимствуют у классической традиции И термины (достоверность, надежность), и отдельные техники (процедуру отбора информантов).

6. История жизни (life story) как тип качественного социологического исследования

Общие положения

«История жизни» как целостная исследовательская стратегия направлена на сбор и анализ рассказов о жизни, автобиографий, вне зависимости от того, какими методами эти рассказы получены. Это могут быть и интервью (нарративное, лейтмотивное, свободное), взятое социологом у рассказчика-информанта (устная традиция), и автобиография, написанная самим рассказчиком (письменная традиция).

В центре этого типа исследования всегда стоит индивидуальная жизненная траектория от детства до старости, индивидуальная судьба во всем уникальном сочетании ее поворотов и изгибов. Рассказчик здесь в отличие от oral history описывает свою собственную историю, свои этапы жизненного пути, соотнося себя с другими людьми, социальными группами, отождествляя себя с ними и выделяя одновременно. Рассказ о жизни — это всегда особая доверительная информация о такой стороне человеческого мира, которая недоступна другим познавательным средствам.

Для социолога история жизни — всегда едва реально существующих полюса человеческой жизни, индивидуальный и социальный», всегда связь между этими полюсами. Социология, ориентированная на познание типического в социальном, рассматривает течение жизни конкретного человека в обязательном соотнесении с социальной жизнью: ее событиями, писаными и неписаными правилами, причудливой взаимосвязью ее мозаичных элементов. Задача социолога в life story — понять социальный контекст индивидуальной жизни, т.е. «идентифицировать основные игры, в которые люди играют в рамках этого социального контекста, скрытые правила и ставки, внутренние механизмы и конфликтную динамику власти в этих играх»².

Важнейшей чертой рассказов о жизни, создающей «осо-бость» этой стратегии, является их темпоральность, вписанность во время. Это создает уникальную возможность рассмотрения социальных явлений во временной перспективе, в их процессуальности, когда происходящие в них изменения (социальная динамика) соотносятся с временными рамками. При этом масштаб этих временных рамок может быть достаточно большим, включая и время жизни целого поколения.

Еще одна важная черта — это укрупненный взгляд на действительность, характерный для здравого смысла и обыденного языка. Именно этим, магией жизни без литературных украшений, человеческие документы завораживают. Н.Н.Козлова, изучая «плохопись» крестьянки Киселевой, пишет о соблазнительности такого материала для исследователя: «Они порождают искушение просто плыть по течению материала... трудно дистанцироваться и остановиться»'.

Для исследователя здесь постоянно возникает проблема насилия через навязывание своих собственных понятий, интерпретаций. С другой стороны, и автор навязывает свою картину мира.

Встроенность индивидуального в социум в исследованиях типа life story может изучаться в двух направлениях.

Первое — изучение социальной обусловленности жизненных путей. Это прежде всего исследования профессиональных биографий социодемографических когорт. Здесь в центре внимания — социальные механизмы регулирования жизненных траекторий, увязывающие возрастную дифференциацию, социально-классовое расслоение с кризисами в обществе и просто крупными историческими событиями.

Второе — исследования, ориентированные на реконструкцию личного опыта людей (понимание смыслов их поведения), а также способов их объяснения, толкования социальной реальности.

В исследованиях этого типа реализуется попытка «схватить» систему ожиданий и норм, предъявляемых человеку (социальному актору) конкретной социально-исторической ситуацией. Здесь жизнь человека интерпретируется как некий ответ на вопросы, порождаемые ситуацией, в которую человек «заброшен».

В каждой индивидуальной жизни осуществляется своего рода отбор, селекция индивидуальной стратегии из существующего спектра «типических правил». В этом ключе исследователя в истории жизни интересует, при каких условиях индивид «примеряет», перенимает типичную жизненную конструкцию, внося в нее индивидуальное своеобразие, каким образом вообще складывается тот или иной социальный тип (например, «советский человек», «диссидент», «мужчина»).

К исследованиям этого рода можно отнести исследование сознания рабочего класса (Д.Берто), исследование советского общества, предпринятое Н.Н.Козловой, изучение практик социального исключения в современном российском обществе, произведенное Е.Ярской-Смирновой.

Из истории становления

Корни интереса к индивидуальным жизнеописаниям легко обнаружить не только в литературе, но также и в этнографии, психиатрии, психологии: этнографию всегда интересовало описание выдающихся личностей среди «примитивных» народов; психиатрия интенсивно изучает течение жизни одного человека, выделяя психические нарушения как собственный предмет исследования; психология в рамках психоанализа трепетно относится к жизненным воспоминаниям, пытаясь сквозь них «прорваться» к бессознательному.

Считается сегодня, что «история жизни» как социологическая исследовательская стратегия «вышла» из знаменитого исследования крестьян-иммигрантов в Западную Европу и США из Польши, произведенного американскими социологами У.Томасом и Ф.Знанецки в 1920-х годах: один том из пятитомного труда «Польский крестьянин в Европе и Америке» целиком посвящен автобиографическим мемуарам, написанным по просьбе социологов польским крестьянином-иммигрантом Владеком Висневским. Заслуга исследователей состояла в том, что они подняли истории жизни до серьезнейшего социологического и психологического материала, сформулировав при этом соответствующую методологическую позицию: «Мы уверены, что личностные сообщения о жизни — полные, насколько возможно, представляют лучший тип социологического материала»'.

Вместе с тем в 1930-х годах в США эта стратегия не выдержала конкуренции с классической методологией и прекратила свое существование. Главная причина, видимо, состояла в том, что качественная социология в этот период не была еще осознана как методологически другая, имеющая право быть наряду с классической (мы об этом говорили в Теме 3, Часть I).

В то же время в Польше, где Ф.Знанецки в 1921 г. выпустил первое собрание письменных автобиографий, «история жизни» закрепилась, превратившись не только в непрерывную исследовательскую традицию (она существовала и в социалистической Польше), но и стала культурным движением, признанной частью национального образа жизни: начиная с Ф.Знанецки, который в 1921 г. был организатором первого польского конкурса памяти, в Польше и по сей день ежегодно проводятся конкурсы дневников — жизненных историй, издаются тома таких автобиографий, в их написание и обсуждение поставленных проблем вовлекаются тысячи граждан Польши.

Возрождение методологического интереса к этому типу исследования, видимо, следует связывать с работой Д.Берто «Биография и общество», вышедшей в 1981 г.^! Данная работа сделала «историю жизни» предметом дискуссии в мировом социологическом сообществе, поставив на обсуждение методологические проблемы стратегии истории жизни и качественного исследования в целом.